Глава 12
МЕЖКЛЕТОЧНОЕ ВЕЩЕСТВО
«В жизни, в отличие от шахмат, игра продолжается и после мата».
Дежнев-старший
49
В салоне корабля повисло тяжелое молчание, только Конев нервно вертелся на своем месте.
Моррисон даже посочувствовал ему: добраться до пункта назначения, преодолев все трудности… И вот, предвкушая успех, ждать в страхе, что чей-то приказ поставит крест на всей затее. И сам Моррисон некогда проходил через это. Эксперименты, которые обнадеживали, но окончательно ничего не подтверждали; коллеги, которые улыбались и кивали, но не верили его выводам.
Доктор склонился над Коневым:
— Юрий, обратите внимание на эритроциты: они движутся вперед вполне размеренно — один за другим. Пока движение эритроцитов не нарушается, с нами все в порядке.
Дежнев прибавил:
— Кроме того, я постоянно слежу за температурой крови. Если бы Шапиров умирал, она бы понизилась. Сейчас же она нормальная.
Конев хмыкнул, будто не нуждался в утешениях, но Моррисону показалось, что спокойствия они ему прибавили.
Альберт откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он прислушивался к своему организму. Есть не хотелось, мочевой пузырь тоже не давал о себе знать.
Вдруг он заметил, что Софья обращается к нему.
Он повернулся к ней:
— Извини, что ты сказала?
Калинина смутилась:
— Это вы меня извините, сбила вас с мысли.
— Прошу прощения, я был невнимателен.
— Хотела спросить, что вы делали, когда анализировали излучение мозга. Я имею в виду — в отличие от других исследователей. Почему нам было необходимо… — Она замолчала, явно смешавшись.
Моррисон улыбнулся:
— Вы хотите спросить, какого черта понадобилось тащить меня сюда?
— Я рассердила вас?
— Нет. Не думаю, что это была ваша идея.
— Конечно нет. Поэтому и спрашиваю. Я ничего не знаю о ваших исследованиях поля, кроме того, что это электронейтральные волны и что наиболее сложной и важной частью излучения была электроэнцефалография.
— В таком случае, боюсь, я не смогу сказать вам, что особенного в моей концепции.
— Значит, это тайна?
— Вовсе нет, — рассердился Моррисон, — В науке нет секретов, во всяком случае, не должно быть. Но есть борьба за приоритет. Поэтому ученым приходится быть осторожными в высказываниях. Я не могу рассказать, потому что у вас нет необходимой базы.
Поджав губы, девушка надулась:
— И все же, хоть в общих чертах?
— Постараюсь, если вас устроят элементарные выкладки. Боюсь, я не смогу должным образом описать поле в целом. То, что мы называем излучением мозга, представляет собой конгломерат всех видов деятельности нейронов: чувствительные восприятия различного качества, раздражения мышц и желез, механизмы возбуждения, координации и так далее. Среди них встречаются и волны, которые порождаются созидательной, творческой мыслью. Вычленить эти скептические волны, как я назвал их, из общей массы невероятно трудно. Организм делает это без труда, а мы, бедные ученые, пребываем в полной растерянности.
— Мне это нетрудно понять, — сказала Калинина. Она улыбалась и выглядела довольной.
«Она просто очаровашка, — подумал Моррисон, — когда забывает о своей меланхолии».
— Я еще не дошел до сложностей.
— Тогда продолжайте…
— Около двадцати лет назад открыли явление, которое раньше считалось случайным компонентом волны, так как ни один из исследователей не мог засечь его из-за несовершенства применяемых приборов. Сейчас мы называем его «мерцание». Это очень быстрая осцилляция, имеющая переменную амплитуду и интенсивность. Вы, конечно, догадываетесь, что не я автор открытия.
Калинина улыбнулась:
— Думаю, двадцать лет назад вы были слишком молоды для открытий.
— Я тогда был студентом, предпочитающим экспериментировать с девушками. Многие предполагали, что «мерцание» может представлять собой отражение мыслительных процессов мозга. Но никто не смог доказать это. Явление возникало и исчезало — ученые то обнаруживали его, то нет. В конце концов пришли к общему мнению, что это не природное явление, вызванное тем, что приборы оказались слишком чуткими для тех измерений, которые проводились, и в результате зафиксировали какие-то помехи.
К тому времени я уже создал компьютерную программу, которая позволяла выделить «мерцание» и демонстрировала его постоянное присутствие в излучении мозга. Я ставил опыты на животных и использовал их результаты для дальнейшего усовершенствования программы.
Но чем совершеннее становился анализ и более важными результаты, тем меньшее количество ученых могло продублировать опыты. В результате заговорили об ошибочности моих выводов, полученных в ходе экспериментов над животными. Ведь даже выделение «мерцания» из общей волновой структуры не доказывало, что оно является порождением абстрактного мышления.
Я увеличивал мощность приборов, усиливал «мерцание», модифицировал программу снова и снова, пока не пришел к выводу, что имею дело с абстрактным мышлением, со скептическими волнами. Но никто не смог повторить мои опыты. Некоторым я даже позволил воспользоваться своей программой и компьютером — почти такими же, как я использую сейчас. Увы…
Калинина слушала его очень серьезно:
— Как вы думаете, почему никто не сумел повторить ваши эксперименты?
— Самое простое объяснение — потому что я ненормален.
— Вы считаете себя сумасшедшим?
— Нет, Софья. Но иногда сомневаюсь. Видите ли, после выделения скептических волн и их усиления человеческий мозг сам может стать принимающим прибором. Волны могут передавать мысли человека, объекта исследования, другому человеку. Мозг, естественно, является очень тонким приемником — и в то же время совершенно индивидуальным. Если я усовершенствовал программу и смог воспринимать волны четче и ярче, значит, я приспособил ее к своему собственному, уникальному мозгу. Но для мозга других людей все это совершенно неприемлемо. Чем больше программа соответствовала моей индивидуальности, тем меньше она подходила для кого-то другого.
— А вы действительно улавливали мысли?
— Не уверен. Порой я и сам склонялся к мысли, что это плод моего воображения. Я попытался определить источник «мерцания» в мозгу шимпанзе (а им являлись скептические узловые пункты) и выделить соответственные точки в мозгу человека. Коллеги снова высмеяли меня. Они отечески сочувствовали коллеге, в безуспешном рвении пытающемуся найти доказательства собственной неверной теории. Даже введя электроды в скептические узлы животных, я не получил полной уверенности в положительном результате.
— Опыты на животных вряд ли давали такую возможность. Вы публиковали материалы своих исследований?
— Не решился, — покачал головой Моррисон. — Ни один из ученых не принял бы столь субъективные выводы. Пару раз я поделился кое с кем своими мыслями как последний идиот. В результате большинство сотоварищей полностью убедились, что я, мягко говоря, не вполне нормален. В прошлое воскресенье Наталья сказала, что Шапиров серьезно заинтересовался моей работой, но Петр, по крайней мере у меня на родине, считался ученым «без царя в голове».
— Он не безумец, — твердо сказала Калинина, — или не был таким.
— Хотел бы надеяться.
Конев, не оборачиваясь, вдруг сказал:
— Ваше открытие произвело на Шапирова сильное впечатление. Он рассказывал об этом. Уверял, что ваша программа может стать отправным пунктом в разнообразных исследованиях и что он хотел бы поработать с ней. Если бы мы находились внутри нейрона, ключевого нейрона скептического узла, все было бы по-другому. Вы бы безошибочно улавливали мысли. Шапиров считал, что вы способны читать мысли и в обычной обстановке, просто не хотите, чтобы об этом знали другие. Это правда?
«Боже, они помешались на своей секретности!» — подумал Моррисон.
Но доктор заметил, как Софья подает ему знак, прикладывая палец к губам, словно просит быть осторожнее в словах.
Моррисон не успел обдумать ситуацию, как прогрохотал довольный голос Дежнева:
— Хватит трепаться. В Гроте определили наши координаты; к их огромному изумлению, мы оказались именно там, где нам и следовало быть.
Конев победно поднял обе руки вверх. В голосе его прорезались мальчишеские нотки:
— Именно там, куда я вас привел!
Дежнев поправил его:
— Давай разделим лавры поровну.
— Нет, — не согласилась с ним Баранова, — Я приказала Коневу принимать решение под его ответственность. Следовательно, заслуга полностью его.
Коневу этого было мало:
— Окажись мы в другом месте, не у цели, вряд ли бы ты предложил разделить эти сомнительные лавры поровну, мой друг.
Улыбка сползла с лица Дежнева, он даже прикусил губу.
Но повелительный тон Натальи прекратил пререкания:
— Как Шапиров? Что с ним?
— Все позади, — ответил Дежнев. — После инъекции сердцебиение нормализовалось.
Конев спросил:
— Мы можем наконец двигаться?
— Да, — ответила Баранова.
— В таком случае выходим из кровеносной системы.
50
Женщины сосредоточенно склонились над приборами. Моррисон пытался понять их действия, но безуспешно. Тогда он повернулся к Дежневу. Тот вальяжно развалился в кресле, являясь полной противоположностью напряженному, как струна, Коневу. Моррисон спросил:
— Что будем делать, Аркадий? Мы не можем просто так вырваться из сосуда в мозг?
— Выскользнем, достигнув нужного размера. Сейчас мы снова подвергаемся минимизации.
Моррисон осмотрелся. Дурацкая закономерность; стоило доктору свыкнуться с обстановкой, перестать нервничать, как тут же наступала пора перемен. Корабль уменьшился. Теперь объекты, мимо которых они проплывали, исчезали из виду гораздо быстрее. Мозг же списывал все на увеличившуюся скорость течения. Мимо проплыл эритроцит, похожий на огромного кита. Цвет его был гораздо бледнее, почти прозрачный, а края представали нечеткими из-за броуновского движения. Местами тело эритроцита приобрело свинцово-серый оттенок, наподобие серости грозовых туч. К этому времени эритроцит почти растерял кислород, отдав его д ля питания мозга. Получив необходимое питание, мозг, это настоящее чудо, порожденное природой, координировал чувственное восприятие, реакции, мысли. Неизвестно, сколько веков пройдет, прежде чем удастся создать столь же совершенный компьютер.
В толпе красных кровяных телец время от времени встречались тромбоциты и еще реже белые клетки — лейкоциты, выросшие теперь до чудовищных размеров. Плазма же, заполненная ими, казалась гранулированной, и ее гранулы медленно увеличивались в размерах, проплывая мимо с постоянно нарастающей скоростью. Моррисон знал: перед ними молекулы белка. Немного погодя ему показалось, что, несмотря на движение, он способен различить геликоидальное строение атомов. Некоторых окружали миниатюрные леса липидных молекул.
Надо сказать, что теперь характер движения изменился. Вместо дрожания чувствовались колебания, довольно отчетливые.
Моррисон уставился на стенку сосуда, к которой они прикрепились.
Отдельные клетки, выстилавшие внутреннюю поверхность, исчезли, скорее всего, увеличились до такого размера, что в поле зрения теперь больше одной не вмещалось. Он разглядел промелькнувшее мимо ядро клетки, большое и округлое, продолжавшее расти. Корабль покачнулся, и часть корпуса оторвалась от стенки капилляра. Затем качнулся еще раз и снова прикрепился к внутренней поверхности сосуда.
— Что происходит? — спросил Моррисон у Калининой, но девушка промолчала, увлеченная работой.
— Софья пытается нейтрализовать электрический заряд то на одном, то на другом участке корпуса, чтобы напряжение не повредило стенку. Одновременно ей приходится отыскивать новые участки соединения, чтобы корабль не оторвался от поверхности капилляра. Трудно минимизироваться и сохранять соединение со стенкой сосуда в одно и то же время, — пояснила Наталья.
Моррисон обеспокоился:
— До какого размера мы будем минимизироваться?
Ответа он не получил, так как раздалась команда Сони:
— Аркадий, продвинь корабль вперед. Только осторожно!
— Хорошо. Скажи, когда остановиться. — И, обращаясь к Моррисону, добавил — Мой отец часто говорил: «Лучше недостараться, чем перестараться».
— Еще немного, — командовала Калинина. — Я попытаюсь еще раз.
Казалось, корабль прикрепился к стенке, но неожиданно вновь соскользнул, и Моррисон почувствовал, как его потянуло на спинку кресла.
— Годится, — сказала Калинина, — еще чуть-чуть.
Бесконечная цепочка клеток, плотно пригнанных одна к другой, образовала узкую трубу, внутри которой находился их корабль с командой из пяти человек.
Пространство между клетками казалось волокнистым, с отростками, тянувшимися от одной клетки к другой. Некоторые из них напоминали пеньки на лесной просеке. Моррисону показалось, что в этих просеках есть разрывы, но не смог разглядеть их как следует. Он повторил свой вопрос:
— До какого предела мы будем минимизироваться, Аркадий?
— До размера мельчайшей органической молекулы.
— А какова возможность спонтанной деминимизации при таком размере?
— Существенная, — ответил Дежнев. — Гораздо большая, чем когда мы были размером с эритроцит или даже с тромбоцит.
— И все же недостаточная для того, чтобы волноваться по этому поводу, — успокоила Баранова.
— Да-да, мой генерал, — подтвердил Дежнев и втихаря от Натальи слегка приподнял руку с двумя скрещенными пальцами. Этот американский жест стал универсальным, и Моррисон, проникнувшись его смыслом, похолодел.
Дежнев внимательно глядел вперед, но, то ли почувствовав реакцию Моррисона, то ли услышав его тихое бормотание, утешил:
— Не стоит беспокоиться, дружище. Давайте лучше понервничаем по поводу нашего выхода из кровеносной системы. Софья, голубка…
— Да, Аркадий? — откликнулась она.
— Ослабь поле задней части корабля, а когда я продвинусь, проверь пространство впереди.
— Я сделаю именно так, Аркадий. Разве ваш отец не говорил вам ни разу: «Незачем учить вора воровать»?
— Действительно говорил! Тогда воруй, маленький воришка, воруй!
Моррисон задумался, уж не презирают ли они его за трусость? Не потому ли Софья не стала утешать его, а Аркадий предпочел наигранную веселость и показное безразличие к внезапной смерти. Но все же решил, что стал слишком мнительным и предпочел поверить в их дружественный настрой.
Задняя часть корабля застыла в нескольких сантиметрах (нескольких пикометрах в реальном измерении) от стенки капилляра. Моррисон с интересом разглядывал сомкнутые ряды белковых и липидных молекул, образующих ткань стенки. Доктор размышлял: «Почему бы не потратить время на изучение этих клеток? Ведь ни один прибор не даст более четких результатов, чем их исследования. Это живые ткани, здесь можно наблюдать не только их строение, но и жизненно важные процессы в развитии. Мы безразлично оставили эти клетки позади, не удосужившись отдать им должное. И все для того, чтобы изучить осцилляции, порождаемые мыслью… а может…»
Корабль продвигался фут за футом, словно на ощупь. Дежнев постоянно манипулировал двигателями, а Калинина выискивала подходящие электрические поля.
— Софья, малышка, мы приближаемся к месту соединения двух клеток, — сказал Дежнев подозрительно сдавленным голосом.
— Проверь, насколько плотно носовая часть может быть прикреплена к стенке, я еще немного продвинусь вперед.
— Судя по внешнему виду и поведению, в этом месте имеется скопление аргинина, что создает сильное положительное поле и облегчает мою задачу.
— Никакой самонадеянности, — предостерегла Баранова. — Проверь еще раз. Если корабль не присоединится к стенке, мы не оберемся хлопот.
— Хорошо, Наталья. Сама понимаю.
Дежнев перехватил инициативу:
— Софья, следуй моим указаниям. В соприкосновении со стенкой сосуда должна остаться только носовая часть, но соединение должно быть прочным. Освободи корпус корабля.
— Готово, — ответила Софья безразлично.
Моррисон затаил дыхание. Задняя часть корабля отошла от стенки, нос остался соединенным с ней. Течение подхватило освобожденную часть корпуса и развернуло под острым углом. Стенка капилляра в месте соединения подалась наружу.
Моррисон воскликнул:
— Осторожно! Мы прорвем кусок стенки!
— Тихо! — прогремел Дежнев. Потом обычным голосом добавил: — Софья, я медленно увеличу мощность двигателей. Приготовься полностью освободить корпус корабля. Он должен стать совершенно нейтральным, но не раньше, чем я скажу.
Софья мимолетно взглянула на Баранову. Та хранила спокойствие:
— Выполняй в точности указания Аркадия. Сейчас он главный.
Моррисону показалось, что корабль устремился вперед. Стенка капилляра в точке соединения с кораблем вытягивалась все больше и больше.
Софья озабоченно заметила:
— Боюсь, либо не выдержит поле, либо стенки капилляра.
— Еще секунду, дорогая, еще секунду. Пора!
Стенка сосуда подалась назад, корабль резко пошел вперед. Моррисон почувствовал, как его вдавило в спинку сиденья. Нос корабля вошел в ткань между двумя клетками стенки капилляра.
51
Моррисон прислушивался к шуму работающих двигателей. Они гудели так, словно корабль прикладывал недюжинные усилия, чтобы преодолеть расстояние. Видимости никакой. Толщина капиллярной стенки уже значительно превышала размеры корабля. Процесс погружения шел полным ходом.
Дежнев, вытирая лоб, повернулся к Барановой:
— Энергия расходуется слишком быстро.
— Останови корабль, обсудим ситуацию, — предложила Баранова.
— Тогда соединительная ткань вытолкнет нас обратно в кровеносный сосуд, — возразил Дежнев.
— Уменьши мощность двигателей, чтобы они смогли удерживать корабль в теперешнем положении.
Пульсация прекратилась.
— Соединительная ткань сильно давит на корпус, — сказал Дежнев.
— Может раздавить нас?
— Пока нет. Но не могу ручаться, что сопротивляемости корпуса хватит надолго.
Моррисон возмутился:
— Какая нелепость! Кто-то утверждал, что мы размером с крошечную органическую молекулу!
— Сейчас мы размером с молекулу глюкозы, состоящую из двадцати четырех атомов, — ответила Баранова.
— Спасибо, — холодно поблагодарил Моррисон. — Сам знаю, сколько атомов в молекуле глюкозы. Но мелкие молекулы постоянно проникают сквозь стенки капилляра благодаря диффузии. Диффузии! Так происходят все процессы в организме. Почему же мы не диффузируем?
— Диффузируют далеко не все молекулы, — ответила Баранова. — В каждую единицу времени в кровеносной системе имеется двадцать четыре триллиона молекул глюкозы. Они беспорядочно передвигаются, и некоторые из них проникают через мембрану клеток капиллярной стенки. В единицу времени укладывается, конечно, очень маленький процент, но этого достаточно, чтобы поддерживать функции ткани. Тем не менее какая-то определенная молекула глюкозы может оставаться в крови в течение месяца, не подвергаясь диффузии. Мы можем ждать своей очереди месяц.
— Это не аргумент, Наталья, — нетерпеливо возразил Моррисон, — Почему мы не можем вызвать диффузию искусственно? Или так и зависнем здесь?
— Поддерживаю Альберта, — вступил в разговор Конев, — Существует определенного вида противодействие между диффузирующим объектом и препятствием, стоящим на пути к диффузии. Какова природа этого противодействия, никто точно не знает. Особенно трудно определиться здесь, у границы кровь — мозг.
— Итак. Мы на границе. Ты — эксперт по мозгу. Научи, как вызвать диффузию? — спросил Дежнев.
— Нет, не могу. Но глюкоза легко проникает через эту границу, так как мозг нуждается в энергии, которую она дает. Беда в том, что, имея размер молекулы глюкозы, корабль на самом деле ею не является.
— Есть мысль или просто болтаете? — спросила Баранова.
— Идея. Мы сняли заряд с корабля, чтобы проникнуть в ткань. Но почему сейчас мы оставляем его нейтральным? Можем мы придать ему электромагнитные характеристики молекулы глюкозы? Если да, то для организма Шапирова он станет молекулой глюкозы.
Калинина не стала дожидаться команды:
— Готово!
Оба они, и Конев, и Калинина, по-прежнему делали вид, что не существуют друг для друга.
Дежнев заметил:
— Давление уменьшилось. Мы больше не являемся враждебным объектом.
— Аркадий! — обратилась к нему Баранова. — Вперед, пока нас не раскусили!
— Есть! — отрапортовал Дежнев.
Моррисон сказал:
— Один-ноль в вашу пользу, Юрий. Подсознательно я чувствую, что сам бы до такого додумался, но — увы.
— Ерунда. — Конев молча проглотил похвалу. — Поскольку мозг живет за счет глюкозы, мы уменьшились до размера молекулы этого вещества. Естественно, потребовались и другие его характеристики. Когда вы спросили, почему не происходит диффузия, я понял: нам нужны электромагнитные характеристики молекулы глюкозы.
Дежнев торжественно провозгласил:
— Дамы и господа! Свершилось! Мы попали в мозг!
52
«В мозг, — заметил про себя Моррисон, — но не в клетку мозга». Миновав межклеточное пространство, они вошли в пространство между клетками мозга, во вспомогательные структуры, поддерживающие форму, обеспечивающие взаимодействие нервных клеток, или нейронов. Без их усилий клетки превратятся в бесформенную массу, слипнутся под воздействием гравитации и не смогут выполнять своих функций. Корабль бороздил настоящие джунгли, образованные толстыми, извилистыми жгутами коллагена, универсального соединительного белка.
С точки зрения минимизированного человека, эти жгуты коллагена, незаметные без электронного микроскопа, напоминали стволы деревьев в густой непролазной чащобе.
Эти жгуты утолщались. Моррисон знал, что некоторые из них состоят из эластина, а сами коллагены способны модифицироваться. Появись возможность разглядеть поближе это уникальное явление, с позиций еще меньшей минимизации, доктор смог бы выделить определенную упорядоченность и структуру. Пока же картина представлялась весьма хаотичной.
Корабль двигался очень медленно. Люди с интересом разглядывали окружающие их объекты. Никто не ожидал увидеть ничего подобного. Даже Моррисон испытывал жгучий интерес, хотя микроанатомия никогда не была его коньком.
— Как добраться до нейрона? Кто-нибудь знает? — спросил доктор.
Ответил Дежнев:
— Корабль может двигаться только вперед, значит, будем двигаться вперед, пока не проникнем в клетку.
— В этих-то джунглях? Как прикажете с отсутствием маневренности обходить препятствия?
Дежнев озадаченно потер подбородок:
— А мы не будем обходить, мы будем их отталкивать. Если корабль подойдет вплотную к одному из этих объектов, сила притяжения с нашей стороны окажется большей, чем с противоположной. Следовательно, траектория движения искривится, как у кометы, огибающей солнце. — Он улыбнулся. — Уподобимся космонавтам, которые задались целью сделать круг вокруг спутника или планеты, используя гравитацию.
Конев мрачно заметил:
— Это все-таки коллагенные волокна.
Моррисон добавил:
— Некоторые весьма массивны. Вы не сможете пройти между ними, просто столкнетесь лоб в лоб и застрянете, а поскольку двигаться мы можем только вперед, то как быть? Наш корабль способен двигаться лишь в токе крови, а при отсутствии течения мы практически беспомощны.
Баранова, что-то взвесив в уме, спросила:
— Аркадий, у нас три двигателя. Их сопла, насколько я знаю, образуют равносторонний треугольник. Ты сможешь запустить только один из них?
— Нет, все три включаются одновременно.
— Хорошенькое положеньице. Но ты принимал участие в разработке проекта корабля и знаешь все тонкости. Ты можешь модифицировать систему управления таким образом, чтобы двигатели включались по одному?
Дежнев мрачно заявил:
— С меня требовали дешевизны проекта, заставляли упрощать конструкцию. Упрашивали не раздражать чертово высокое начальство нашими запросами…
— Брось, Аркадий. Можешь ты что-нибудь сделать или нет?
— Дайте подумать. Если сделать выключатель, нужно найти провод. И кто знает, будет эта горе-конструкция действовать, а если будет, то как долго, и не окажемся ли мы в результате в еще худшем положении. Я понял, что ты задумала: если я смогу запустить только один из двигателей, мы получим несбалансированный толчок.
— Вы сможете в таком положении управлять кораблем, если нам удастся завести двигатель?
— Попытаюсь, Наталья.
Моррисон бросил зло:
— Почему вы не подумали об этом, когда мы попали не в тот капилляр? Я чуть не погиб, пытаясь вручную повернуть корабль.
— Вы сами предложили выход. А эта идея вряд ли пригодилась бы в тех условиях.
— С чего бы это?
— Нас несло потоком крови, — возразил ему Дежнев. — Корабль имеет обтекаемую форму, жидкость свободно скользит по его поверхности, что только усложняет повороты и затрудняет движение против течения. Разворот двигателями занял бы гораздо больше времени и энергии. Надо было учитывать и узкое пространство капилляра. Здесь же течения нет, ну а поскольку мы минимизированы, места предостаточно.
— Прекратите, — воскликнула Баранова. — Займись делом, Аркадий!
Дежнев подчинился. Сняв крышку, он начал копаться во внутренностях панели управления, чертыхаясь себе под нос.
Конев, сцепив руки за головой, проговорил, не оборачиваясь:
— Альберт, может, вы все-таки расскажете о полученных вами сенсационных новостях?
— Сенсационных новостях?
— Вы упоминали о них до того, как мы получили сообщение из Грота, что находимся в нужном капилляре. Выкладки об анализе мыслительных волн.
— Ах, это, — процедил Моррисон, уловив взгляд Калининой.
Она слегка покачала головой и потихоньку приложила палец к губам.
— Да рассказывать-то не о чем, — заметил Моррисон. — Были какие-то смутные видения, которые невозможно оценить объективно. Допускаю, что у меня просто разыгралось воображение.
— И у вас не было никаких публикаций на эту тему?
— Нет, ни одной. Я как-то мимоходом на одном из сборищ упомянул об этом, так жалею до сих пор. Если вы с Ша-пировым и слышали что-то, так это были лишь отголоски моей болтливости. Публикация же на эту тему означала бы самоубийство, к чему я никогда не стремился.
— Да, плохо.
Моррисон снова бросил взгляд на Калинину. Девушка еле заметно кивнула ему, но ничего не сказала. Моррисон беззаботно огляделся. Дежнев погрузился в работу, бурча себе под нос. Конев ушел с головой в свои путаные мысли. Сидевшая за Калининой Баранова внимательно изучала экран компьютера, делая какие-то заметки. Моррисон даже не пытался их прочитать. Его знание русского не позволяло читать вверх ногами.
За ним наблюдала только Соня.
Моррисон поджал губы и перевел компьютер в режим текстового редактора. Компьютер оказался без кириллицы, пришлось писать русские слова латинскими буквами: «ЧТО-ТО НЕ ТАК?»
Она помедлила, возможно пытаясь разобрать шрифт. Потом ее пальцы забегали по клавишам: «НЕ ДОВЕРЯЙ ЕМУ. НИЧЕГО НЕ ГОВОРИ». И тут же все сбросила.
Моррисон набрал: «ПОЧЕМУ?»
Калинина ответила: «НЕ ПО ЗЛОБЕ, ИЗ ГЛУПОГО ЧЕСТОЛЮБИЯ, САМОУВЕРЕННОСТИ И ВЫСОКОМЕРИЯ ПОЙДЕТ НА ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ».
Слова тут же исчезли, а Софья отвернулась.
Моррисон обдумывал ее поведение. Неужели ею движет мстительность отвергнутой женщины?
В любом случае, не важно. Не место для разговора, когда каждый может подслушать. Он тоже не хотел причинять никому зла, но там, где дело касалось его честолюбия и высокомерия, он явно не пошел бы «на все, все, все». Да и на что он мог пойти? В данный момент делать было практически нечего. Он повернулся к Барановой, продолжавшей задумчиво буравить взглядом экран. Ее пальцы потихоньку барабанили по ручке сиденья.
— Наталья?
— Да, Альберт, — отозвалась она, не глядя на него.
— Мне неприятно говорить об отвратительных реалиях, — он перешел на едва слышный шепот, — но меня мучают мысли о мочеиспускании.
Она подняла на него лукавые глаза, и он заметил, как уголки ее губ стараются побороть улыбку. Она не стала понижать голоса:
— А что думать? Надо действовать!
Моррисон ощутил себя маленьким мальчиком, поднявшим руку, чтобы отпроситься на пять минут.
— Не хочется быть первым.
Баранова нахмурилась, словно строгая учительница.
— Глупо, а вы явно не дурак. Я вот о себе уже один раз позаботилась.
И, слегка передернув плечами, заметила:
— Давно убедилась, напряжение способствует этому процессу.
Моррисон теперь тоже в этом убедился. Он снова зашептал:
— Легко вам говорить. Вы там, сзади, одна, — Он слегка кивнул при этом в сторону Софьи.
— И что теперь? — Баранова покачала головой, — Надеюсь, вы не потребуете, чтобы я наколдовала вам непроницаемую ширмочку? Или мне своей рукой прикрыть глаза вашей соседке? К тому же Соня девушка воспитанная, смотреть на вас не станет. Да вскоре и вам придется отвернуться от нее из тех же соображений.
Моррисон еще больше смутился, заметив, как Калинина смотрит на него с явным пониманием.
— Давайте, Альберт, смелее. Я уже обтирала вас после погружения. До скромности ли нам теперь?
Моррисон слегка улыбнулся и приложил руку к груди в знак благодарности. Он попытался припомнить, как удаляется крышка на сиденье, и обнаружил, что она сдвигается при малейшем нажатии. Ему удалось ослабить электростатический шов в промежности, но он тут же забеспокоился, удастся ли потом незаметно застегнуть его обратно.
Моррисон почувствовал поток холодного воздуха из-под съехавшей крышки. Холод неприятно пощипывал кожу. Справившись, доктор вздохнул с облегчением, застегнул перемычку между ногами и присел, пытаясь отдышаться. До него дошло, что все это время он старался не дышать.
— Вот, возьмите, — резко произнесла Баранова.
Моррисон уставился на нее в недоумении. Минуту спустя до него дошло, что она протягивает ему завернутую в пакет салфетку. Моррисон разорвал пакет, вынул влажную ароматизированную салфетку и вытер руки (Советы все-таки научились кое-каким удобным штучкам — или же брезгливость все же оказалась сильнее презрения к бытовым мелочам).
— Все, дело сделано! — После привычного шепота громкий возглас Дежнева прозвучал как раскат грома.
— Что сделано? — разозлился Моррисон, непроизвольно приняв сказанное на свой счет.
— Двигатели, — ответил Дежнев, махнув руками в сторону системы управления кораблем. — Я могу запустить любой из них. И даже два! Если захочу, то и все три. Я думаю…
— Ты в этом абсолютно уверен или как? — съязвила Баранова.
— И да и нет. Беда в том, что даже я иногда ошибаюсь…
— Надо попробовать, — прервал его Конев.
— Конечно, — продолжал Дежнев. — Само собой, но, как говаривал мой отец, — тут он слегка повысил голос, чтобы его снова не перебили, — «Даже простые вещи иногда сложно выполнить». Вам следует знать… — Он внезапно остановился, и Баранова спросила:
— Что?
— Несколько вещей, Наташа, — ответил Дежнев. — Во-первых, для того чтобы управлять кораблем, требуется огромное количество энергии. Я сделал все, что мог, но корабль не предназначен для этой цели. И во-вторых, как бы это сказать, на данный момент мы лишены связи с Гротом.
— Как это лишены? — Вопрос Калининой то ли от удивления, то ли от возмущения прозвучал слишком резко.
Баранова явно возмутилась:
— Что ты хочешь этим сказать — лишены связи?
— Успокойся, Наташа. Просто я не мог без проводов подвести электрический ток к двигателям. Даже самый лучший инженер в мире не может из ничего сотворить провода и силиконовые кристаллы. Мне нужно было для этого что-то разобрать, и единственное, что я мог использовать, не повредив корабль, была связь. Я сообщил об этом в Грот, они, конечно же, негодуют, но остановить меня не смогли. Таким образом, мы можем сейчас управлять кораблем, но у нас нет связи.
53
В салоне повисло напряженное молчание. Корабль медленно двигался вперед. Картина резко изменилась. Совсем недавно, в потоке крови, мимо них проносились различные объекты — одни плыли рядом с ними, других сносило неумолимое течение. Толстые бляшки, нависшие над стеной, монотонно мелькая, помогали почувствовать движение.
Здесь же, в межклеточном пространстве, царила статичность. Никаких признаков жизни. Сплетения коллагеновых волокон напоминали стволы древних деревьев, лишенных листвы.
Лишь единожды корабль занесло в поток клейкой межклеточной жидкости, и тогда все задвигалось ему навстречу. Корабль скользил вперед, сквозь V-образный сгусток волокон. В момент, когда они пробирались через него, Моррисону привиделось, будто они поднимаются по спирали вдоль коллагеновой фибры.
— Поворот, Аркадий, — раздался голос Конева. — Пришло время действовать.
— Хорошо. Черт, придется сидеть внаклонку. — Он подался вперед, нашаривая кнопки, расположенные на уровне лодыжек. — С моей комплекцией удовольствие ниже среднего.
— Слабохарактерный толстяк, — зло прошипел Конев, — Давно мог бы избавиться от лишнего жира.
Дежнев выпрямился:
— Слушаюсь, папочка. Уже бегу, трусцой. Стоит ли сейчас читать морали?
— Не ерепенься, Аркадий, — вставила Баранова, — Лучше веди корабль!
Дежнев снова наклонился, с трудом сдерживая ворчание. Корабль медленно повернул вправо, а толстую коллагеновую фибру отнесло потоком влево.
— Осторожно, не повреди ее. — Конев обжег взглядом Аркадия. — Поворачивай быстрее.
— Не могу, из-за двигателей. Они ведь смещены, — ответил Дежнев.
— О господи, мы же столкнемся нос к носу! — возбужденно вскрикнул Конев.
— Ну и пусть, — прикрикнула Баранова. — Нашли проблему! Корабль сделан из крепкого пластика, ткань которого по своей структуре напоминает резину.
Пока она говорила, нос корабля поравнялся с коллагеновой тканью. Пространства между ними практически не наблюдалось. Люди осознали, что контакта с биологической структурой не избежать.
Скрежета не было, лишь раздалось еле слышное шипение. Ткань немного сжалась при столкновении, затем отскочила от корабля, отталкивая его от себя, а вязкая межклеточная жидкость уменьшила силу трения. Корабль, не сбавляя ход, повернул влево навстречу ткани.
— Я выключу двигатели, как только почувствую следующее столкновение, — пообещал Дежнев. — Левый поворот предпочтительнее, он обеспечивает трение со стенками ткани.
— Ладно. А если потребуется повернуть вправо? — спросил Конев.
— Тогда придется использовать двигатель. Немногим раньше я бы повернул навстречу правому отростку, рискнув использовать энергию столкновения с ним. Ткань сама развернула бы нас вправо. Главное — как можно меньше использовать двигатели и как можно больше пользы извлекать из фибры. И из экономии запасов энергии. И потому что слишком быстрое освобождение энергии грозит внезапной деминимизацией.
Моррисон в ужасе уставился на Дежнева и перевел вопросительный взгляд на Баранову.
— Это не главное, — попыталась успокоить его та. — Но это правда. Возможность деминимизации существует. Но гораздо важнее сохранение энергии.
Моррисон никак не мог справиться с охватившей его паникой и раздражением.
— Вы что, не видите всей вопиющей нелепости в сложившей ситуации? Мы заперты в корабле, непригодном для такого путешествия, и сами, сознательно, только ухудшаем свое положение дурацкими выходками.
Баранова устало вздохнула:
— Альберт, у нас нет выбора.
— Кроме того, — ухмыльнулся Дежнев, — представьте себе лавры, которыми нас увенчают, если удастся с честью завершить эксперимент, невзирая на трудности. Мы станем героями. Настоящими героями. Нас наверняка наградят орденом Ленина. Каждого. А если потерпим фиаско, все спишут на непригодность техники.
— Независимо от того, выиграете или проиграете, вы-то станете героями, — не мог успокоиться Моррисон. — А я? Что будет со мной?
Наталья без тени насмешки парировала его выпад:
— О вас не забудут в случае успеха. Иностранцы не раз награждались орденом Ленина, в том числе и американцы. К тому же ваши исследования получат долгожданное признание, и вы станете претендентом на Нобелевскую премию.
— Рановато вы стали делить шкуру неубитого медведя, — насупился Моррисон. — Думаю, мне пока рановато составлять приветственные речи для церемонии вручения Нобелевской премии.
— В данный момент меня больше интересует, сможем ли мы достичь нейрона? — прервала споры Софья.
— А почему нет? — удивился Дежнев. — Корабль слушается управления. Мы находимся в мозге за пределами капилляра. Впереди нас ждут миллионы нейронов.
— Где впереди? — не успокаивалась Калинина. — Вокруг одни коллагеновые фибры.
Дежнев спросил:
— Как ты думаешь, Сонечка, сколько здесь этой межклеточной жидкости?
— Микроскопическое количество, — сказала Калинина. — Правда, сейчас мы с молекулу глюкозы, и потому до ближайшего нейрона может быть несколько десятков километров.
— Тогда нам придется преодолеть это расстояние, — произнес Дежнев.
— Да, если бы была возможность двигаться по прямой, но сейчас мы застряли в самой середине этих коллагеновых джунглей. Придется петлять туда-сюда. Возможно, мы пройдем пятьсот километров — в соответствии с теперешними размерами, и в конце концов окажемся там, откуда пришли. Только случайность выведет нас к нейрону.
— У Юрия имеется карта, — отозвался Дежнев с неуверенностью. — Его церебро… как его там…
Конев, нахмурясь, пробубнил:
— Мой цереброграф показывает циркуляторную сеть мозга, а также структуру клетки. Он не способен определить наше местоположение в межклеточной жидкости. Люди пока в этом бессильны, а требовать от машины больше заложенных в нее знаний глупо.
Моррисон смотрел сквозь стену корабля. Повсюду виднелись коллагеновые фибры, они сплетались друг с другом и мешали движению. Куда ни глянь — никаких нервных клеток! Никаких нейронов!
