Глава 9
АРТЕРИЯ
«Если течение несет тебя в нужном направлении, не сопротивляйся».
Дежнев-старший
35
Взгляд Моррисона сосредоточился на компьютере. Программа — единственный материальный объект, связывающий его с прошлым.
Еще пять дней назад он, подавляя зевки, слушал скучные лекции на конференции и размышлял, как спасти свое положение в университете. Сто часов пролетели для него словно столетие. Сто часов назад он бы многое отдал, чтобы вырваться из однообразной бесполезной борьбы. А сейчас он бы отдал все, лишь бы туда вернуться. Чтобы открыть глаза в номере отеля и вспомнить о русских как о кошмарном сне.
Он неохотно оглядывался вокруг, в надежде, что процесс минимизации прервется и происходящее окажется иллюзией. Но за прозрачными стенами он видел великанов. Он понял, что процесс минимизации неумолимо продолжался. Над экипажем нависла гнетущая тишина. Моррисону захотелось услышать звуки человеческого голоса. Хотя бы своего собственного.
Калинина сидела рядом и казалась, пожалуй, наиболее приятным соседом. Моррисона не устраивали неуместные шутки Дежнева, сосредоточенность Барановой и мрачная напряженность Конева. Он спросил:
— Как мы попадем в тело Шапирова, Софья?
Калинина как будто не сразу услышала его. Но ответила шепотом:
— С помощью инъекции. Когда мы достигнем нужных размеров, нас поместят в шприц и введут в левую сонную артерию академика Шапирова.
— Мы пешки в чужой игре, — ужаснулся Моррисон.
— Вовсе нет. Эксперимент тщательно продуман.
— Откуда вы знаете? Это делается первый раз. В корабле. В шприце. В человеческом теле.
— Верно, — ответила Калинина. — Но корабль оснащали лучшие умы и думали об удобстве экипажа. То же касается и самой экспедиции.
— Объясните мне, что будет происходить.
— Хорошо. Пока мы не уменьшимся до сантиметра, работать не будем. Понадобится еще двадцать минут. Затем процесс пойдет быстрее. Вы пока не чувствуете дискомфорта?
Моррисон просчитал скорость ударов сердца, прислушался к дыханию и ответил:
— Нет, — но, заметив, что сказал это чрезмерно оптимистично, добавил: — По крайней мере, пока.
— Вот и хорошо. — Калинина прикрыла глаза, словно разговор утомлял ее.
Моррисон решил последовать ее примеру. Кажется, он даже задремал.
Доктора разбудил толчок. Широко раскрыв глаза, он обнаружил, что завис над сиденьем. Баранова зашевелилась и, положив руки ему на плечи, предупредила:
— Альберт, наденьте пристежные ремни. Софья, покажи ему. Извините, не успели перед стартом объяснить, но у нас было мало времени. Да и вы нервничали. Не хотелось запугивать вас новыми трудностями.
Удивительно, но доктор вовсе не испытывал беспомощности от ощущения невесомости. Скорее наоборот.
Калинина нажала на кнопку на краю сиденья, располагающуюся между ее колен, и ремень, обхватывающий ее вокруг талии, расстегнулся. И когда она успела его пристегнуть? Он даже не заметил. Калинина повернулась к нему и сказала:
— Здесь, слева, ваше устройство, отпускающее ремень.
Софья нажала на кнопку. С легким свистом выстрелил гибкий ремень из светлого пластика.
— Если вы захотите отстегнуть ремень, здесь, прямо между колен, есть кнопка.
Калинина склонилась над ним, чтобы показать, где находится эта кнопка, и Моррисон почувствовал приятные ощущения от ее прикосновения. Казалось, она не заметила этого. Справившись со своей задачей, женщина откинулась на сиденье и заново застегнула свой ремень.
Все пятеро были пристегнуты.
Доктор обратился с вопросом:
— Мы весим сейчас совсем мало?
— Ваш вес сейчас двадцать пять миллиграммов, — ответила Баранова, — отсюда и невесомость. К тому же корабль поднялся.
Моррисон бросил на Софью укоризненный взгляд. Она повела плечами:
— Я обещала вам все объяснять по ходу, но вы, кажется, заснули. Толчок пинцета разбудил вас и вытряхнул из кресла.
— Толчок пинцета? — Он посмотрел в сторону. Виднелись какие-то тени, но стены уже были непрозрачными. Калинина кивнула головой:
— Нас удержали пинцетом и помогли сохранить равновесие. Мы уже помещены в пробирку с физраствором. Также равновесие помогает сохранять поток воздуха, всасываемого поршнем. Нас толкает в сторону насадки. Таким образом, нас удерживает сила, действующая в трех направлениях.
Предметы за стенами корабля, не размытые от движения и потоков воздуха, могли бы быть видимы, но Моррисон их не видел. Он уловил блики света и тени и понял, что все, находящееся снаружи, настолько велико, что его просто невозможно рассмотреть. Если фотоны, достигающие корабля, не подвергнутся минимизации, попадая в поле, то они будут вести себя как длинные радиоволны, совершенно невидимые.
Он почувствовал, как корабль опять внезапно дернулся и даже двинулся назад, хотя в действительности движение происходило незаметно. Каждую секунду что-то менялось. Движение — в его масштабе — невозможно было рассмотреть.
Затем его слегка приподняло вверх, ремень безопасности натянулся, корабль пошел вниз, и доктор снова почувствовал под собой кресло.
Дежнев указал на темную горизонтальную линию, движущуюся вверх и вниз по стене корабля, и произнес с удовлетворением:
— Это поверхность воды. Я предполагал на этом участке пути особые трудности. Но, очевидно, здесь работают почти такие же хорошие инженеры, как и я.
Баранова заметила:
— Собственно говоря, квалификация инженеров здесь ни при чем. Нас удерживает давление поверхности. Оно оказывает свое действие, только когда мы находимся на поверхности потока. Как только мы войдем в тело Шапирова, воздействие прекратится.
— Но этот эффект волны, Наташа? Это движение вверх-вниз? Разве оно совсем не влияет?
Баранова с большим вниманием следила за приборами, особенно за маленьким экраном, на котором горизонтальная линия, не смещаясь от центра, казалось, застыла намертво.
— Ни малейшего колебания, — удовлетворенно ответила Баранова, — словно твоя рука, Аркадий, когда ты трезв как стеклышко.
— Лучше не бывает, а? — хохотнул Дежнев.
— А что сейчас происходит? — спросил доктор.
И тут Конев впервые с начала минимизации подал голос:
— Вам нужно все растолковывать?
Моррисон сердито ответил:
— Да! Вам же объяснили. Почему мне нельзя всего знать?
Баранова успокоила всех:
— Альберт абсолютно прав. Юрий, сохраняй благоразумие. Вам вместе работать.
Конев передернул плечами, но ничего не ответил.
Баранова объяснила:
— Мы в цилиндре шприца. Это произошло с помощью дистанционного управления.
И, как будто дождавшись ее слов, сзади опустилась тень, мгновенно поглотившая их. Какое-то время впереди маячил свет, но потом и он исчез.
Баранова опять спокойно заметила:
— Игла готова.
Корабль вдруг изнутри наполнился белым светом, пожалуй, более мягким и спокойным, чем раньше, и Баранова пояснила:
— С этого момента и до конца эксперимента не будет внешнего света. Мы должны полагаться только на внутреннее освещение, Альберт.
Пораженный Моррисон поискал глазами источник света. Казалось, его излучали сами прозрачные стены корабля. Калинина, поймав его взгляд, объяснила:
— Электролюминесценция.
— Но где же источник?
— У нас имеются три двигателя из микросплава. — Она гордо на него посмотрела. — Самые лучшие в мире. — И повторила: — Во всем мире.
Моррисон промолчал. Ему вдруг захотелось поведать о достижениях американской аэрокосмической промышленности. Только к чему? Когда-нибудь мир забудет, что такое национализм, но до этого еще надо дожить. С другой стороны, пока национализм не склонился к насилию, его можно терпеть, хоть и с зубовным скрипом.
Дежнев, откинувшись на кресле, подложил руки за шею и, очевидно обращаясь к мягко светящейся стене, проговорил:
— Когда-нибудь мы увеличим шприц, поместим в него корабль нормальных размеров и все это уменьшим. Тогда нам не надо будет маневрировать в маленьких масштабах.
Моррисон спросил:
— А вы способны на максимализацию? Гигантизацию?
— Это нереально, — зло отрезал Конев.
— Может, все-таки придет время.
— Нет, — сказал Конев, — никогда. Это физически невозможно. Для минимизации требуется огромное количество энергии, а уж для максимализации — просто бесконечное.
— Даже если рассматривать это с точки зрения теории относительности?
— Даже таким образом.
Дежнев губами издал не совсем приличный звук:
— Это для вас физически невозможно. Что ж, посмотрим…
Конев, обидевшись, промолчал. А Моррисон спросил:
— Чего мы ждем?
Ответила Баранова:
— Шапиров проходит последние приготовления, затем игла будет введена в сонную артерию.
Пока она говорила, корабль резко дернулся вперед.
— Не волнуйся, Альберт. Когда все начнется, мы узнаем.
— Откуда?
— Они передадут. Аркадий поддерживает с ними связь. Это не сложно. Фотоны радиоволны минимизируются, проходя границу, а затем, возвращаясь, подвергаются максимализации. На это идет совсем немного энергии — даже меньше, чем в случае со световыми волнами.
— Пора продвигаться к основанию иглы, — сказал Дежнев.
— Ну что ж, — откликнулась Баранова, — по крайней мере, испытаем действие движущейся энергии во время минимизации.
Нарастающий грохот превратился в глухое гудение. Моррисон повернул голову, насколько позволяли ремни безопасности, стараясь разглядеть происходящее сзади.
Вода за ними вспенивалась, словно бурный горный поток. При отсутствии какой-либо точки отсчета снаружи определить скорость движения не представлялось возможным. Моррисону казалось, что они движутся очень медленно.
— Почему так медленно? — спросил он.
— Ни к чему тратить энергию на ускорение. Мы пробиваемся сквозь молекулы нормальной величины, а это означает преодоление высокой плотности, — пояснила Баранова.
— Но с микроплазменными двигателями…
— Энергия пригодится для более насущных проблем.
— Зато сколько времени нам понадобится, чтобы достигнуть ключевых точек мозга.
— Поверьте мне, — сердито сказала Баранова, — я тоже заинтересована в успехе, но ведь есть еще и артериальный ток крови, который вынесет нас к месту назначения.
— Мы на месте. Видите? — воскликнул Дежнев.
Прямо перед ними в свете прожектора виднелся какой-то круг. Моррисон не сомневался, что это основание иглы.
По игле они попадут прямо в кровь Петра Шапирова и окажутся внутри человеческого тела.
36
— Наталья, мы же слишком велики, чтобы пройти сквозь иглу, — усомнился Моррисон.
Он снова не верил в успех предприятия.
И все же ему стало обидно: зайти так далеко и вдруг отказаться от проникновения внутрь мозга человека и исследования его нервных клеток… Естественно, доктор не годился на роль первопроходца, ему было чуждо геройство и дух научного авантюризма. Но сейчас, преодолев минимизацию, он ждал продолжения эксперимента. Не зря же Альберт Моррисон претерпевал мучения последних дней.
К тому же, подумалось ему, вряд ли его попутчики настолько наивны и недобросовестны, чтобы не продумать все трудности и препятствия, которые их ждут в путешествии.
И Баранова, словно прочитав его мысли, почти безразлично бросила:
— Да, конечно, сейчас мы еще великоваты, но скоро уменьшимся до нужного размера. В этом и заключается моя работа.
— Ваша? — озадаченно переспросил Моррисон.
— Конечно. Первый этап минимизации провели приборы центра. А окончательная минимизация за мной.
Калинина пробормотала:
— Поэтому и стоит поберечь наши микроплазменные двигатели.
Моррисон переводил взгляд с собеседника на собеседника.
— На борту достаточно энергии для продолжения минимизации? У меня сложилось впечатление, что большое количество энергии требуется для…
— Альберт, — перебила Баранова, — в том случае, если бы гравитация подверглась квантизации, нам понадобилось бы такое же огромное количество энергии, чтобы уменьшить массу наполовину, независимо от начального уровня. Одинаковая энергия требуется для двукратного уменьшения массы мыши или слона. Но гравитация не подвержена квантизации, как не подвержено ей и уменьшение веса. Следовательно, энергия, необходимая для уменьшения массы, растет в зависимости от величины уменьшения. Сейчас наша масса настолько мала, что дальнейшие затраты почти минимальны.
Моррисон возразил:
— Но до сих пор вы ни разу не уменьшали тело размером с наш корабль до такой малой величины. Вы занимаетесь экстраполяцией объектов совсем другого масштаба.
— Да, — согласилась Баранова, — Надеемся, экстраполяция пройдет удачно. В любом случае, мы живем во Вселенной, которая постоянно преподносит сюрпризы. И ничего с этим не поделаешь.
— Но любая ошибка приведет к гибели!
— А вы что думали? — спокойно спросила Баранова. — Мы тут шутки шутим? И отправились в путешествие ради собственного удовольствия? Не только мы участвуем в процессе. Если произойдет нечто незапланированное и энергия минимизации выйдет из-под контроля, она уничтожит не только нас, от Грота не останется камня на камне. Уверена, люди, отправляющие нас в это путешествие, сами вряд ли смогут уцелеть, если произойдет незапланированное. Видите ли, Альберт, даже оставшиеся в Гроте подвергаются огромной опасности.
Дежнев повернулся к ним, оскалившись в усмешке. Моррисон заметил, что один из его верхних зубов был вставным и явно отличался от остальных желтизной.
— Други мои, — сказал Дежнев, — придите к мысли, что, если что-то и произойдет, вы никогда об этом не узнаете. Мой отец любил говорить: «Уж если всем нам суждено умереть, единственное, чего можно желать, это быстрой и внезапной смерти».
Моррисон заметил:
— То же самое говорил Юлий Цезарь.
Дежнев согласился:
— Да, но никто не успеет воскликнуть: «И ты, Брут…»
— Мы не умрем, — резко вставил Конев. — К черту глупую болтовню. Расчеты абсолютно верны.
— Ах, — театрально вздохнул Дежнев, — Канули в Лету времена, когда люди полагались на защиту Бога, теперь мы надеемся исключительно на правильность расчетов.
— Не смешно, — выдавил Конев.
— А я и не смеюсь, Юрий.
— Наташа, в центре готовы продолжить эксперимент?
— Продолжаем.
Моррисон впечатался в сиденье, подготавливая себя к главному. Но ничего не почувствовал, только заметил, что круг, только что четко различимый, становится более размытым и медленно отдаляется.
— Мы движемся? — машинально спросил он.
Вопрос вырвался у него сам собой, хотя ответ был ясен.
— Да, — подтвердила Калинина, — и при этом не тратим энергии, не пробиваемся сквозь молекулы воды. По игле нас несет поток, который приводится в движение давлением цилиндра шприца.
Моррисон решил считать про себя. Так ему было комфортнее, чем следить за стрелками часов.
Досчитав до ста, спросил:
— Сколько времени потребуется для этого?
— Для чего? — переспросила Калинина.
— Чтобы попасть в ток крови, — ответил Дежнев. — Несколько минут. Нас перемещают очень бережно. Как говорил мой отец: «Тише едешь — дальше будешь!»
— Мы все еще подвергаемся минимизации? — со вздохом спросил Моррисон.
Баранова ответила:
— Нет, мы уже достигли размеров клеточного уровня. Этого вполне достаточно.
Моррисон удивился, почувствовав, что дрожит. После последних событий и всего пережитого появилось столько нового для обдумывания, что для страха просто не осталось места. Страх испарился. Тем не менее доктор продолжал дрожать.
Он попытался расслабиться. Но для этого требовалась не только воля, но и гравитация, так что попытка оказалась безрезультатной. Тогда он закрыл глаза, стараясь дышать медленнее. Попытался напеть себе под нос мелодию Девятой симфонии Бетховена.
Наконец нашел в себе силы заговорить.
— Извините, — пробормотал он, — кажется, меня пробрала Дрожь.
Дежнев встрепенулся:
— Ага! А я жду, кто первый признается?
— Дрожите не только вы, Альберт, — сказала Баранова. — Мы все чувствуем легкую дрожь. Это корабль.
Моррисон сразу же отреагировал:
— Что-то случилось?
— Нет, виной тому размер. Корабль столь миниатюрен, что на него воздействует даже броуновское движение. Вы, надеюсь, знаете, что это такое?
Это был чисто риторический и обидный вопрос. Любой выпускник физического факультета знает о броуновском движении. Моррисон же поймал себя на том, что пытается в уме изложить свою концепцию броуновской теории.
Каждый объект, погруженный в жидкость, со всех сторон подвергается ударам атомов или молекул. Эти частички сталкиваются беспорядочно, но беспорядочность настолько незаметна из-за малого размера частиц в сравнении с телом, что не дает заметного эффекта.
Если же объект уменьшится, эффект от броуновского движения станет заметнее, потому что все меньшее количество частиц будет ударяться о него за единицу времени. Корабль теперь настолько мал, что реагирует на беспорядочные толчки частиц и его болтает из стороны в сторону. Легкое движение как раз и создало эффект дрожи.
— Мне следовало догадаться об этом раньше, — сказал Моррисон, — Дрожание ведь будет возрастать при дальнейшем уменьшении.
— Безусловно нет, — возразила Баранова, — появятся другие противодействующие эффекты.
— Не знаю ни одного, — насупившись, пробормотал Моррисон.
— И тем не менее они появятся…
— Предоставь это теории, — нарочито благостным тоном посоветовал Дежнев, — теория знает все.
Моррисон заметил:
— Думаю, вибрация может вызывать морскую болезнь.
— Конечно может, — сказала Баранова, — но против нее имеется специальный химический препарат, сходный с тем, который используют космонавты. Нам ввели его.
— А мне — нет, — мрачно заметил Моррисон. — Мне не только не ввели его, но даже не предупредили об этом.
— Мы постарались давать как можно меньше информации обо всех неудобствах и опасностях путешествия для вашего же спокойствия. Что же касается препарата, то вы приняли его за завтраком. Как самочувствие?
Моррисон, который уже начал чувствовать легкие рвотные позывы, решил, что чувствует себя прекрасно. И тихо сказал:
— Терпимо.
— Вот и хорошо, — констатировала Баранова, — потому что мы уже находимся в токе крови академика Шапирова.
37
Моррисон всматривался в прозрачную стену корабля. Кровь? Он ожидал увидеть нечто красное. И что же? Даже слегка прищурившись, ничего не разглядел. Его окружала тьма, словно он находился в лодке, дрейфующей на спокойной поверхности озера в темную безлунную ночь.
Неожиданно он подумал о другом. Строго говоря, свет внутри корабля имел длину волн гамма-лучей. Хотя такая длина являлась результатом минимизации обычного видимого света, для минимизированной сетчатки глаза эти волны внутри корабля все же являлись световыми и обладали их свойствами.
Снаружи, за корпусом, где заканчивалось действие минимизации, фотоны увеличивались до размера обычных, но, вернувшись к кораблю, они уменьшались, пересекая границу поля минимизации. Попутчики его наверняка давно свыклись с этой парадоксальной ситуацией, но у Моррисона попытки осознать происходящее вызывали головокружение. Существует ли видимая граница, разделяющая минимизированный мир и нормальный?
Занятый этой мыслью, он шепотом спросил Калинину, склонившуюся над приборами:
— Софья, когда световые волны покидают поле минимизации, они отдают тепловую энергию, а когда, отраженные, возвращаются в корабль, то для того, чтобы снова минимизироваться, поглощают энергию. Эту энергию они получают от нас. Я прав?
— Абсолютно, — ответила Калинина, не отрывая глаз от приборов, — Использование света порождает небольшую, но постоянную потерю энергии, однако двигатели позволяют восполнить ее. Так что потеря незначительна.
— И мы сейчас действительно находимся в потоке крови?
— Да. Не нужно опасаться. Наталья скоро включит наружное освещение, и можно будет разглядеть, что находится снаружи.
В эту же минуту Баранова подала сигнал:
— Готово! Теперь можно отдохнуть несколько минут.
Вспыхнули огни. Появились смутно видимые объекты вне корабля. Доктор все еще не мог толком рассмотреть их, но среда снаружи больше не казалась однородной. В ней что-то плавало. Пожалуй, за бортом действительно была кровь.
Моррисон пошевелился, чувствуя неудобство от ремней:
— Но, находясь в потоке крови, температура которой тридцать семь градусов по Цельсию, мы…
— Температура в корабле регулируется с помощью кондиционеров, — сказала Калинина. — Поверьте на слово, мы продумали все.
— Вы-то, возможно, продумали. Только меня никто не удосужился ознакомить с вашими выкладками. Как регулировать температуру, не имея вентиляции?
— Вентиляции действительно нет, но существует воздушное пространство снаружи. Микроплазменные двигатели выбрасывают поток субатомных частиц, масса которых после минимизации практически равняется нулю. Благодаря этому они движутся почти с околосветовой скоростью, проходя через материалы так же легко, как нейтрино… Меньше чем через секунду они оказываются вне корабля, унося тепловую энергию, — температура понижается.
— Ясно, — пробормотал Альберт.
Вполне стоящее решение проблемы, правда очевидное лишь для тех, кто привык мыслить категориями минимизации.
Моррисон заметил, что лампочки на пульте Дежнева, как и на приборах Калининой, засветились. Он с усилием приподнялся, стараясь разглядеть дисплей компьютера Конева. Увиденное Моррисон принял за схему кровообращения области шеи. Натянувшиеся ремни безопасности вынудили его снова сесть, но он успел заметить на экране маленькую красную точку, отмечающую положение корабля в сонной артерии. Ему потребовалось несколько минут, чтобы восстановить дыхание после борьбы с ремнями.
Ниша, где был установлен его компьютер, ярко светилась, приходилось заслонять лицо. Но все же он разглядел нечто напоминающее стену или некий барьер. Барьер отдалялся, приближался, затем вновь отдалялся и снова приближался. Он явно наблюдал за пульсацией артериальной стенки.
Альберт взглянул на часы и обратился к Софье:
— Минимизация, как я понимаю, не оказывает влияния на течение времени. Во всяком случае, сердце бьется в нормальном режиме, несмотря на то что я смотрю на это глазами, прошедшими минимизацию, и измеряю время с помощью минимизированных часов.
Ответил ему Конев:
— Время не подвержено видимой квантизации или, по крайней мере, влиянию поля минимизации. Хотя, возможно, речь идет об одном и том же. Если считать время изменяющейся величиной, возникнет много проблем.
Моррисон кивнул и переключился на другое.
Если они находятся внутри артерии, то толчок должен приходиться на каждое сжатие сердца. По идее, он должен был ощущать толчки. Он закрыл глаза, затаил дыхание, стараясь сохранить неподвижность, но ощущал только вибрацию от броуновского движения. Однако вот оно: сначала слабый, но отчетливо ощущаемый толчок назад, затем — толчок вперед…
Но почему толчок был таким плавным? Почему тело не бросало, как при сильной качке? Тут и пришла мысль о массе собственного тела: конечно, при такой мелкой массе сила инерции была тоже очень малой. Кроме того, естественная вязкость потока крови обеспечивала сильный смягчающий эффект, и толчки, таким образом, практически полностью поглощались броуновским движением.
Моррисону наконец удалось расслабиться, напряжение внутри уменьшилось. Минимизированный мир оказался неожиданно благосклонным. Он снова повернулся к прозрачной стене, пристально разглядывая пространство между кораблем и артериальной стенкой. Там виднелись бледно очерченные пузырьки — нет, не пузырьки, а некие частицы, субстанции. Их было много. Некоторые медленно поворачивались, изменяя видимую форму.
И тут его осенило. Более того, доктор испытывал стыд за собственную недогадливость. Почему ему понадобилось так много времени, чтобы убедиться, что они находятся в кровяном потоке? Но и на этот вопрос он нашел ответ. Однако все еще не мог поверить, что они действительно находятся в артерии. Легче вообразить, что ты погрузился на дно океана в подводной лодке.
Он увидел красные кровяные тельца — эритроциты. И не узнал их. Конечно, они оказались не красными, а бледно-желтыми, в результате поглощения коротких световых волн. Ведь стоит им сбиться в кучу, в миллионы и миллиарды — и они поглотят огромное количество света, превращаясь в красную артериальную кровь. Когда клетка получает кислород, который несут красные кровяные тельца, цвет ее становится бледно-голубым, а в массе голубовато-пурпурным!
Он с интересом наблюдал за эритроцитами. Они имели форму двояковыпуклых дисков с вдавленными центрами. Их обыкновенный микроскопический размер — примерно семь с половиной микронов в диаметре и немногим более двух микронов толщиной — сейчас казался иллюзией. Объекты, за которыми наблюдал Моррисон, были размером с ладонь. Эритроциты наскакивали друг на друга, создавая подобие монетных столбиков, и не переставая двигались.
Одни кровяные тельца отделялись от столбиков, другие присоединялись к ним.
— Кажется, — сказал Моррисон, — мы плывем по течению.
— Подобный ход, — ответила Калинина, — позволит сохранить энергию.
Красные кровяные тельца пребывали в постоянном движении относительно корабля. Моррисон заметил, как одна частичка медленно надвигалась на них, возможно, под воздействием микротурбулентности или от толчков броуновского движения. Потом он увидел, что эритроцит столкнулся с корпусом корабля и моментально отскочил.
Моррисон повернулся к Калининой:
— Вы заметили, Софья?
— Красное кровяное тельце столкнулось с нами?
— Почему оно не минимизировалось, перейдя границу поля?
— Его отбросило полем, которое на небольшом расстоянии окружает любой минимизированный объект, например наш корабль. Существует определенная сила отталкивания между нормальными и минимизированными объектами. И чем больше поле минимизации, тем больше отталкивание. Из-за этого маленькие объекты, такие как минимизированные атомы субатомных частиц, проходят сквозь материалы, не взаимодействуя с ними. По этой же причине состояние минимизации является метастабильным.
— О чем вы?
— За исключением вакуума, любой минимизированный объект всегда находится в окружении объектов нормальных. Если нормальный объект не удерживать вне поля, то рано или поздно он подвергнется минимизации. В процессе он забирает энергию минимизированных объектов. Когда потеря энергии окажется значительной, минимизированный объект вновь увеличится до нормального размера. В действительности было бы невозможно проводить минимизацию, если бы вся энергия, переданная минимизированному объекту, исчезала. Это приравнивалось бы к попытке минимизировать бесконечную Вселенную. Конечно, в нашем случае сила отталкивания не так огромна.
Моррисон обернулся и заметил поврежденный эритроцит.
— Не мы ли травмировали его? — спросил Моррисон.
Калинина разглядывала объект, на который он указывал.
— Красные кровяные тельца недолговечны, их цикл — сто двадцать дней. Каждую минуту кто-то из них погибает, так что поврежденные эритроциты явление обычное. И слава богу, что, даже включив двигатели, мы не нанесем академику ущерба. Не в нашей власти разрушить превышающее естественные потери количество эритроцитов.
Моррисон спросил:
— А тромбоциты? Они имеют форму чечевицы и вполовину меньше красных телец. Я в данный момент ведь вижу именно его.
Помедлив немного, Калинина кивнула:
— Да, вижу. Действительно, тромбоцит. Один из них приходится на двадцать эритроцитов.
Моррисон как раз подумал о том же и вспомнил старинную ярмарочную забаву — игру в кольца. Если бы он, кружась на карусели, ловил швыряемые ему кольца, то каждый эритроцит был бы обычным стальным кольцом, а редко встречающийся тромбоцит — желанным медным.
— Тромбоциты нежнее красных кровяных телец, и, погибая, они провоцируют процесс свертывания крови. Повреждение множества тромбоцитов чревато тромбом в артерии. Так что еще один приступ — и Шапиров труп.
В их разговор вмешалась Баранова:
— Во-первых, тромбоциты не так и хрупки. Они способны ударяться о корабль и отскакивать безо всякого вреда. Опасность очередного приступа для Шапирова кроется в артериальной стенке. Тромбоциты относительно внутренней поверхности сонной артерии двигаются быстрее, чем относительно корабля. Кроме того, внутренняя стенка артерии может пострадать от холестерина или покрыться жировыми бляшками. Следовательно, поверхность артериальной стенки шершавая и неровная, в отличие от гладкого пластикового корпуса нашего корабля. Именно на стенке сосуда может сформироваться тромб. Один тромбоцит или несколько сотен повредить можно. Однако этого недостаточно для образования рокового тромба.
Моррисон разглядывал тромбоцит, то пропадающий, то снова появляющийся среди бесчисленных красных кровяных телец. Ему хотелось отследить возможное столкновение тромбоцита с кораблем. Тромбоцит, однако, держался на расстоянии. Моррисон, рассматривая его, осознал, что и это чудо размером с его ладонь. Как же это вышло, если диаметр тромбоцита составляет только половину диаметра эритроцита, а эритроциты сами были величиной с его руку?
Он нашел глазами красное кровяное тельце и убедился, что оно уже больше ладони.
Озабоченно воскликнул:
— Объекты снаружи увеличиваются.
— Естественно, ведь минимизация продолжается, — бросил Конев, явно раздраженный неспособностью Моррисона оценивать ситуацию.
Баранова успокоила:
— Сонная артерия по мере нашего продвижения становится уже, и мы должны сохранять соответствующий ей размер.
Дежнев добродушно заметил:
— Не хочется застрять из-за того, что ты слишком крупный. Через минуту другая мысль осенила его, и он добавил:
— Знаешь, Наталья, никогда в жизни я не был еще так мелок.
Баранова безразлично ответила:
— В системе исчисления постоянной Планка ты такой же крупный, как всегда.
Моррисону было не до шуток:
— А до какого размера мы уменьшимся, Наталья?
— До размера молекул, Альберт.
И доктора снова одолели опасения.
38
Моррисон чувствовал себя дураком, не поняв сразу, что они все еще подвергаются минимизации. И в то же время обижался на Конева за то, что тот публично высмеял его. Беда в том, что остальные жили категориями минимизации в течение нескольких лет, а он, будучи новичком, с трудом вбивал эту концепцию себе в голову. Неужели они могли радоваться его трудностям?
Он задумчиво рассматривал красные кровяные тельца. Они явно увеличились в размере. В поперечнике стали шире его грудной клетки, края же их перестали выглядеть такими тонкими. Поверхность эритроцитов дрожала, словно желе.
Он тихо переспросил, обратившись к Калининой:
— До размера молекул?
Калинина скользнула по нему взглядом:
— Да.
Моррисон продолжал:
— Не знаю, почему это беспокоит меня, принимая во внимание тот ничтожный размер, до которого мы уже минимизировались, стать размером с молекулу почему-то боязно. А насколько мала молекула?
Калинина пожала плечами:
— Не знаю. Это вопрос к Наталье. Размером с вирус, возможно.
— Но ведь никто никогда не делал ничего подобного!
Калинина покачала головой:
— Мы вторгаемся на неисследованную территорию. Возникла пауза, потом Моррисон смущенно спросил:
— Неужели вы не боитесь?
Она смотрела на него сердито, но прошептала в ответ:
— Конечно боюсь. За кого вы меня принимаете? Глупо не бояться, когда для этого есть объективные причины. Я боялась, когда меня изнасиловали. Боялась, когда была беременна, боялась, когда меня бросили. Я провела полжизни в страхе. Такое с каждым может быть. Именно поэтому некоторые тянутся к бутылке. Чтобы заставить себя забыть страх, который постоянно гнетет их. — Она вдруг зло процедила сквозь стиснутые зубы: — Ждете сочувствия и жалости?
— Что вы, — отшатнулся от неожиданности доктор.
— Так и должно быть, вы правильно боитесь, — продолжала она. — До тех пор, пока действия не подвластны страху, до тех пор, пока вы не позволяете себе бездействовать под влиянием страха, пока не впадаете в истерику, не опускаете рук. — Она замолчала на секунду и прошептала: — Вините себя! Когда-то и я была склонна к истерикам.
Она глянула на Конева.
— Но теперь, — начала она снова, — я сделаю свое дело, даже если буду полумертвой от страха. И никто не узнает, как я боюсь. Чего и вам желаю, господин американец.
Моррисон судорожно сглотнул:
— Да будет так.
И тем не менее сам себя он не убедил и от страха не избавился.
Он огляделся. Замкнутое пространство не давало возможности уединиться. Любое слово, сказанное шепотом, достигало ушей соседа.
Со стороны казалось, что Баранова ничего не видит, кроме своих приборов, но, сидя за Софьей, она явно слышала их беседу. На лице Натальи блуждала ироничная усмешка. Что касается Дежнева, то он обернулся и сказал:
— Наталья, артерия все еще сужается. Не могла бы ты ускорить процесс?
— Я знаю свое дело, Аркадий.
Взгляд Дежнева остановился на Моррисоне.
— Наша малышка Соня безбожно врет, — сказал он деланым шепотом, — Она не боится. Ничего и никого не боится. Просто не хочет оставлять тебя один на один со своими проблемами. У нее очень мягкое сердце, такое же мягкое, как ее…
— Замолчи, Аркадий, — оборвала его Софья, — Не сомневаюсь, что отец говорил тебе, что не умно бренчать по пустому чайнику, который ты называешь своей головой, ржавой ложкой, которую ты называешь своим языком.
Дежнев наигранно выпучил глаза:
— Ах ты грубиянка! И мой отец на этот счет говорил: «Ни один нож не может быть заточен так остро, как женский язык». Между прочим, Альберт, достичь молекулярного уровня — это ерунда. Подождите еще немного, и мы научимся соединять теорию относительности с квантовой теорией, тогда при небольшом количестве энергии сможем уменьшить себя до субатомного размера. Мгновенное ускорение — и мы просто исчезнем. — Он быстро убрал руки с пульта, намереваясь наглядно изобразить этот досадный момент.
— Руки на пульт, Аркадий, — хлестко сказала Баранова.
— Как скажете, милая. Легкая драматизация еще никому не вредила.
Дежнев повернулся к Моррисону:
— Мы мгновенно достигнем скорости, почти равной скорости света. За десять минут сможем пересечь Галактику, за три часа — достигнуть Андромеды, а за два года — ближайшего квазара. А если скорость покажется недостаточной, продолжим миниатюризацию. Мы достигнем сверхсветовой скорости, изучим антигравитацию. Советский Союз ко всему приложит руку.
Моррисон спросил:
— А управление полетом, Аркадий?
— Что?
— Как вы будете управлять всем этим? — серьезно повторил вопрос Моррисон. — Ведь если размер и масса корабля достигнут столь малых размеров, он мгновенно вырвется в пространство со скоростью в сотни световых лет в секунду. Более того, если бы у вас были триллионы кораблей, они разлетелись бы в разных направлениях, как солнечные лучи. Но поскольку корабль один, он полетит в одном определенном направлении, причем совершенно непредсказуемом.
— Подобные проблемы пусть решают наши хваленые теоретики вроде Юрия.
Конев не удержался и фыркнул.
Моррисон подытожил:
— Не уверен, что это хорошая идея. Вначале стоит продумать систему управления. Твой отец сказал бы в подобном случае: «Мудрый человек, строя дом, не начинает с крыши».
— Отец мог такое сказануть, не спорю, — ответил Аркадий, — но в действительности он заявил: «Если найдешь золотой ключ, к которому нет замка, не выбрасывай его. Золото ценно само по себе».
Баранова прервала дискуссию:
— Хватит трепаться. Где мы сейчас, Юрий? Мы продолжаем движение?
— На мой взгляд — да, — ответил Конев. — Но я хотел бы, чтобы американец подтвердил или опроверг мои выводы.
— Пока ремни безопасности держат меня в кресле, я не способен ступить и шагу, — вздохнул Моррисон.
— Ну так расстегни их, — раздраженно посоветовал Конев, — невесомость не смертельна.
С минуту Моррисон безуспешно нащупывал застежку ремня. Калинина пришла ему на помощь.
— Спасибо, Софья.
— Скоро и сам научишься, — равнодушно уронила она.
— Приподнимись, чтобы видеть через мое плечо, — потребовал Конев.
Моррисон резко оттолкнулся от спинки стоящего впереди кресла и взмыл вверх, больно ударившись головой о потолок корабля. Случись это в нормальных условиях, он наверняка получил бы сотрясение мозга. Здесь же уменьшение массы и инерции, то, что подбросило его к потолку, сразу же опустило вниз. Причем Моррисон не испытал ни боли, ни давления.
Оказалось, остановиться так же легко, как и привести тело в движение. Конев цыкнул языком:
— Осторожно. Подними руку вверх, медленно поверни ее и оттолкнись, как пловец. Медленно. Понял?
Моррисон так и сделал. Медленно и плавно он изучал новое состояние. Потом, ухватившись за плечо Конева, остановился.
— Посмотри-ка сюда, на цереброграф. Где мы сейчас находимся?
Моррисон разглядывал невообразимо сложную, трехмерную конструкцию, состоявшую из извилистых ответвлений, напоминавших запутанный лабиринт. В одной из крупных ветвей он заметил маленькую красную точку.
Моррисон попросил:
— Нельзя ли немного уточнить?
Конев скептически прищелкнул языком.
— А оно тебе надо?
— Мы сейчас у коры мозга?
Он узнавал некоторые извилины и борозды.
— Каково наше направление?
Картина завораживала. Конев дал пояснения:
— Здесь мы войдем в толщу нейронов, в серое вещество. Далее, необходимо попасть вот в эгу точку, двигаясь следующим маршрутом…
Он быстро произносил названия участков мозга по-русски, в то время как Моррисон судорожно переводил их в уме на английский.
— Здесь, если верить вашим записям, находится основополагающий пункт нейронной сети.
— Два мнения не могут полностью совпасть, — заметил Моррисон. — Невозможно с уверенностью указать именно ту точку или эту, любой мозг уникален. Тем не менее мы на верном пути.
— Хорошо. Если мы достигнем пункта назначения, вы сможете уточнить, находимся ли мы в точке пересечения нескольких ветвей нейронной сети. А если нет, то в каком направлении и как далеко необходимо двигаться, чтобы ее достичь?
— Попытаюсь, — ответил Моррисон с сомнением в голосе. — Но пожалуйста, запомните, я не обещал стопроцентного попадания в яблочко. Я ничего не обещал. И не по собственному желанию…
— Мы знаем, знаем, Альберт, — перебила Баранова. — Не надо начинать эту волынку. Никто не просит прыгать вас выше собственной головы.
— В любом случае, — сказал Конев, — участок, к которому мы направляемся, приблизительно адекватен желаемому, и мы будем там, несмотря на замедленное течение крови. Кроме того, мы уже уменьшились почти до размера капилляров. Сядьте на место и пристегните ремни, Альберт. Когда настанет ваш черед, вас позовут.
Моррисону удалось справиться с ремнем без посторонней помощи. Как водится, маленькие победы окрыляют и придают сил. «Почти до капиллярного уровня», — удивлялся он, вглядываясь в пространство снаружи.
Стенка сосуда, правда, находилась на порядочном расстоянии, но внешний вид ее уже изменился. Раньше отчетливо пульсирующая стенка выглядела абсолютно однородной. Теперь же Моррисон не замечал пульсации, а стенки показались облицованными кафелем. Это покрытие, как понял Моррисон, состояло из отдельных клеток и значительно утончало стенки сосудов.
Красные кровяные тельца заслоняли обзор. Сейчас они выглядели словно мягкие подушки размером почти с корабль.
Неожиданно один из эритроцитов, слишком приблизившись к кораблю, ударился о корпус, не понеся видимого ущерба. Однако на поверхности эритроцита появилась вмятина.
«Возможно, столкновение было слишком сильным и вызвало миниатюризацию молекул по линии соприкосновения эритроцита с корпусом корабля», — подумал Моррисон.
Совсем по-другому вели себя тромбоциты, так как были гораздо более хрупкими, чем красные кровяные тельца.
Один тромбоцит замедлил движение из-за столкновения с красным кровяным тельцем, и лобовое столкновение стало неизбежным. Нос корабля, словно нож в масло, погрузился в оболочку тромбоцита, и она лопнула. Содержимое, вытекая наружу, смешивалось с плазмой и образовало две или три длинные цепочки, которые тут же переплелись. Они приклеились к корпусу корабля и некоторое время сопровождали его. Моррисон ожидал увидеть свертывание крови, вызванное гибелью тромбоцита. Но ничего подобного не произошло.
Минутой позже он увидел впереди белесый туман, который, пульсируя и колыхаясь, заполнял все пространство сосуда от стенки до стенки. Какие-то гранулы однообразно двигались в тумане. Издали они походили на сказочных чудовищ, что для Моррисона оказалось последней каплей. Доктор закричал от ужаса.
