Глава 11
ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ
«На пути может встретиться много интересного, но только если ты дойдешь до конца».
Дежнев-старший
44
Моррисон сразу же почувствовал обволакивающее тепло, дыхание его участилось. Конев оказался прав, было жарко. Те самые тридцать семь градусов по Цельсию, словно в жаркий летний полдень. Собравшись, он огляделся. Баранова и вправду уменьшила корабль, пока он бултыхался в невесомости, облачаясь в костюм. В отдалении маячила стенка капилляра. Он видел только ее часть, так как между ним и стенкой сосуда находился огромный туманный объект. Наверняка красное кровяное тельце. Потом он увидел, как тромбоцит очень медленно проскользнул между красным кровяным тельцем и стенкой капилляра. Все объекты — эритроцит, тромбоцит, доктор Моррисон, корабль — медленно двигались вперед, подгоняемые слабым током крови.
Доктора удивило, что броуновское движение практически не чувствуется. Он заметил, что окружающие объекты слегка подрагивают. Даже клетки, выстилающие внутреннюю поверхность капилляра, казалось, немного смещались, оставляя довольно странное впечатление.
Но времени на анализ ситуации не было. Он должен выполнить план и вернуться на борт.
Моррисон находился примерно в метре от корабля. Хотя, если говорить по правде, расстояние измерялось микронами. Моррисон пошевелил ластами, стараясь приблизиться к кораблю. Плазма обладала большей плотностью, чем морская вода, что вызывало неприятное ощущение. Ко всему прочему, изнуряла жара. Моррисон покрылся испариной, но дал себе команду приступать к выполнению боевой операции. Он протянул руку к стенке корабля и не ощутил прикосновения к твердой поверхности. Впечатление было такое, будто он натолкнулся на пружинящую воздушную подушку, хотя видел, что между рукой и корпусом корабля нет ничего, разве только тонкая пленка жидкости.
После минутного раздумья Моррисон понял, в чем дело. Внешняя поверхность костюма имела отрицательный заряд, и та часть корпуса, до которой он дотронулся, — тоже. Одноименные заряды отталкивались. Пытаясь найти участок, заряженный положительно, Моррисон скользил руками по корпусу корабля, пока не почувствовал пластик. Заряд, однако, не был достаточно сильным, так как руки скользили.
Вдруг он осознал, что левая рука прилипла к корпусу. Миновав положительно заряженный участок, он попытался освободить руку. Никакого результата: рука словно приклеилась. Может, стоит сначала закрепить правую руку, а затем, отталкиваясь ею, освободить левую? Попытка не дала результата: он был как будто распят на корпусе корабля.
Моррисон закричал, дергая ногами в попытке освободиться.
Из корабля его видели, но какой знак он мог подать, если обе руки прикованы? Эритроцит, сопровождавший корабль, приблизился и придавил Моррисона к корпусу. К счастью, его грудь не была притянута, поскольку не попала на участок с положительным зарядом.
Калинина смотрела прямо на него, ее губы двигались, но он не мог читать по губам, во всяком случае по-русски. Она поколдовала над своим компьютером, и его левая рука освободилась. Вероятно, уменьшила силу заряда.
Моррисон кивнул головой, что, по его мнению, должно было быть расценено ею как благодарность. Теперь требовалось передвинуться к задней части корабля, отыскивая один за одним положительно заряженные участки.
Начав движение, он внезапно почувствовал себя придавленным к стенке. Но не силой электромагнитного взаимодействия, а эритроцитом, навалившимся на него всей массой.
— Пошел прочь! — крикнул Моррисон, правда, эритроцит на крик не реагировал и продолжал вести себя абсолютно спокойно.
Моррисон уперся в него руками, попытавшись отпихнуть от себя ластами. Эластичная пленка — поверхность эритроцита — прогнулась, но чем сильнее он давил, тем сильнее она оказывала сопротивление. И вдруг наконец его словно бросило на корпус корабля. Он попытался выровнять дыхание. Пот струился ручьями, доктор и сам не знал, что его быстрее доконает, жара или обезвоживание. Усилия, потраченные на борьбу с эритроцитом, усугубляли опасность перегрева. Моррисон ребром пластикового ласта нанес эритроциту еще один удар. Тонкая пелликула лопнула, как воздушный шарик. Под действием поверхностного натяжения разрыв увеличивался. Содержимое клетки вытекло, и эритроцит сдулся.
В глубине души даже шевельнулось чувство стыда, правда, доктор сразу напомнил себе, что в кровеносной системе насчитывается несколько триллионов красных кровяных телец, и срок жизни каждого из них — всего сто двадцать дней. Он сделал еще одну попытку добраться до задней части корабля. На внутренней поверхности костюма совсем не было конденсата. Поверхность костюма такая же теплая, как его тело, пластик не лип к коже. Влага, которую он принял за конденсат, скорее всего, была его собственным потом. Он добрался до хвостовой части, где сопла трех двигателей нарушали плавность линий. Он находился на максимально возможном удалении от центра тяжести корабля. Хорошо бы троице, оставшейся внутри, передвинуться как можно ближе к носовой части. Жаль, раньше не додумался сказать им. Что ж, пришла пора найти положительно заряженные участки корпуса, упереться руками и толкать! Он чувствовал легкое головокружение. Физического происхождения? Физиологического? Какая разница, все равно приятного мало.
Моррисон вздохнул и попытался стряхнуть пот с ресниц. И снова обозлился на тех идиотов, которые сконструировали костюм. Он уперся руками в стенку и попытался сдвинуть корабль, работая ластами. Масса корабля была всего несколько микрограммов. Но и он мог приложить усилие в несколько жалких микроэрг. И все же корабль поддался. Он заметил это по перемещению относительно стенки капилляра. Сейчас он не мог упереться в нее ногами, следовательно, корабль стоял поперек сосуда. Наконец удалось повернуть его на 90 градусов.
Моррисон в приступе гнева так сильно пнул корабль, что вполне мог бы пробить в капилляре дыру. Времени оставалось все меньше и меньше. К счастью, стенка капилляра пружинила, как резина. Корабль начал поворачиваться быстрее и… остановился.
Моррисон с трудом поднял глаза, он почти задыхался от жары.
Опять эритроцит. Несет же его нелегкая. В тесном пространстве капилляра они сталкивались, как машины в узком переулке. На этот раз Моррисон не стал ждать, сразу же нанес удар правой рукой и больше не сожалел о содеянном. Продолжая работать ногами, он поворачивал корабль. В какое-то мгновение ему показалось, что он уже установил его в нужном направлении. Но вдруг возникло сомнение: а что, если во время борьбы с эритроцитом он повернулся на сто восемьдесят градусов и теперь толкает корабль в противоположную сторону? Моррисон испытал легкое беспокойство. Сейчас корабль располагался параллельно продольной оси капилляра. Доктор оглянулся. Если клетки, выстилающие ее, направлены к носу корабля, то сам он направлен против течения к ответвлению артериолы. Похоже, избрано верное направление. Пора возвращаться, Моррисон не намеревался приносить себя в жертву науке. Посмертный героизм его не прельщал.
Где же вход, где же он? Руки беспомощно скользили по корпусу корабля.
Моррисон с трудом рассмотрел нужный участок корпуса и направился туда, почти теряя сознание. У него совсем не осталось сил. Тем не менее здравая мысль забрезжила в его мозгу: ему не понадобится сила. В условиях невесомости для тела, не имеющего массы, верх означает низ. На автопилоте он рванул вверх, и тут доктора накрыла непроглядная тьма.
45
Вначале доблестный американец почувствовал холод. Волну холода. Затем прикосновение чего-то холодного. Потом свет.
Он всматривался в светлое пятно над собой, пытаясь понять, что это. Пятно расплывалось. Потом он понял, что это лицо. Еще позже узнал милую мордашку Софьи Калининой.
Девушка мягко спросила:
— Вы узнаете меня?
Моррисон бессильно кивнул.
— Как меня зовут?
— Софья, — прохрипел он.
— А кто стоит слева?
Он перевел взгляд и с трудом сфокусировал его на другом лице.
— Наталья.
— Как вы себя чувствуете?
— Голова болит. — Собственный голос доносился словно издалека.
— Это пройдет.
Моррисон закрыл глаза и провалился в забытье. Потом он почувствовал холодное прикосновение в паху и снова открыл глаза. Тут он заметил, что костюм с него стащили, а чьи-то заботливые руки удобно разместили в кресле.
— Все хорошо. Принять душ не удастся — для этого нет воды, но вас оботрут влажным полотенцем, и вы почувствуете себя лучше.
— Обращаетесь со мной, как с инвалидом, — пробурчал Альберт.
— Не валяйте дурака. Немного дезодоранта. Теперь комбинезон.
Моррисон безуспешно пытался расслабиться. Ему это удалось лишь тогда, когда он почувствовал на теле хлопчатобумажную ткань комбинезона.
Он заговорил:
— Я правильно развернул корабль?
— Да, — ответила Калинина, энергично кивая головой. — И победили двух эритроцитов. Вы герой!
Моррисон хрипло попросил:
— Помогите мне подняться. — Он оперся локтями о кресло и сейчас же взмыл в воздух.
Ему помогли опуститься в кресло.
— Совсем забыл о невесомости, — выругался он. — Ладно, пристегните меня. Немного приду в себя. — Пытаясь побороть головокружение, он пробормотал:
— Костюм ни к черту… Без охлаждения это смертоубийство…
— Мы в курсе, — ответил Дежнев со своего места у пульта управления. — Следующий будет оснащен системой охлаждения.
— Следующий… — сердито бросил Моррисон.
— В любом случае, благодаря ему мы на верном пути, — заметил Дежнев.
— Но какой ценой! — воскликнул Моррисон. Он даже выругался по-английски.
— Я понял вас, — сказал Конев, — Вы же знаете, что я жил в Америке. Если вам станет от этого легче, я научу вас по-русски выплескивать эмоции.
— Спасибо, по-английски мне лучше помогает.
Он облизал пересохшие губы сухим языком:
— А вот стакан воды был бы лучше всех английских и русских слов, вместе взятых. Ужасно хочу пить.
— Сейчас. — Калинина поднесла к его губам бутылку. — Глотайте медленно. Осторожно! Иначе захлебнетесь.
Моррисон с трудом оторвался от бутылки:
— У нас хватит воды?
— Вы должны восполнить потерю влаги. А нам хватит.
Моррисон отпил еще немного, затем вздохнул:
— Уже лучше. Когда я был там, снаружи, мне в голову пришла какая-то мысль. Это было мгновенно. Как вспышка. Но я не могу вспомнить. Дайте мне подумать.
Все замолчали. Через несколько минут Моррисон вздохнул и произнес явно окрепшим голосом:
— О, вспомнил.
Баранова с облегчением улыбнулась:
— Слава богу, он не потерял память.
— С чего бы это? — обиделся Моррисон.
Конев холодно ответил:
— Потеря памяти может быть первым свидетельством повреждения мозга.
Моррисон скрипнул зубами и зло сжал губы:
— Вы так думаете?
— Никто не застрахован, — отрезал Конев, — Как в случае с Шапировым.
— Не злись. — Калинина мягко тронула его за рукав. — Все позади. О чем вы подумали там, снаружи? — В ее голосе звучало полуутверждение, полувопрос.
— Сейчас мы движемся в направлении, противоположном току крови, так сказать, против течения. Верно?
— Да, — согласился Дежнев, — Двигатели включены.
— Достигнув артериолы, мы продолжим двигаться против течения и не сможем развернуться. Значит, снова выходить наружу? На меня не рассчитывайте.
Калинина обняла его за плечи.
— Ш-ш-ш! Все хорошо. Как скажете.
— Дружище, этого даже не потребуется! — весело воскликнул Дежнев, — Посмотрите! Мы подходим к артериоле.
Моррисон приподнял голову, и тут его резанула боль. Должно быть, лицо выдало его, потому что Калинина положила прохладную ладонь ему на лоб и спросила:
— Как ваша голова?
— Уже лучше, — проворчал Моррисон, отталкивая ее руку.
Моррисон, оглянувшись, обнаружил, что цилиндрический тоннель расширяется, а клетки, выстилающие его внутреннюю поверхность, выражены теперь не так четко.
— Капилляр, — сказал он, — отходит от артериолы, как ветка от ствола дерева, под определенным углом. Двигаясь вперед в пространстве этого ответвления, мы окажемся под углом к току крови. Когда мы достигнем дальней стенки сосуда, нас развернет против течения.
Дежнев хмыкнул:
— Мой старый отец любил говорить: «Недостаток воображения гораздо хуже, чем его отсутствие». Обратите внимание, мой друг, когда мы почти выйдем в открытое пространство развилки, я включу двигатели на самую малую мощность, чтобы дать кораблю возможность плыть по течению очень медленно. Потом он начнет потихоньку выходить из капилляра — и его подхватит течением крови в артериоле. Главный удар придется на носовую часть, нас слегка развернет и еще, еще…Тогда я включу моторы, и мы сможем плыть по течению. — Он победно улыбнулся: — Как задумка?
— Гениально, — согласилась Баранова. — Но если бы не Альберт, толк ее был бы сомнителен.
— Истину глаголешь, — развел руками Дежнев, — Я бы вообще предложил отметить его поступок орденом Ленина.
Моррисон, поняв, что ему не грозит очередной выход наружу, успокоился и даже улыбнулся.
— Аркадий, благодарю вас, — сказал он Дежневу, а затем повернулся к Софье:
— Знаете, я умираю от жажды.
Она сейчас же передала ему бутылку.
— А вы уверены, что я еще не выпил свою долю? — помедлив, спросил Моррисон.
— Вы заслужили больше, чем лишний глоток воды. Пейте, вода легко рециркулируется. К тому же у нас есть небольшой дополнительный запас. Кстати, вы не совсем точно вошли в вакуумную камеру: локоть остался снаружи, и нам пришлось сломать внутреннюю стенку и втянуть вас внутрь. В корабль попало немного плазмы, совсем небольшое количество, благодаря ее высокой плотности. Она, конечно, сразу подверглась минимизации, а сейчас рециркулируется.
— Если она была минимизирована, то воды получится всего капелька.
— Конечно мизер, — улыбнулась Калинина. — Но поскольку мы получили его благодаря вам, вы с полным правом можете ее выпить. Разве не справедливо?
Моррисон рассмеялся и присосался к бутылке, очень напоминающей те, которыми пользуются астронавты. Раздражение и нетерпимость больше не снедали его, и от этого на душе стало спокойно и светло.
Моррисон подвел итоги. Итак, он по-прежнему на борту корабля, по-прежнему более чем миниатюрен и по-прежнему путешествует по артериям товарища Шапирова. Более того, нет никаких гарантий, что они вернутся живыми и невредимыми. И все же доктор радовался, что внутри корабля не было жары, что он участник экспедиции века, а красавица Софья проявляет к нему заботу и благосклонность.
— Спасибо вам за то, что втащили меня обратно!
— Не стоит благодарности, — безразлично заметил Конев. — Вы и ваша компьютерная программа пока еще нам полезны.
— Знаешь ли, Юрий, — с явной неприязнью бросила Баранова, — я в тот момент думала лишь о спасении его жизни.
— Конечно, голая правда никому не нравится, — брюзгливо пробормотал Конев.
Моррисон не удостоил брюзгу взглядом, его интересовало другое:
— Аркадий, при работе двигателей вы конвертируете минимизированный кислород в минимизированный гелий, и часть гелия вместе с водяными испарениями и другими веществами выхлопа выбрасывается в пространство?
— Да, — заерзал Дежнев. — И что?
— Потом минимизированные частицы — атомы и более мелкие — просто проходят сквозь тело Шапирова, и сквозь Грот, и сквозь Землю и оказываются в открытом космосе. Так?
— Так и есть. И что дальше?
— Естественно, — продолжал Моррисон, — они не остаются минимизированными. Но не породим ли мы процесс, при котором Вселенная будет постепенно наполняться минимизированными частицами, если человечество будет прибегать к минимизации все чаще и чаще?
— Ерунда. Даже миллиарды лет люди не смогут привнести во Вселенную существенного количества подобных частиц. Минимизация — метастабильное состояние, поэтому всегда есть возможность спонтанного возвращения частицы к подлинной стабильности, то есть к состоянию неминимизированному.
Краем глаза Моррисон заметил, что Баранова недовольна откровениями Аркадия, но излияния Дежнева не так-то просто было остановить.
— Конечно, невозможно предсказать, — продолжал он, — когда деминимизация станет всеобщим достоянием, но, держу пари, что под Луной мало что изменится, пока этого не добьются. Что же касается тех персон, которые деминимизируются первыми, они будут тут же абсорбированы телом Шапирова…
Тут он заметил жестикуляцию Барановой:
— Наверное, я всем наскучил. Но мой отец на смертном одре сказал: «Может, я и надоел вам своими поговорками, но в надежде на то, что вы больше их не услышите, вы будете меньше горевать и скорбеть по мне».
— Точно, — сказал Конев, — так что помолчи, пожалуйста. Мы приближаемся к капилляру, к тому самому, в который нужно войти. Альберт, посмотри на цереброграф.
Стараясь, чтобы не услышали остальные, Калинина обратилась к Барановой:
— Альберт не в состоянии работать с церебрографом.
— Я попробую, — возразил Моррисон, сражаясь с ремнями безопасности.
— Нет, — повелительно отрезала Баранова. — Юрий может принять решение сам.
— Я уже сделал это, — угрюмо заметил Конев — Аркадий, ты можешь подвести корабль к правой стенке сосуда, чтобы попасть в течение, поворачивающее в капилляр?
Дежнев ответил:
— Я приклеился к эритроциту, который движется к правой стенке. Он подтолкнет нас, или это сделает созданная им волна. Ага, смотрите, так и вышло.
Широкая улыбка озарила его довольное лицо.
— Отлично сработано, Аркадий! — с благодарностью сказал Моррисон.
Корабль вошел в капилляр.
46
Моррисон пришел в себя, ему наскучило положение тяжелораненого. Снаружи капилляр заметно сузился, стенки его покрывали четко выраженные клетки. Более того, внешне он ничем не отличался от того, предыдущего.
— Хочу взглянуть на цереброграф, — сказал Альберт.
Он отстегнул ремни и, пролетев по воздуху, примостился за спиной Конева.
Наконец-то доктор почувствовал в себе силы к самостоятельным действиям, он с удовлетворением отметил тревогу на лице Калининой.
— Юрий, ты уверен, что мы в нужном капилляре?
Конев, подняв глаза от приборов, ответил:
— Расчеты правильные. Посмотрите: вот здесь артериола, где мы преследовали лейкоцит. Потом повернули сюда, потом сюда — пока это просто подсчет капилляров, ответвляющихся вправо. Вот сюда нас затащила белая клетка: этот капилляр — единственный, которого лейкоцит действительно мог достичь. Здесь вы развернули корабль, и мы вернулись в артериолу, дальше мы двигались в направлении ее сужения и оказались здесь. Координаты этой точки почти точно соответствуют полученным при расчетах. Это убеждает меня в правильности выбранного пути. Сейчас мы вошли в этот капилляр.
Левая рука Моррисона соскользнула с гладкой поверхности спинки кресла Конева. Его комичные попытки уцепиться за нее судорожными пальцами навели на мысль, что в усовершенствованной конструкции корабля стоило бы предусмотреть ручки на сиденьях, да и в других важных местах.
Задыхаясь, он спросил:
— И куда этот капилляр приведет нас?
— Как раз в одну из точек, которые вы считаете центрами абстрактного мышления, — ответил Конев. — Посмотрите на цереброграф: это здесь?
Моррисон кивнул:
— Только не забывайте, пожалуйста, что я определил эти точки, исходя из исследований мозга животных, а не человека. Так что, если я прав, это будет чисто умозрительное заключение.
Конев продолжал:
— Согласно вашим исследованиям, имеется восемь подобных точек, по четыре с каждой стороны. Эта самая крупная и наиболее сложная и, следовательно, дает лучшую возможность получить те данные, которые нам нужны. Я прав?
— Думаю, да. — В голосе Моррисона все еще звучало сомнение. — Но не забывайте, что ученые не приняли результаты моих исследований.
— И вы снова начали сомневаться?
— Сомнения — вполне обычный атрибут научных исследований. Моя концепция скептических узловых пунктов имеет смысл только в свете моих исследований, но я никогда не имел возможности проверить ее на практике. Я просто не хочу, чтобы вы потом сказали: он ввел нас в заблуждение.
Дежнев фыркнул:
— Скептические узловые пункты! Нет сомнения, ваши оппоненты просто хотят подстраховаться. Мой отец говорил: «Люди всегда готовы посмеяться над своими ближними, но не стоит строить веселую физиономию, чтобы подыграть им». Почему бы тебе просто не назвать их «мыслительные узлы»? Вот так просто, по-русски. Это звучит гораздо лучше и человечнее.
— Или мыслительные узловые пункты — просто и по-английски, — попытался утихомирить его Моррисон. — Наука интернациональна, и общепринятым является употребление греческих и латинских слов. По-гречески «мысль» — «skeptis». Прилагательное «скептический» присутствует и в английском, и в русском для обозначения мыслительного процесса. Мы же знаем, дурацкие догмы чаще всего навязываются нам ортодоксами именно для того, чтобы удержать от самостоятельных размышлений.
Повисло неловкое молчание, пока Моррисон (а он не открывал рта достаточно долго чисто из мстительности, он наконец мог отплатить им той же монетой за свои обиды и унижения) не сказал:
— Это знают люди всех национальностей.
Атмосфера разрядилась, но Дежнев резюмировал:
— Посмотрим, какими скептиками мы станем, когда достигнем этого самого скептического узлового пункта.
— Надеюсь, — заметил Конев, — вы понимаете, что это не повод для шуток. В этой точке мы рассчитываем поймать излучение мозга Шапирова, а значит, прочитать его мысли. Если это не удастся, весь эксперимент будет безрезультатным.
— Каждому — свое, — ответил Дежнев. — Я доставил вас сюда, умело управляя кораблем. Теперь поработай ты. Поймай излучение, или, если тебе не удастся, пусть Альберт сделает это. Если ты так же хорошо справишься со своей задачей, как я, беспокоиться не о чем. Мой отец говорил…
— Оставь своего отца в покое, — прервал Конев, — не надо тревожить мертвецов.
— Юрий, — резко сказала Баранова, — ты непростительно груб. Извинись.
— Да бог с ним, — успокоил ее Дежнев. — Мой отец говорил: «Обижаться можно тогда, когда оскорбления, нанесенные в ярости, человек повторит, уже успокоившись». Я не могу сказать, что всегда следовал этому совету, но на сей раз, в память о моем отце, я сделаю вид, что пропустил мимо ушей идиотское замечание Юрия…
Он, как-то грустно сгорбившись, склонился над приборами.
Моррисон слушал все вполуха: его мысли снова вернулись к беспечной болтовне Дежнева и предостерегающему жесту Барановой.
Он уселся в кресло, собрался с мыслями и повернулся к Барановой:
— Наталья, можно вопрос?
— Да, Альберт.
— Минимизированные частицы, попадая в нормальное, не минимизированное пространство…
— Да, Альберт?
— Часть их деминимизируется.
Баранова помедлила:
— Аркадий уже сказал вам, что это так.
— Когда это происходит?
Она пожала плечами:
— Непредсказуемо. Как радиоактивный распад одиночного атома.
— Откуда вы знаете?
— Знаю — и все.
— Я имею в виду, какие эксперименты вы проводили? Ни один объект никогда не минимизировался до нашего размера, следовательно, не имея непосредственных наблюдений, вы не можете с уверенностью сказать, что происходит с частицами, уменьшенными подобным образом.
Баранова возразила:
— Но мы наблюдали другие случаи минимизации, что позволило сделать выводы об общих законах поведения минимизированных частиц. Опытным путем мы выяснили…
— Лабораторные исследования не всегда надежны.
— Согласна.
— Вы сравнили спонтанную деминимизацию с радиоактивным распадом. А существует ли в деминимизации период полураспада? Если вы не можете сказать, когда минимизированная частица обретет нормальный размер, то, может быть, вы знаете, когда это произойдет с половиной определенной величины.
Баранова скривила губы и на минуту задумалась:
— Предполагается, что период полураспада минимизированного объекта находится в обратной зависимости от величины минимизации и от обычной массы объекта.
— То есть чем больше величина минимизации и чем меньше изначальный размер объекта, тем меньше времени мы пробудем в этом состоянии?
— Так и есть, — сдавленно подтвердила Баранова.
Моррисон мрачно посмотрел на нее.
— Восхищаюсь вами. То-то вы постарались скрыть от меня это досадное недоразумение. Вы сейчас откровенны?
— Я лгу, как другие люди, либо под давлением обстоятельств, либо в силу своего характера. Но как ученый не могу позволить себе искажать правду.
— А данный случай? Даже корабль, будучи гораздо массивнее, чем ядро гелия, как минимизированный объект имеет период полураспада.
— Между прочим, большой, — быстро вставила Баранова.
— Но степень минимизации, которой мы подверглись, значительно укоротила его.
— Тем не менее его должно хватить.
— А как насчет отдельных компонентов корабля? Молекулы воды, которые мы пьем, воздуха, которым мы дышим, атомы, из которых состоит тело каждого…
— Нет! — запротестовала Баранова. — Поле минимизации не прерывается в том случае, если отдельные частицы однородны и расположены близко одна от другой. Обособленное тело, такое, как наш корабль и все, что в нем находится, является как бы одной большой частицей и имеет соответствующий период полураспада. Здесь законы минимизации и радиоактивности различны.
— Но там, снаружи, я не имел контакта с кораблем, став отдельной частицей с гораздо меньшей массой, чем корабль, и, следовательно, с меньшим периодом полураспада, чем у нас сейчас.
— Не факт, — сказала Баранова. — Возможно, вы не так уж и отдалились от корабля, чтобы рассматривать вас как обособленный объект.
— А если было? И период полураспада стал для меня короче — значительно короче?
— За несколько минут?
— Допустим. А какой период полураспада у корабля в его теперешнем состоянии?
— Мы не можем говорить о периоде полураспада отдельно взятого объекта.
— Да, потому что период полураспада верен для больших чисел. Для частицы же деминимизация может произойти в любой момент, спонтанно, даже если период полураспада для остальных таких же частиц окажется достаточным.
— Спонтанная деминимизация при условии большого среднестатистического периода полураспада практически невозможна.
— Так ли это?
— Ну, исключения бывают… — протянула Баранова.
— Следовательно, в любую секунду, совершенно неожиданно мы можем деминимизироваться?
— Теоретически — да.
— И вы все были в курсе? — Моррисон укоризненно обозревал всех членов экипажа, — Конечно знали. Почему скрыли от меня этот факт?
— Альберт, мы — добровольцы, во имя науки и родины, — ответила Баранова. — Зная обо всех опасностях, мы с радостью согласились на это. Вас же мы вынудили войти в состав экспедиции насильно. Где гарантия, что, узнав всю правду, вы бы не послали нас с нашим предприятием далеко и надолго? Или же, ступив на борт корабля, не сошли бы с ума от… — Она замолчала.
— Страха, вы хотели сказать, — продолжил за нее Моррисон. — Естественно, я имею полное право на трусость и опасения.
Калинина неожиданно ее перебила:
— Наталья, вы постоянно обвиняете Альберта в трусости. Но ведь именно он рисковал собой за бортом корабля в костюме, совершенно не пригодном для этого. Именно он спас положение.
Дежнев хмыкнул:
— Детка, не ты ли чуть раньше болтала о трусости американцев?
— Признаю ошибку и приношу Альберту свои извинения.
В это мгновение доктор почувствовал на себе насупленный взгляд Конева. Не требовалось быть ясновидцем, чтобы понять, что Юрия охватила ревность.
47
Корабль размеренно продвигался по капилляру к точке, охарактеризованной Коневым как скептический узловой пункт. Двигатели, как понял Моррисон, работали в двух режимах. В первом случае корабль шел вперед, почти заглушая эффект броуновского движения. Второй режим помогал им лавировать между эритроцитами. Корабль через раз слегка отбрасывало, и очередной эритроцит откатывался назад, застревая между кораблем и стенкой сосуда. Иногда красные кровяные тельца оказывались в опасной близости от мертвой зоны, и тогда корабль просто разбивал их. Остатки эритроцитов отлетали назад, не причиняя корпусу вреда. Памятуя о том, что в каждом кубическом миллиметре крови насчитывается по меньшей мере пять миллионов красных кровяных телец, Моррисон не мучился укорами совести.
Наблюдения за кровяными тельцами было гораздо приятнее, чем рассуждать о возможности спонтанной деминимизации. К тому же все равно никто не успеет осознать случившееся. Мозг мгновенно вскипит, и смерть наступит так быстро, что никто этого не почувствует.
Доктор еще не забыл жару, которая чуть не убила его за бортом. После случившегося смерть не страшила его.
И все-таки…
Конев, человек прагматичный, страстям не подвержен. Что же заставило его так сильно переживать? Юрий сам бросил Софью, оскорбив ее женское достоинство, сам отказался от ребенка, наговорив кучу гадостей. Может, и вправду верил в свои слова? В порыве страстей разум отказывает. Патология. Вспомните Леонтию в «Зимней сказке» Шекспира. Конев ненавидел Софью именно за все то зло, которое сам же ей и причинил. Он сам подталкивал ее в объятия другого мужчины и сам же при этом жестоко ревновал.
А прекрасная Соня? Уж не догадывалась ли она о чувствах Конева? И не потому ли так заботливо ухаживала за американцем и вставала на его сторону в спорах? Не хотелось ли ей подразнить Конева? Моррисону не улыбалась роль тряпичной куклы. Он предпочитает отойти в сторону и не лезть в чужие отношения. Вот только как это сделать? Калинина молодая красивая и печальная девушка, а Конев мрачный тип, пышущий внутренней злобой.
В конце концов, все это не его дело, и он не будет ни на чьей стороне. Только что мог поделать Моррисон, если Софья ему нравилась, а Юрий вызывал неприязнь?
Он заметил, что Баранова озабоченно смотрит на него. Наверняка решила, что он размышляет о возможности смерти из-за минимизации.
— Альберт, мы все рискуем. У меня есть муж. У меня есть сын. Я хочу вернуться домой. Поймите, я надеюсь, все мы вернемся живыми.
— Не сомневаюсь. Но что вы можете предпринять против деминимизации — спонтанной, непредсказуемой, неуправляемой?
— Спонтанной и непредсказуемой — согласна, но кто сказал, что она неуправляема?
— Сможете ее остановить?
— Я могу попытаться. У каждого свои обязанности. Аркадий ведет корабль, Юрий определяет курс к пункту назначения, Софья адаптирует электромагнитные характеристики корабля, вы займетесь изучением мозга. А я сижу здесь, позади, и принимаю решения. Большинство из них были пока провальными, признаю это. Сейчас я наблюдаю повышение температуры.
— Повышение температуры?
— Да, перед началом деминимизации происходит небольшое освобождение тепловой энергии. Это типично. И эта эмиссия тепла становится дестабилизирующей, она нарушает равновесие, и чуть позже начинается процесс деминимизации. Когда это произойдет, я постараюсь увеличить мощность поля минимизации, чтобы абсорбировать тепло и восстановить метастабильность.
С сомнением Моррисон спросил:
— Подобный эксперимент уже проводился или опять теория?
— Естественно, правда, при меньшей мощности поля. В любом случае, я уже принимала в этом участие, и, надеюсь, моя реакция окажется достаточно быстрой.
— Скажите, Наталья, это из-за спонтанной деминимизации Шапиров впал в кому?
Баранова помедлила:
— Никто не знает, было ли это влиянием законов природы или ошибкой человека. Возможно, причиной стало небольшое отклонение от метастабильного состояния равновесия. И не более того. Вы не поймете деталей, так как не знаете физических и математических основ минимизации, а просветить вас в этой области я не могу.
— Понятно. Секретные материалы.
— Конечно.
Дежнев прервал их:
— Наталья, Юрий говорит, мы — в скептическом узле.
— Тогда — стоп! — скомандовала Баранова.
48
Двигатели остановились мгновенно. Моррисона удивило, что Дежнев, казалось, вовсе не принимал участия в процессе. Только Софья сосредоточенно колдовала над приборами. Ее пальцы летали по клавишам, а взгляд растворился в графических построениях на экране.
— Аркадий, — сказала она, — дай немного вперед.
Слабое течение крови в капилляре медленно несло корабль.
Дежнев включил двигатели на малые обороты. Моррисон почувствовал, как его почти невесомое тело чуть дернулось назад. Инерция была слишком мала, чтобы вызвать настоящий толчок. Ближайший эритроцит, проскользнув между кораблем и стенкой сосуда, остался позади.
— Стоп, — скомандовала Калинина, — достаточно.
— Я не могу остановить корабль, я могу только выключить двигатели, что и сделал, — сказал Дежнев.
— Все в норме. — Калинина помедлила минуту и добавила: — Во всяком случае, я так думаю.
Моррисон ощутил, как его тело слегка дернулось вперед. Инерция и впрямь была слишком мала. За бортом корабля медленно и величаво проплывало красное кровяное тельце в компании с редко встречающимся в этих широтах тромбоцитом. Доктор вдруг осознал, что дрожание прекратилось. Броуновское движение больше не ощущалось. Моррисон с трудом пошевелился. Ощущение было такое, словно его сердце остановилось, хотя он прекрасно знал, что это не так.
— Что случилось с броуновским движением? — спросил Моррисон Софью.
— Мы пришвартовались к стенке капилляра.
Моррисон кивнул: если корабль стал единым целым со стенкой сосуда, то удары молекул воды, которые порождали броуновское движение, стали неощутимы. Удары принимали на себя определенные участки сравнительно инертной стенки капилляра, но они не действовали на крошечный, размером с тромбоцит, корабль. Естественно, дрожание прекратилось.
— Как тебе удалось причалить, Софья? — спросил Моррисон.
— Обычный электрический заряд. Стенка капилляра состоит частично из белка, частично из фосфолипина, то есть имеются положительно и отрицательно заряженные участки. Моя задача — найти заряд достаточной силы и соответствующе зарядить корабль: отрицательно для положительного заряда стенки, и наоборот. Сложность в том, что корабль движется по течению, поэтому мне приходится определять заряд стенки с опережением, чтобы правильно зарядить корабль до того, как мы оставим позади нужный участок. Три раза я вписалась по времени. Затем начался участок, не имеющий достаточного заряда, поэтому мне пришлось просить Аркадия продвинуться немного вперед. Но теперь все в порядке.
— А если бы был задний ход, такие проблемы бы даже не возникали… — проворчал Моррисон.
— Ваша правда, — согласилась Калинина, — Следующая модель будет с задней передачей. Но нам придется работать с тем, что есть.
— Совершенно верно, — вставил Дежнев, — Как говорил мой отец: «Перед застольем можно и поголодать».
— С другой стороны, — продолжала Калинина, — имей наши двигатели все необходимые функции, соблазн использовать их постоянно оказался бы слишком велик. И кто знает, как бы наши виражи сказались на бедном Шапирове. Не говоря о дороговизне. При теперешнем положении электрическое поле, которое мы используем, требует гораздо меньше энергии, чем работающий двигатель. Это добавляет мне хлопот, но в принципе — ничего страшного.
— Вы всегда настроены на философский лад?
На какую-то долю секунды ее глаза вспыхнули, но гром не грянул:
— Конечно нет. Работаю над собой. Стараюсь.
Баранова нетерпеливо вмешалась в разговор.
— Хватит болтать, Софья. Аркадий, свяжись с Гротом. Спроси их, почему они медлят?
Дежнев успокоительно махнул Барановой:
— Спокойствие, мой капитан. Они хотят, чтобы мы пока оставались на этом месте по двум причинам: во-первых, они должны поймать локатором сигналы, которые я послал в трех направлениях, во-вторых, с их помощью определить, насколько координаты пункта назначения, вычисленные Юрием, совпадают с их данными.
— Сколько времени уйдет на это?
— Кто знает? Наверное, несколько минут. Кроме того, мои сигналы довольно слабы, и локатор может их не уловить с первого раза. Так что, возможно, им придется повторить измерения несколько раз, а получив основное значение, вычислять допустимую погрешность. После этого необходима коррекция, потому что, как говорил мой отец: «Не совсем верное решение ничуть не лучше неверного».
— Какова вторая причина ожидания?
— Хотят осмотреть Петра Шапирова. Нарушилась ритмичность сердцебиения.
Конев оторвался от приборов, щеки его впали, скулы заострились.
— Это происходит из-за нас?
— Нет, — ответил Дежнев, — Не ломай трагедию. Какой вред мы можем причинить Шапирову? Красное кровяное тельце. Одно из триллиона.
— Так что же тогда случилось?
— Откуда я знаю, — раздраженно ответил Дежнев, — Они что, докладывают? Я же не физиолог. Просто руки на пульте.
— В любом случае, жизнь академика еле теплится, — с грустью сказала Калинина, — Это чудо, что он так долго оставался в стабильном состоянии.
— Ты права, Софья, — кивнула Баранова.
Голос Конева прозвучал неожиданно жестко:
— Но он должен оставаться в этом состоянии и дальше. Он не может умереть сейчас. Только не сейчас. Мы еще не произвели нужных измерений.
— Мы все сделаем, — успокоила его Баранова. — Аритмия еще не означает смерть, даже если человек в коме.
Конев нервно сжал пальцы в кулак.
— Я не намерен терять ни минуты. Альберт, давайте начинать.
Моррисон удивленно спросил:
— Что мы можем, находясь здесь, вне нейрона?
— Хотя бы уловить нейронное излучение.
— Ни в коем случае! Импульсы нейронов передаются по аксонам и дендритам, иначе они бы ослаблялись настолько, что терялись бы в пространстве. Поезда движутся по рельсам, телефонная связь осуществляется по проводам, нейронные импульсы…
— Не будем спорить, Альберт. Нельзя признавать поражения, основываясь только на умозрительных рассуждениях. Давайте проверим. Вдруг вам удастся засечь излучение и провести нужный анализ?
— Я попытаюсь, только не смейте приказывать мне.
— Извините, — бросил Конев без малейшего раскаяния. — Хочу посмотреть, как вы это делаете.
Доктор отстегнул ремни и попытался устроиться поудобнее, ворча под нос: «В следующий раз найти бы посудину попросторнее».
— Океанский лайнер, например, — сострил Дежнев. — Но это уже в следующий раз.
Моррисон сказал:
— Прежде всего определим, сможем ли мы вообще что-нибудь засечь. Беда в том, что мы окружены электромагнитными полями. Их полно в мышцах: практически каждая молекула является…
— Не надо прописных истин, — прервал его Конев.
— Мне нужно время для настройки прибора. Поле нейрона весьма характерно, и после введения программы, компьютер перестанет анализировать поля, не имеющие подобных характеристик. Таким образом, мы идентифицируем все поля нужного типа и отбросим другие. Вот так…
— Как? — требовательно переспросил Конев.
— Я описывал это в своей работе.
— Но я не видел, как вы сделали это сейчас.
Ни слова не говоря, Моррисон повторил всю операцию.
— Сейчас будем засекать только поля нейронов, если, конечно, есть что улавливать… Увы! Ничего нет!
Конев сжал правую руку в кулак:
— Вы уверены?
— На экране — горизонтальная линия, и ничего более.
— Она дрожит!
— Помехи. Возможно, из-за электрополя корабля. Оно довольно сложное и совершенно не похоже ни на одно из естественных полей живого тела. Мне никогда не приходилось настраивать компьютер на фильтрацию искусственного поля.
— Ладно, пора двигаться дальше. Аркадий, скажи им, нет времени ждать!
— Я не могу этого сделать, Юрий, без приказа Натальи. Она — капитан. Или ты забыл об этом?
— Спасибо, Аркадий, — холодно отрезала Баранова. — Хоть кто-то еще помнит об этом. Оплошность Конева спишем на чрезмерное усердие в работе. Я приказываю не двигаться с места, пока не поступит ответ из Грота. Если эксперимент провалится из-за смерти Шапирова, всегда найдутся желающие сказать, что виной тому невыполнение указаний.
— А если провал произойдет именно из-за того, что мы последуем указаниям? — В голосе Конева появились истеричные нотки.
— Тогда вина ляжет на того, кто давал указания, — ответила Баранова.
— Не важно, кого признают виновным, меня или кого-то другого. Важен результат, — отрезал Конев.
— Согласна, — сказала Баранова, — если мы имеем дело с уникальной теорией. Но если ты продолжишь работать над проектом и после возможной катастрофы, ты увидишь, что обычай искать виновного весьма живуч.
— Ладно, — сказал Конев, слегка успокоившись, — пусть дают сигнал двигаться как можно скорее, и тогда мы…
— Тогда что? — спросила Баранова.
— И тогда мы войдем в клетку. Мы должны это сделать.
