Глава 7
КОРАБЛЬ
«Для того, кто машет платком с берега, путешествие не представляет опасности».
Дежнев-старший
27
Несмотря на оцепенение, охватившее доктора, еще во время обеда он почувствовал, что давление прекратилось. Никто больше не засыпал его доводами и пояснениями, никто требовательно не смотрел в глаза, не обдавал испепеляющими взглядами.
Он быстро понял, что ему не покинуть Грот до окончания эксперимента. А бежать практически невозможно. Время от времени он ловил себя на безумной мысли: «Я действительно согласился на минимизацию!»
Они отвели его в комнату, где он мог просматривать через стереоскоп электронные книги, в том числе на английском языке — видимо, чтобы тоска по дому не изводила его до такой степени. Он сидел с закрепленным на глазах стереоскопом, уставившись в текст, но мысли были заняты совершенно другим. Он дал согласие на минимизацию! Ему сказали, что он свободен, пока за ним не придут. Может развлекаться чем угодно в пределах Грота.
Повсюду топтались охранники. Страх и паника постепенно отступали на задний план. Скорее всего, из-за неправдоподобности всего происходящего и осознания, что он действительно согласился на минимизацию!
Чем дольше эта мысль прокручивалась в его голове, тем меньше смысла он в ней видел. Отрешенно он заметил, что кто-то открыл дверь комнаты. Видимо, пришли за ним, пришла пора свершений. Сняв стереоскоп, он равнодушно глянул на вошедшего. Вдруг на какую-то секунду в его взоре загорелась искорка интереса. Это была Софья Калинина. Настоящая красавица, ее обаяние он чувствовал даже в состоянии полной прострации.
— A good afternoon to you, gentleman, — четко выговорила она по-английски.
Доктор поморщился, лучше уж слышать русскую речь, чем исковерканный английский.
Он буркнул сердито:
— Говорите, пожалуйста, по-русски, Софья.
Правда, возможно, его русский тоже действовал им на нервы, но это доктора не волновало. Раз они его сюда притащили, то пусть принимают со всеми недостатками и тихо терпят.
Слегка пожав плечами, она продолжила по-русски:
— Конечно, конечно. Если вам приятно.
Она с задумчивостью посмотрела на него, и он совершенно спокойно встретил ее взгляд. Ему было наплевать на все окружающее. Теперь и она стала ему безразлична и уже вовсе не казалась красавицей.
— Вы, кажется, дали свое согласие на совместное «плавание»? — спросила наконец Софья.
— Согласился.
— Вот и хорошо. Мы вам ужасно благодарны. Если честно, я не думала, что вы дадите добро. Вы — американец… Позвольте принести вам извинения.
Моррисон со сдержанной злостью, переходящей в легкую досаду, выдавил из себя:
— Не добровольно. Меня уговорил эксперт.
— Наталья Баранова?
Моррисон кивнул.
— О, это она умеет, — заметила Калинина, — Не всегда по-доброму, но своего добивается. И меня некогда смогла убедить.
— В чем? — заинтересовался Моррисон.
— По другой причине, очень для меня важной.
— В самом деле? И?..
— Вам незачем знать об этом.
В комнате повисла напряженная пауза.
— Пойдемте, мне приказали показать вам корабль, — прервала молчание Калинина.
— Корабль? Так эксперимент давно планировали? И у вас было время на его постройку?
— Не пугайтесь, никто не собирался строить агрегат специально для изучения мозга Шапирова изнутри. Вовсе нет. Он предназначался для других, более простых целей, но сейчас он будет нам полезен. Пойдемте, Альберт. Наталья считает, вы поступите мудро, если заранее познакомитесь с кораблем, почувствуете его изнутри. Возможно, вполне земное назначение этого аппарата примирит вас с поставленной задачей.
Моррисон откинулся на спинку стула.
— Зачем мне его сейчас видеть? Дайте мне время свыкнуться с мыслью о предстоящей авантюре.
— Но это же глупо, Альберт. Чем дольше вы проторчите в четырех стенах, тем больше мрачных мыслей зародится в вашей голове, порождая панику и неуверенность. Кроме того, у нас совсем не осталось времени. Как долго еще выдержит организм Шапирова? Корабль должен отправиться в «путешествие» завтра утром.
— Завтра утром, — пробормотал Моррисон. В горле пересохло. Он тупо уставился на часы.
— У вас достаточно времени, но теперь мы будем вести обратный отсчет, поэтому вовсе не обязательно смотреть на часы. Завтра корабль войдет в тело. И вы будете на борту.
Она вдруг, без предупреждения, резко залепила ему пощечину. Доктор подпрыгнул и вылупился на Софью, а та пояснила свою выходку:
— У вас глаза стали закатываться. Вы собирались упасть в обморок?
Моррисон потер щеку, морщась от боли.
— Ничего я не собирался, — пробормотал он. — Но вполне мог лишиться чувств. Неужели вы не знаете щадящего способа для сообщения плохих новостей?
— Я вас шокировала, несмотря на ваше согласие на минимизацию? — Она решительно повела рукой. — Ну, вперед.
Моррисон, продолжая потирать щеку, кипя от ярости и унижения, потрусил за ней.
28
Они снова оказались в зоне. Здесь кипела работа. Каждый отрешенно занимался своим делом, не обращая внимания на соседей. Калинина шествовала гордо, словно представитель элиты общества, пользующийся всеобщим уважением. Она приковывала к себе внимание. Моррисон заметил (не отнимая руку от щеки), как все встречавшиеся им по пути почтительно отступали в сторону, чтобы ненароком не задеть ее платья. Зато присутствие американца полностью игнорировали.
Они переходили из одного помещения в другое, и везде он ощущал дух энтузиазма и подъема. Калинина, по-видимому, испытывала сходное чувство. К тому же она ориентировалась в происходящем, поэтому и прошептала Моррисону с явной гордостью:
— Энергия, используемая здесь, поступает с космической солнечной станции…
А потом они оказались у искомого объекта. Моррисон с первого взгляда осознал, что перед ним произведение искусства, чудо технической мысли. Обтекаемый аппарат, чуть больше обычного автомобиля, но короче лимузина, хотя и выше. Самое любопытное, что он был совершенно прозрачным.
Моррисону тут же захотелось подойти и пощупать его. Поверхность корабля не была холодной. Гладкая, будто влажная на ощупь, она на самом деле была совершенно сухой. Он снова заскользил пальцами по поверхности. Она показалась слегка липкой, но пальцы не оставили на ней никаких следов. Поддавшись искушению, он даже подышал на нее. Образовавшееся влажное пятно быстро испарилось.
— Пластик, — заметила с гордостью Калинина, — но я не знаю составляющих материала. Знаю только, что он прочнее стали, плотнее и с повышенными противоударными качествами на единицу массы.
— Наверно, на единицу веса? — поправил Моррисон, любопытство исследователя оттеснило на время тревогу. — Но пластмасса такой же плотности, как сталь, не может обладать сходной прочностью. Исходя из разницы объема.
— Вы правы. Но там, куда мы отправляемся, — улыбнулась Калинина, — не будет разницы в давлении внутри и снаружи. Не будет метеоритов и даже космической пыли. Мы просто будем двигаться сквозь мягкое клеточное вещество. И этот прозрачный материал — вполне подходящая защита. Он очень легкий, а это качество для нас важнее всего. Наша задача снизить массу до минимума. Каждый лишний килограмм во время минимизации затребует дополнительного количества энергии, да и выделит большее количество тепла при деминимизации.
— Какая вместимость у этого чуда? — поинтересовался Моррисон, заглядывая внутрь.
— Он рассчитан на шестерых, несмотря на миниатюрные размеры. Нас будет пятеро. Кроме того, в кабине размещена уйма разных приспособлений. Правда, задумывалось еще больше… Впрочем, всегда приходится экономить. Даже там, где это недопустимо.
Моррисон с беспокойством, подозрительно оглянулся на Софью:
— И на чем вы сэкономили в этот раз?
— Все в норме, уверяю вас.
Девушка раскраснелась от гордости и удовольствия, поясняя доктору принципы работы чудо-машины. В эти минуты Калинина, оживленная и лишенная свойственной ей неприступности, выглядела на редкость обворожительной.
— И по частям и в системе, все проверялось множество раз, проходило бесчисленные испытания. Полностью риск не исключить, но мы свели его к минимуму. Здесь нет ни одной металлической детали. Все, включая микропроцессоры, световоды и соединения Мануильского, весит не более пяти килограммов. Поэтому-то нам и удалось сделать его столь компактным. К тому же путешествия в микрокосм длятся всего несколько часов, нет необходимости оборудовать спальные места, велоэргометры, отсеки для запасов пищи, воздуха и тому подобного.
— Кто будет управлять полетом?
— Аркадий.
— Аркадий Дежнев?
— Чему вы удивляетесь?
— Полагаю, он достаточно квалифицирован.
— Более чем. Он подготовил все инженерные разработки, а в своем деле Аркадий признанный гений. Не следует судить о нем по грубоватым манерам. Разве мы смирились бы с его спесью и дурацким чувством юмора, не обладай он настоящими талантами? Аппарат — его детище от «А» до «Я». Множество способов снижения массы, в Америке пока не было аналогов его исследованиям.
Моррисон жестко отрезал:
— Меня не ознакомили с последними разработками технического прогресса. Я не в курсе.
— Уверена, аналогов нет. Аркадий оригинал даже в том, что упорно пытается вести себя как неотесанная деревенщина, хотя на самом деле является потомком Семена Ивановича Дежнева. Вам знакомо это имя?
Моррисон отрицательно мотнул головой, продолжая исследовать аппарат.
— Неужели? — От голоса Калининой повеяло надменным холодом. — Он единственный известный исследователь времен Петра Великого, обследовавший каждый сантиметр Восточной Сибири и открывший пролив между Сибирью и Северной Америкой за несколько десятилетий до Витуса Беринга, того датчанина, служившего у русских. И никогда не слышали о Дежневе? Типичная американская гордость — если он не американец, то на кой черт мне знать о нем.
— Софья, не обессудьте. Я не занимался географическими открытиями. Даже многих американских исследователей не знаю, думаю, вы тоже ничего о них не слышали.
Он погрозил ей пальцем, вспомнил о пощечине и потер ушибленное место.
— Придираетесь ко мне из-за не относящихся к делу мелочей, заставляя краснеть, злорадствуете.
— Семен Дежнев великий исследователь, он не мелкая сошка на страницах истории.
— Охотно признаю. Рад, что узнал о нем, и восхищаюсь его достижениями. Но не считаю, что моя дремучесть — подходящий повод для советско-американских разногласий. Имейте совесть!
Калинина смутилась и вдруг решила глянуть на краснеющую Щеку американца.
— Извините, что ударила вас, Альберт. Побоялась, что вы грохнетесь в обморок, не рассчитала удара. Не хотелось возиться с бесчувственным телом. Простите за неправедный гнев.
— Извинения приняты. Забыто.
— Тогда прошу в корабль.
Моррисон попытался выдавить улыбку. Несмотря на холодность, с Софьей общаться было намного приятнее, чем с остальными. Молодая, красивая женщина — это лучшее лекарство от нервов и тревог. Он пошутил:
— Вы не боитесь, что я там что-либо сломаю?
— По-моему, вы обязаны с должным уважением относиться к научно-техническим новинкам и вряд ли будете специально заниматься вредительством. Но знайте, в СССР законы суровые, любое непродуманное действо приводит в действие сигнализацию. Мгновенно сбегутся охранники. А в порыве гнева и рвения они опасны, несмотря на запреты наносить увечья и побои задержанным.
Положив руку на корпус, она, видимо, нажала скрытую кнопку. Овальная дверь открылась. Вход оказался низким, и Калининой пришлось пригнуться.
— Осторожнее, Альберт.
Моррисону пришлось пробираться бочком.
Внутри корабля он обнаружил, что не может выпрямиться в полный рост.
Калинина заметила:
— Работать все равно придется сидя, так что потолок вас не должен смущать.
— Определенно, сделано по заказу страдающих клаустрофобией, — съехидничал Моррисон.
— Надеюсь, вы не один из них?
— Нет.
Калинина вздохнула с облегчением:
— Вот и хорошо. Тесновато, пришлось сэкономить на комфорте.
Моррисон огляделся. Шесть мест, три по два. Он уселся в ближайшее кресло, у двери.
— Не слишком просторно.
— Да, — согласилась Калинина. — Толстяку не развернуться.
Моррисон заметил:
— Корабль наверняка был построен задолго до того, как Ша-пиров впал в кому?
— Совершенно верно. В плане стояли эксперименты по минимизации живой материи, собирались заняться биологическим аспектом. Работать с животными, вести наблюдения. Никто и предположить не мог, что первым объектом изучения станет сам Шапиров.
Моррисон с интересом осматривал корабль. Стены казались голыми. Приборы и механизмы тоже были прозрачными, из-за чего сливались со стенами машины. Кроме того, они уже были как бы минимизированы.
Он продолжал расспрашивать:
— Вы сказали, на борту нас будет пятеро: вы, я, Баранова, Конев и Дежнев?
— Именно.
— Кому какие роли отведены?
— Аркадий будет управлять кораблем. Нет сомнения, это его дело. Корабль — порождение его технической мысли. Аркадий расположится впереди, с левой стороны. Справа от него сядет Конев с картой нейропроводящей системы шапировского мозга. Он будет штурманом. Я сяду за Аркадием, чтобы контролировать систему улавливания электромагнитных колебаний за пределами корабля.
— Систему улавливания электромагнитных колебаний? Для чего она?
— Дорогой Альберт, вы различаете объекты благодаря отражающемуся от них свету, собака различает предметы по запаху, а молекулы различают друг друга по электромагнитным колебаниям. Мы собираемся прокладывать путь как минимизированное тело среди молекул, следовательно, в наших интересах, чтобы они отнеслись к нам дружелюбно.
— Лихо закручено.
— Я занимаюсь этим всю жизнь. Наталья за мной. Она командир полета, принимает решения.
— Решения какого рода?
— Любые. Вы же понимаете, никто не может заранее предугадать все трудности. Вы разместитесь справа от меня.
Выходит, он сидит на месте Конева. Моррисон пробрался к своему креслу. Представил, как займет его во время минимизации, и дух захватило.
Он заговорил, голос его прозвучал глухо:
— Пока только один человек — Юрий Конев — был минимизирован без каких-либо последствий…
— Вы правы.
— Он не испытывал никакого дискомфорта, недомогания или, возможно, умственного расстройства?
— Нет, ничего подобного за собой он не заметил.
— А может быть, он просто не любит жаловаться? Считает их недостойными героя советской науки?
— Не говорите ерунды. Мы вовсе не герои советской науки. Обыкновенные ученые, как и Конев. Если бы он ощутил какое-либо недомогание или дискомфорт, то обязательно описал бы его в отчете, чтобы в будущем исправить этот недостаток.
— Да, но могут быть индивидуальные особенности. Юрий Конев вышел из всего этого невредимым. А Петр Шапиров — нет.
— Индивидуальные особенности здесь ни при чем, — терпеливо возразила Калинина.
— Но ведь мы не можем утверждать, не так ли?
— Судите по себе, Альберт. Неужели вы думаете, что мы начинаем опыт, не проведя контрольного испытания — без человека и с человеком на борту? Корабль уже минимизировали прошлой ночью. Не сильно, конечно, но вполне достаточно, чтобы проверить, что все нормально.
Моррисон попытался вскочить со своего места:
— В таком случае, Софья, если вы не против, я выйду до того, как вы начнете контрольное испытание с человеком на борту.
— Слишком поздно, Альберт.
— Что?!
— Посмотрите на стены комнаты. Вы не выглядывали отсюда с тех пор, как мы вошли. И это даже хорошо. Подойдите ближе. Стенки прозрачные, а процесс уже завершился. Ну пожалуйста, посмотрите!
Моррисон подошел к стенке корабля, его колени медленно подогнулись, и он упал в кресло.
Недоверчиво покосился на Софью, хоть и понимал, что вопрос до невозможности глуп:
— А стенки корабля не обладают увеличивающим эффектом?
— Конечно нет. Все, что осталось за бортом корабля, — такое же, как и прежде. А вот корабль, я и вы — минимизированы до половины обычных размеров…
29
Моррисон, почувствовав тошноту и головокружение, наклонил голову к коленям, попытался дышать медленно и глубоко. Когда он снова поднял голову, то увидел, что Калинина молча наблюдает за ним. Она стояла в узком проходе, держась за ручку кресла, головой едва не касаясь потолка.
— Деминимизация займет гораздо больше времени, чем первая стадия. Если для минимизации надо всего три-четыре минуты, то обратный процесс занимает около часа. Поэтому вам хватит времени, чтобы прийти в себя.
— Не очень-то порядочно с вашей стороны, не предупредив меня, начать испытание, Софья.
— Наоборот, — возразила Софья, — гуманный поступок. Знай вы об испытании, разве зашли бы самостоятельно в корабль, стали бы внимательно изучать его устройство? А если бы и вошли, то от страха напридумывали бы себе черт знает что.
Моррисон молчал.
Калинина продолжала:
— Разве вы почувствовали хоть что-нибудь? Вы даже не понимали, что минимизируетесь.
Моррисон согласно кивнул:
— Не понимал.
Затем, устыдившись, добавил:
— Вы ведь тоже впервые пошли на это, да?
— Да. До сегодняшнего дня Конев и Шапиров были единственными людьми.
— И не боялись?
— Я бы так не сказала, — улыбнулась она. — Было внутреннее беспокойство.
— Да нет, пока вы мне не сказали. Думаю, мою реакцию на ваши слова не стоит брать во внимание. Чья это идея?
— Натальи.
— Ну конечно. Сразу можно догадаться, — сухо заметил он.
— На то есть причины. Она опасалась, что во время миниатюризации с вами мог случиться приступ. А нам совсем ни к чему истерика во время эксперимента.
— Заслуженная отповедь, — смутился Моррисон, отводя глаза. — Значит, вам поручили отвлекать меня во время испытания беседой?
— Нет. Эта идея моя. Наталья тоже собиралась присутствовать на испытании, но я ее отговорила. Ей бы вы не простили неизвестность.
— А к вам я отношусь с симпатией и доверием?
— Ну, мне же удалось вас отвлечь. Я молода, привлекательна…
Моррисон язвительно посмотрел на нее, прищурившись:
— Вы сказали, я вряд ли бы простил обман…
— Я имела в виду Наталью.
— А почему я должен верить вам? Все, что я вижу, — это увеличенную комнату за бортом корабля. А как вы докажете, что это не иллюзия, сотворенная вами, как убедите в безвредности минимизации лично для меня? Хотя бы для того, чтобы завтра я без паники ступил на борт корабля.
— Мы с вами утратил и половину линейных размеров по всем параметрам. Сила наших мускулов изменяется обратно пропорционально их поперечному сечению. Они наполовину уменьшились в ширину и настолько же уменьшилась их плотность. Поэтому теперь их поперечное сечение составляет всего одну четвертую от прежнего, а сила их вместе с тем совершенно не изменилась. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Конечно, — раздраженно ответил Моррисон. — Это элементарно.
— Наше тело имеет теперь половину своей высоты, половину в обхвате и половину своего веса. Поэтому общий объем как по массе, так и по весу — половина от половины половины, то есть всего одна восьмая от нашего первоначального объема. Так должно быть, если мы действительно минимизированы.
— Закон квадратуры куба. Известен еще со времен Галилея.
— Если я попытаюсь вас сейчас поднять, мне придется поднимать всего одну восьмую от вашего обычного веса и использовать силу своих мускулов всего на четверть. Мои мускулы относительно вашего веса будут в два раза сильнее, чем были бы, не подвергнись мы минимизации.
С этими словами Калинина подхватила его под мышки и подняла. Доктор завис над сиденьем.
Она продержала его несколько секунд и затем опустила в кресло.
— Не так уж и легко, — проговорила она, отдуваясь, — но я справилась. Кстати, чтобы вам не думалось, будто я чемпионка в тяжелом весе и в свободное от работы время качаю бицепсы, предлагаю вам сделать то же самое со мной.
Калинина уселась:
— Поднимите меня.
Моррисон приподнялся и вылез в проход. Сделав шаг вперед, он повернулся лицом к Софье. Стоять было неудобно из-за низкого потолка. С минуту он колебался.
Калинина подбадривала его:
— Смелее, хватайте меня под мышки. Не смущайтесь моей груди, до нее не раз дотрагивались мужчины.
Из-за несколько полусогнутого положения он не мог применить всю силу, но автоматически напрягся, рассчитывая поднять вес именно такого размера. Софья просто взлетела вверх, как пушинка. От обратного эффекта и неожиданности он чуть не выронил ее.
— Вы до сих пор считаете все обманом?
— Верю, верю, — ответил Моррисон. — Но как это произошло?
— Испытанием руководят снаружи. На корабле тоже есть кое-какие приспособления для минимизации, но у меня не было необходимости ими пользоваться. Этим занимается Наталья.
— И деминимизацией управляют оттуда же?
— Да, вы правы.
— А если этот процесс слегка нарушится? Нашему мозгу нанесут такой же ущерб, как и мозгу Шапирова, а то и хуже?
— В реальности это маловероятно, — проговорила Калинина, вытягивая ноги в проходе, — зачем думать о худшем. Почему бы не расслабиться и не закрыть глаза?
Но Моррисон продолжал:
— Но ведь неполадки возможны?
— Конечно возможны. К примеру, на Грот свалится метеорит и расплющит. Или снаружи прогремит взрыв.
Моррисона продолжали мучить страхи: если корабль начнет нагреваться, прежде чем сварится белковая масса его мозга, ощутит он ожоги или нет?
30
Прошло минут тридцать, прежде чем Моррисон заметил, как предметы за пределами корабля обрели нормальные размеры.
Моррисон первым нарушил молчание:
— Я задумался об одном парадоксе.
— О каком же? — вяло поинтересовалась Калинина, зевая.
— Когда мы минимизировались, объекты за пределами корабля будто бы увеличивались. Не кажется ли вам, что длина световых волн тоже увеличивается вне корабля? Почему мы не видели окружающие нас предметы в инфракрасном излучении, если ультрафиолетовое излучение не может расширяться до таких пределов и визуально подменять более короткие световые волны?
Калинина ответила:
— Если бы мы могли видеть эти самые волны вне корабля, то они действительно были бы того самого цвета, о котором вы говорите. Но мы их не видим. Глаз фиксирует световые волны только после того, как они попадают в корабль и соприкасаются с сетчаткой. Но, оказавшись в корабле, они также поддаются влиянию поля минимизации и автоматически сокращаются, отсюда и ощущение, будто длина волны внутри корабля и снаружи одинакова.
— Но при сокращении длины волн должна увеличиваться мощность.
— Да, при условии, что константа Планка остается неизменной внутри поля минимизации. Но и константа Планка уменьшается. Это и есть сущность минимизации. Световые волны, попадая в это поле, сжимаются и приходят в соответствие с уменьшившейся постоянной Планка, следовательно, они не квантуются. Аналогичный процесс происходит и с атомами. Они тоже сжимаются. Уменьшается даже расстояние между ними, отчего мы внутри корабля не замечаем никаких изменений.
— Но ведь гравитационная сила изменяется. Она ослабевает внутри корабля.
— Сильное взаимодействие или слабое взаимодействие — понятия квантовой теории. Взаимодействие зависит от постоянной Планка. А гравитация… — Калинина пожала плечами. — Целых два века ушло на ее изучение, но гравитационную силу так и не удалось квантовать. Полагаю, изменение гравитационной силы при минимизации и доказывает, что ее невозможно квантовать, так как это вообще не присуще ее природе.
— Не могу в это поверить, — возразил Моррисон. — Неудачи двух предшествующих веков означают только то, что мы пока бессильны в решении данной проблемы. Общая теория относительности практически предоставила нам единое поле для этой цели.
Продолжая беседу, доктор почувствовал явное облегчение от того, что не утратил еще способности обсуждать сложные проблемы.
— «Почти что» во внимание не принимается, — заметила Калинина. — Хотя Шапиров согласился бы с вами. Он предполагал, что, привязав постоянную Планка к скорости света, нам не только удастся проводить минимизацию и деминимизацию без энергозатрат, но и подтолкнет к теоретическим изысканиям в определении связей между квантовой теорией и теорией относительности. Конечным же результатом станет разработка теории единого поля. И возможно, все окажется до гениальности просто, как он любил повторять.
— Пожалуй, — отозвался Моррисон.
Его доводы иссякли, и возразить было нечего.
— Шапиров также утверждал, — продолжала Калинина, — что при ультраминимизации гравитационный эффект близок к нулю, поэтому его вообще можно проигнорировать, а скорость света при этом окажется настолько высокой, что ее можно будет считать безграничной. При массе, фактически равной нулю, инерция тоже фактически сравняется с нулем, и любой объект, допустим наш корабль, сможет получить любое ускорение при фактически нулевых затратах энергии. Мы получим практически безгравитационный полет со скоростью, превышающей скорость света. Овладение химическими процессами позволило нам передвигаться в пределах Солнечной системы, использование ионных устройств позволило бы добраться до ближайших звезд, в то время как релятивная минимизация положила бы у наших ног всю Вселенную.
— Замечательно сказано! — восторженно воскликнул Моррисон.
— Теперь, надеюсь, вам понятно, какими поисками мы сейчас заняты?
Моррисон кивнул:
— И преуспеете, если нам удастся прочитать мысли Шапирова, при условии, что он и вправду нашел выход из сложившейся ситуации.
— Но риск ведь дело благородное?
— Я уже склонен поверить в это, — тихо произнес Моррисон. — Вы умеете убеждать. Почему бы Наталье не поучиться у вас аргументации?
— Наталья есть Наталья. Она практичная особа, в ее душе нет места романтике. И она привыкла добиваться своего.
Моррисон разглядывал сидящую слева от него Софью, устремившую мечтательный взгляд куда-то вдаль. Ее чудный профиль выдавал в ней непрактичного романтика, грезившего, как и Безумный Питер, покорить Вселенную.
Он сказал:
— Не хочу быть навязчивым и лезть куда не следует, Софья, ваша личная жизнь не моего ума дело, но мне рассказали о Юрии.
Ее глаза гневно сверкнули:
— Аркадий! Конечно, он любитель распускать язык… — Она покачала головой, — Несмотря на всю свою гениальность, он остается неотесанной деревенщиной.
— А мне кажется, он к вам неравнодушен, даже если и не выражает чувств открыто. Многие, думаю, к вам неравнодушны.
Калинина бросила на доктора неприязненный взгляд, словно раскаиваясь в откровенности. Он же пытался вывести ее на больную тему:
— Почему бы вам не поделиться со мной наболевшим. Мне проще судить со стороны. Уверяю вас, я умею слушать.
Калинина снова посмотрела на него. Но на этот раз даже с некоторой благодарностью.
— Юрий! — фыркнула она. — Ему одному нет до меня никакого дела. Он вообще не знает, что такое чувства.
— Но ведь вы любили друг друга?
— Не уверена, в нем не уверена. Он, знаете ли, обладает… — уткнувшись глазами в потолок, она щелкнула дрожащими пальцами, подыскивая подходящее слово, — дальновидностью.
— Увы, мы не всегда умеем обуздывать собственные страсти, Софья. Скорее всего, он повстречал другую женщину, которая и заняла место в его сердце.
— Нет другой женщины, — возразила, нахмурившись, Калинина. — Никого! Он сам выдумал эту ложь! И меня он, пожалуй, любил, если, конечно, способен кого-то любить. Любил отстраненно, потому что подвернулась под руку, участвовала в проекте, не приходилось терять много времени на ухаживания. Занимаясь наукой, он не придавал нашим отношениям серьезного значения. Использовал для скрашивания досуга.
— Работа для мужчины…
— …Вовсе не должна полностью владеть им. Юрий намерен затмить Ньютона и Эйнштейна. Сделать открытие настолько фундаментальное, настолько великое, что о нем заговорит весь мир. Использовав выкладки Шапирова, он намерен подвести под них твердую научную основу. Юрий Конев претендует на главный закон развития природы.
— Вам не кажется, что его амбиции достойны восхищения?
— Только в том случае, если не становятся единственной целью в жизни. И если не заставляют отказываться от собственного ребенка. Почему я пустое место, почему от меня можно отмахнуться? Ну хорошо, я о себе позабочусь. Но как же ребенок? Отказать ей в возможности иметь отца? Не признавать ее существования? Она, видите ли, будет отвлекать его от работы, требовать его внимания. Поэтому он отказался от отцовства.
— Но ведь анализ ДНК…
— Еще чего. Судиться, чтобы перед лицом закона его заставили признаться? Ребенок ведь не мог появиться от непорочного зачатия. Кто-то должен быть его отцом. Так вот Юрий нагло предполагает… То есть нет, утверждает, будто я была не слишком разборчива в связях. Он ни минуты не колебался, заявляя, что я сама не знаю, кто отец ребенка. Ни один суд не вернет ребенку отца, не даст ему отцовской ласки. Нет, пусть признает свое отцовство и попросит у меня прощения за все содеянное. И тогда, быть может, я разрешу ему изредка видеть ребенка.
— Софья, а ведь вы все еще его любите.
— Если и да, — горько ответила Калинина, — пусть это останется моей болью, но не горем для моей дочери.
— Именно поэтому вас пришлось уговаривать на участие в этом эксперименте?
— Да, поэтому. Мне сказали, что меня уже нельзя заменить и что работа во имя науки выше всех чувств, превыше гнева, превыше ненависти. Кроме того…
— Кроме того?
— Если я выйду из проекта, то лишусь статуса советского ученого. Я потеряю многие привилегии и доплаты. Что по большому счету не так уж и важно. Но всего этого вместе со мной лишается и моя дочь — а это…
— Юрий только после уговоров согласился работать с вами?
— Ха! Проект — единственное, чем он живет. Я для него пустое место, ноль без палочки. И если он погибнет во время нашего эксперимента…
Она отмахнулась от возражений.
— Ради бога, я не верю в это и сама. Просто упоминаю, чтобы помучить себя. Так вот, перед лицом гибели он и то не вспомнит, что я рядом.
Моррисон почувствовал себя неуютно.
— Зачем вы так, — пробурчал он. — А дочь? Наталья пообещала вам что-нибудь?
— Нет необходимости. Я все знаю и без нее. Девочку будет воспитывать государство. Не худший вариант.
Софья на секунду замолчала и огляделась вокруг:
— Кажется, нас скоро выпустят.
Моррисон пожал плечами:
— Сегодня вас подвергнут медицинскому и психологическому осмотру, Альберт. Как, впрочем, и меня. Это нудно, но необходимо. Как вы себя чувствуете?
— Я чувствовал бы себя еще лучше, — честно признался Моррисон, — если бы вы не заговорили о смерти. Слушайте! До каких размеров нас завтра уменьшат?
— Это решает Наталья. Очевидно, до размеров мельчайшей клетки. Или молекулы.
— На ком-либо уже ставили опыты?
— Не знаю.
— Ну на кроликах? На каких-нибудь неодушевленных предметах?
Калинина покачала головой:
— Не в курсе.
— Откуда уверенность, что минимизация до таких пределов возможна? И что мы выживем?
— Расчеты. Вы же понимаете, теория — опора любого проекта.
— Но почему бы сначала не поставить опыт на куске пластика. Затем на кролике, затем на…
— Да, конечно. Если удастся убедить Центральный координационный комитет позволить нам тратить энергию на эти эксперименты. Кроме того, нас поджимает время. У нас нет времени! Мы должны попасть в мозг Шапирова немедленно.
— Но ведь мы же готовимся к чему-то беспрецедентному, собираемся проникнуть в неизвестную область, имея в активе всего лишь теоретические предположения…
— Пойдемте, уже дали свет. Физиологи ждут нас.
Легкая эйфория, охватившая Моррисона по случаю удачной деминимизации, улетучилась. Отступивший было страх снова стал глодать его.
