Глава 3
МАЛОГРАД
«Пешка — самая важная фигура на шахматной доске — для пешки».
Дежнев-старший
11
Ранним утром следующего дня Фрэнсис Родано находился у себя в офисе. Наступил понедельник, начало недели. То, что он работал по воскресеньям, стало привычным. Непривычным было то, что ночью он спал.
Приехав в офис с опозданием в полчаса, он увидел, что Джонатан Уинтроп уже на месте. И это тоже было в порядке вещей.
Уинтроп вошел в кабинет Родано через две минуты после его прибытия. Прислонился к стене, крепко обхватив себя руками за локти и скрестив ноги так, что носок левой туфли уткнулся в ковер.
— Ты выглядишь усталым, Фрэнк, — произнес он, глядя из-под нависающих над его темными глазами бровей.
Родано взглянул на копну жестких седых волос друга, предмет его зависти, и произнес:
— Устал, но пытаюсь скрыть этот постыдный факт.
Родано с утра принял душ, хорошо позавтракал, с большой аккуратностью оделся.
— Заметно. Твое лицо — зеркало души. В разведчики тебя не возьмут.
— Не все созданы для разведки.
— Знаю. Не все созданы и для кабинетной работы. — Уинтроп почесал свой внушительный нос, словно желал уменьшить его до нормальных размеров. — Я так понимаю, ты волнуешься за своего ученого. Как его звать?
— Альберт Джонас Моррисон, — устало ответил Родано.
В департаменте делали вид, что не знали имени Моррисона, желая показать, что решение обработать его родилось не здесь.
— О’кей. Думаю, судьба этого Моррисона беспокоит тебя.
— Да, я боюсь за него и не только. И вообще, хотелось бы больше ясности.
— Кто ее не хочет?
Уинтроп сел.
— Послушай, для беспокойства пока нет причин. Ты занимаешься им с самого начала, и я хочу, чтобы ты продолжал в том же духе, потому что ты хороший парень. Я полностью удовлетворен твоей работой, а главное — ты понимаешь русских.
Родано поморщился:
— Не называй их так. Насмотрелся небось фильмов двадцатого века. Они не все русские, так же как мы не все англосаксы. Они — советские. Если хочешь понять их, постарайся узнать, что они думают сами о себе.
— Конечно. Как скажешь. Ты разобрался, что в этом ученом особенного?
— Насколько я понял, ничего. Никто не принимает его всерьез. Кроме советских.
— Думаешь, им известно что-то, о чем мы не догадываемся?
— Уверен, им мало что известно. Но ума не приложу, что они нашли в Моррисоне. Правда, он и у них не нарасхват. Только один интересуется нашим другом — физик-теоретик Шапиров. Возможно, тот самый парень, который разработал метод минимизации. Если метод действительно существует. Мнения ученых о Шапирове за пределами Союза весьма противоречивы. Он странный и, мягко говоря, эксцентричный. Тем не менее советские ученые поддерживают его, а он поддерживает Моррисона. Хотя в этом, может статься, всего лишь еще один признак эксцентричности. Интерес к Моррисону в последнее время вырос от простого любопытства до полного безумия.
— Как ты об этом узнал, Фрэнк?
— Частично от агентов в Советском Союзе.
— Эшби?
— Кое-что.
— Хороший агент.
— Он давно там. Его нужно заменить.
— Не знаю. Победителей не убирают.
— Во всяком случае, — продолжал Родано, не сильно настаивая на своем, — интерес к Моррисону преувеличен. Я следил за ним в течение двух лет.
— Полагаю, у Шапирова блеснула какая-то гениальная идея в отношении Моррисона, и он убедил русс… советских, что ученый им нужен.
— Забавно, правда, о Шапирове в последнее время ничего не слышно.
— Попал в немилость?
— Не похоже.
— Все может быть, Фрэнк. Если он кормил советских байками о минимизации, вешал им лапшу на уши, то я не хотел бы оказаться на его месте. Возможно, мы живем в светлые времена, но они никогда не научатся смеяться над собой.
— Может, он ушел в подполье, потому что ускорилась работа над проектом? И это отчасти объясняет внезапный интерес к Моррисону.
— А что он знает о минимизации?
— Только то, как сам уверяет, что она невозможна.
— Бессмысленна, не так ли?
Родано с осторожностью ответил:
— Поэтому мы и разрешили его умыкнуть. Есть надежда, что наш ход перемешает фигуры в игре. Сообща они найдут решение, и все обретет смысл.
Уинтроп посмотрел на часы:
— Он к этому часу должен быть там, в Малограде. Что за название! Новостей о крушении самолетов прошлой ночью нигде не мелькало, думаю, он там.
— Да, жаль, мы не смогли послать кого-нибудь другого.
— Почему? Идеологически ненадежен?
— Сомневаюсь, что у него вообще есть идеология. Он — ноль. Ему не хватает мужества, он не шибко способный, не считая науки, и вряд ли сможет принимать самостоятельные решения. Недостаточно сообразителен, чтобы что-то выяснить. Подозреваю, от начала до конца он будет пребывать в панике, и мы никогда его больше не увидим. Они упекут его в тюрьму или грохнут. И зачем я послал его туда?..
— Всего-навсего ночные страхи, Фрэнк. Не важно, что он глуп. Он все же в состоянии доложить нам, например, что наблюдал демонстрацию минимизации, или об экспериментах, к которым его допустят. Ему не обязательно быть умным наблюдателем. Достаточно рассказать об увиденном, а мы сделаем необходимые выводы.
— Но, Джон, а если мы больше не увидим его?
Уинтроп положил руку на плечо Родано:
— Не думай с самого начала о провале. Я прослежу, чтобы Эшби получил задание. Мы сделаем все, что нужно, и я уверен, что русс… советские воспользуются подходящим моментом, чтобы дать ему уйти, если мы окажем на них скрытое давление, всему свое время. Не мучай себя. Мы сделали ход в запутанной игре, и если он не сработает, останутся еще тысячи других ходов.
12
Моррисон чувствовал себя измученным. Он проспал почти весь понедельник, надеясь, что сон сотрет ужасные впечатления от дерзкого похищения. Он с благодарностью съел ужин, принесенный ближе к вечеру, и еще с большей благодарностью принял душ. К свежей одежде отнесся равнодушно. Ночью в понедельник он то спал, то читал, то размышлял.
Чем больше он думал, тем больше убеждался в правоте Натальи Барановой, которая утверждала, что он находится здесь только потому, что Соединенные Штаты дали добро. Родано уговаривал его поехать, смутно намекая на будущие проблемы в работе в случае отказа. С какой стати им возражать против его захвата? В противном случае за ним бы проследили, чтобы избежать прецедента, видимо, желание американского правительства играло решающую роль.
Тогда есть ли смысл требовать посещения ближайшего американского консульства или угрожать скандалом международного масштаба?
Собственно говоря, если сей постыдный акт совершен с молчаливого согласия американского правительства (а в этом нет сомнения), то Соединенные Штаты не могли со своей стороны предпринять какие-либо открытые действия или выразить протест. Несомненно, возникает вопрос, как русским удалось тайно похитить его, и единственным ответом будут глупость или молчаливое согласие американцев. И конечно же, Штаты не захотят, чтобы мировая общественность пришла к подобному заключению.
Он прекрасно понимал, почему так произошло. Родано ему все разъяснил. Американское правительство нуждалось в информации, а у него была идеальная возможность получить ее. Идеальная? Каким образом? Русские не идиоты, чтобы дать ему доступ к информации, утечка которой нежелательна. Даже если он ее каким-то чудом получит, они не настолько глупы, чтобы дать ему уйти.
Чем больше он думал, тем острее осознавал, что, живой или мертвый, он больше не увидит Соединенные Штаты, и американская разведка сбросит дело со счетов, посчитав его пропавшим без вести.
Моррисон критически оценивал себя…
Альберт Джонас Моррисон, доктор физических наук, ассистент кафедры нейрофизики, автор непризнанной, осмеянной теории мысли; неудавшийся муж, неудавшийся отец, неудавшийся ученый, а сейчас жалкая пешка в чужой игре. Терять нечего. Глубокой ночью в гостиничном номере, где-то у черта на рогах, в стране, которая на протяжении века считалась основным врагом его государства (хотя в последние десятилетия господствовал дух вынужденного и подозрительного сотрудничества)… Моррисон оплакивал сам себя, от детской беспомощности, от унижения. Он знал, никто даже не вспомнит о нем.
И все же — вспыхнула маленькая искорка гордости — русские в нем нуждаются. Они рисковали, чтобы заполучить его. Когда не удалось уговорить, нисколько не колебались, организовав похищение. А ведь они не могли быть до конца уверены, что Штаты старательно закроют на это глаза. Захватив его, они все-таки шли на риск международного скандала. Напрашивались на неприятности, скрывая его. Он находился здесь один, но на окнах были решетки. Дверь не заперта, но когда он открыл ее, то обнаружил двух вооруженных людей в униформе, которые вежливо спросили, не нуждается ли он в чем-нибудь. Ему не нравилось заключение, но оно являлось явным свидетельством его ценности. По крайней мере, здесь.
Как долго это будет продолжаться? Даже если у них создалось впечатление, что его теория мысли правильна, сам Моррисон должен признать: все данные, собранные им, случайны и весьма приблизительны, никто не мог подтвердить ценность его открытий. Что, если русские тоже не докопаются до его рациональности или при более внимательном изучении признают ее призрачной и неясной?
Баранова сказала, что Шапиров высоко оценил его гипотезы. Но Шапиров пользовался дурной славой сумасброда, каждый день меняющего свои взгляды. А если Шапиров пожмет плечами и отвернется, как поступят русские? Если американская добыча окажется бесполезной, вернут ли они ее с пренебрежением в Штаты (еще одно унижение, в некотором смысле) или попытаются скрыть глупый поступок, сгноив в застенке? А может, выдумают нечто похуже…
В сущности, тот, кто решил похитить его, сам напрашивался на неприятности, он явно был каким-то должностным лицом, не простым человеком. Если затея потерпит полное фиаско, что сделает этот чиновник ради спасения собственной шкуры?
Ранним утром вторника, пробыв в Союзе уже целый день, Моррисон пришел к выводу, что в будущем, кроме несчастий, ему ничего не уготовано. Он встречал рассвет, но на душе царил мрак.
13
В восемь утра в дверь грубо постучали. Он слегка приоткрыл ее, но охранник с другой стороны толкнул дверь, широко распахнув, как бы показывая, кто здесь хозяин.
Солдат гаркнул громче, чем следовало:
— Через полчаса придет мадам Баранова, чтобы отвести вас к завтраку. Будьте готовы.
Поспешно одеваясь и бреясь электробритвой довольно старой конструкции по американскому стандарту, он удивлялся, почему охранник назвал Баранову «мадам». Неужели старое «товарищ» вышло из употребления?
Он почувствовал раздражение. Глупец! Разве можно трезво мыслить, находясь в гуще трясины? Хотя многие так и делают.
Через десять минут пришла Баранова. Она постучала более вежливо, чем охранник, и, войдя, спросила:
— Как вы себя чувствуете, доктор Моррисон?
— Чувствую себя похищенным, — сострил он натянуто.
— А кроме этого? Вы хорошо выспались?
— Может, и хорошо. Не могу сказать. Откровенно говоря, мадам, нет настроения разговаривать. Что вы хотите?
— В настоящий момент ничего, кроме как угостить завтраком. И пожалуйста, доктор Моррисон, поверьте, я так же не свободна, как и вы. Уверяю вас, в эту минуту мне гораздо больше хотелось бы находиться со своим маленьким Александром, чем коротать время в вашем обществе. К сожалению, в последние месяцы я не уделяю сыну должного внимания, да и муж недоволен моим отсутствием. Правда, когда Николай женился на мне, он знал, что у меня ответственная работа. Я постоянно говорила ему об этом.
— Насколько я понимаю, вы хоть сейчас можете послать меня назад в мою страну и вернуться к Александру и Николаю.
— Если бы. Но это невозможно. Так что пойдемте завтракать. Можете, конечно, поесть и здесь, но тогда вы почувствуете себя пленником. Давайте поедим в столовой, так будет лучше.
— Неужели? Два охранника пойдут за нами по пятам, не так ли?
— Правила, доктор. Зона тщательно охраняется. Вас будут оберегать, пока какой-нибудь ответственный работник не убедится, что вы благонадежны. Правда, их в этом очень трудно убедить. Их работа — сомневаться.
— Еще бы! — пожал плечами Моррисон, чувствуя, как жмет в подмышках выданный ему пиджак.
— Тем не менее они не помешают никоим образом.
— Но если я сделаю резкое движение и дам повод заподозрить побег, полагаю, они пристрелят меня на месте?
— Нет, им нельзя этого делать. Вы нужны нам живой. За вами погонятся и, возможно, схватят. И потом, я уверена, вы понимаете, что глупо напрашиваться на неприятности.
Моррисон нахмурился, стараясь скрыть раздражение.
— Когда мне вернут багаж и одежду?
— В свое время. Первое распоряжение — поесть.
Столовая, куда они добирались вначале на лифте, а затем по пустынному коридору, оказалась не слишком большой. Она вмещала десять столов, мест на шесть каждый. Посетителей было мало. Баранова и Моррисон сидели вдвоем, никто не присоединился к ним. Два охранника уселись за стол рядом с дверью. Каждый из них ел за двоих, но не выпускал пленника из поля зрения. Меню не предложили. Им просто принесли еду, к ее количеству нельзя было придраться. Подали яйца, сваренные вкрутую, вареный картофель, щи и толстые ломти черного хлеба с черной икрой. Еда стояла в центре стола. «Этого, — подумал Моррисон, — хватило бы на шестерых». Вдвоем они смогли съесть только треть. Немного погодя он отметил, что с полным желудком жить немного спокойнее.
— Мадам Баранова…
— Почему вы не зовете меня Натальей, доктор Моррисон? У нас неофициальные отношения. И мы намереваемся сотрудничать, возможно, на протяжении долгого времени. Если вы часто будете употреблять «мадам», у меня начнется мигрень. Друзья зовут меня Наташа. Можно и так.
Она улыбнулась. Но Моррисон упрямо не хотел выказывать свое расположение.
— Мадам, когда я начну испытывать к вам дружеские чувства, то непременно смогу вести себя как друг. Но, будучи пленником, находясь в неволе, я предпочитаю официальность.
Баранова вздохнула. Она откусила кусок хлеба и стала угрюмо жевать. Проглотив, вздохнула:
— Пусть будет, как вы хотите. Но, пожалуйста, избавьте меня от этого «мадам». У меня есть звание — не говорю «ученое». Это звучит слишком громко. Но я перебила вас…
— Доктор Баранова, — произнес Моррисон еще холоднее, — вы не сказали, что от меня требуется. Вы говорили о минимизации, но ведь и сами в курсе, как и я, что это невозможно. Полагаю, вы надеялись сбить меня с толку, ввести в заблуждение. Оставим это. Уверен, здесь нет необходимости играть в игры. Скажите, какова подлинная причина того, что я здесь. В конце концов, со временем придется это сделать, если вы все-таки хотите, чтобы я принес пользу.
Баранова покачала головой:
— Вы — человек, не поддающийся убеждению. С самого начала я говорила вам правду. Речь идет о минимизации.
— Не могу поверить в это.
— Тогда почему вы находитесь в Малограде?
— Смоллсити? Литглтауне? Тайнибурге? — проговорил Моррисон, испытывая удовольствие от собственного голоса, произносящего английские фразы. — Видимо, этот город весьма мал, отсюда и название.
— Повторюсь, доктор Моррисон, вы несерьезный человек. Но неведение не протянется долго. Вы должны познакомиться с некоторыми людьми. Один из них, кстати, сейчас прибудет, — Она осмотрелась, раздраженно нахмурившись, — Где же он?
— По-моему, к нам никто не приближается. Вон за другим столом «товарищи» ловят мой взгляд и наблюдают, куда он направлен.
— Они предупреждены, — бросила Баранова рассеянно. — Не будем тратить время на пустяки. Где же он? — Она встала, — Доктор Моррисон, извините. Я ненадолго отлучусь.
— А не боитесь оставлять меня одного? — съязвил Моррисон.
— Они остаются с вами, доктор, — утешила его Наталья, указав на охрану, — Пожалуйста, не давайте повода для ответных действий. Интеллект — их слабое место, эти ребята обучены следовать приказам без болезненной необходимости думать, поэтому могут просто сделать вам больно.
— Не беспокойтесь. Буду осмотрителен.
Она ушла, перекинувшись несколькими словами с охранниками.
Моррисон окинул столовую угрюмым взглядом. Не найдя ничего интересного, опустил глаза на свои сжатые руки, лежащие на столе, и уставился на внушительные остатки трапезы.
— Вы закончили, товарищ?
Моррисон резко поднял голову. А он было решил, что слово «товарищ» — архаизм.
Рядом стояла женщина и смотрела на него, небрежно подпирая бок рукой. Это была довольно полная женщина с рыжекаштановыми волосами, в несвежей белой униформе. Ее рыжеватые брови пренебрежительно поднялись.
— Кто вы? — спросил Моррисон, нахмурившись.
— Я? Валерия Палерон. Моя должность? Трудолюбивая подавальщица, зато советская гражданка и член партии. Это я принесла вам еду. Разве вы меня не заметили? Или я не стою вашего внимания?
Моррисон откашлялся.
— Извините, мисс. Я думал о другом. Но вам лучше не убирать со стола. Думаю, сюда еще придут.
— Ах! И Царица тоже? Она еще вернется?
— Царица?
— Думаете, в Союзе больше нет цариц? Пораскиньте мозгами, товарищ. Эта Баранова, потомственная крестьянка в пятом поколении, считает себя настоящей леди, я уверена.
Официантка с отвращением фыркнула, как будто ей под нос сунули тухлую селедку.
Моррисон пожал плечами:
— Я не слишком близко знаю ее.
— Вы американец, не так ли?
Моррисон быстро проговорил:
— С чего вы взяли?
— Говорите с акцентом. Кем еще вам быть? Сынишкой царя Николая?
— Я так плохо говорю по-русски?
— Похоже, вы изучали его в школе. Американца чуешь за километр. Как только он брякнет: «Стакан водка, пожалуйста». Конечно, они говорят не так паршиво, как англичане. Англичанина чуешь за два километра.
— Что ж, признаюсь, я американец.
— Собираетесь возвращаться домой?
— Я, конечно, надеюсь…
Официантка едва заметно кивнула, достала тряпку и задумчиво вытерла стол.
— Я бы хотела съездить в Соединенные Штаты…
Моррисон кивнул:
— Почему бы и нет?
— Мне нужен паспорт.
— Конечно.
— Как мне его получить, простой официантке?
— Полагаю, надо обратиться с просьбой.
— С просьбой? Заявиться к высокопоставленному чиновнику и сказать: «Я, Валерия Палерон, хочу съездить в Соединенные Штаты». Он спросит: «Зачем? Что вы там не видели?» А я отвечу: «Страну. Людей. Изобилие. Любопытно, как там живут». Меня не поймут.
— Добавьте еще что-нибудь, — посоветовал Моррисон. — Скажите, что мечтаете написать книгу о Соединенных Штатах в назидание советской молодежи.
— Знаете, как тут много подобных книг…
Она вдруг напряглась и снова принялась тереть тряпкой стол.
Моррисон поднял голову. Рядом стояла Баранова, испепеляя Палерон взглядом. Она грубо бросила странное словечко, которое Моррисон не узнал, но мог поклясться, что оно было эпитетом, и не очень вежливым.
Женщина, вытиравшая стол, покраснела. Баранова сделала едва заметный жест, та повернулась и ушла.
Тут Моррисон заметил человека, стоящего за спиной Барановой. Невысокого роста, с толстой шеей, суженными глазами, крупными ушами и мускулистым телом. Его темные волосы, длиннее, чем принято носить у русских, пребывали в ужасном беспорядке, будто он никогда не прикасался к расческе.
Баранова, даже не подумав представить его, сразу спросила:
— Эта женщина разговаривала с вами?
— Да, — ответил Моррисон.
— Узнала в вас американца?
— Сказала, что меня выдал акцент.
— Сообщила, что хочет поехать в Штаты?
— Да.
— Что вы ответили? Предложили помочь ей?
— Просто посоветовал попросить паспорт, если у нее есть желание уехать.
— Больше ничего?
— Ничего.
Баранова недовольно процедила:
— Не обращайте внимания. Она невежественная женщина. Позвольте представить моего друга, Аркадия Виссарионовича Дежнева. А это доктор Альберт Джонас Моррисон.
Дежнев неуклюже поклонился:
— Наслышан о вас, доктор Моррисон. Академик Шапиров частенько о вас рассказывал.
Моррисон холодно ответил:
— Польщен. Но ответьте мне, доктор Баранова, если эта женщина, официантка, так раздражает вас, почему бы не убрать ее или не перевести на другое место?
Дежнев грубо засмеялся:
— Без шансов, товарищ американец. Полагаю, она так вас называла?
— Не совсем так.
— Рано или поздно это случится, но пока мы не вмешиваемся. Эта женщина, вероятно, информатор и наблюдает за нами.
— Но почему?..
— Потому, что при нашей работе нельзя никому доверять. Когда вы, американцы, занимаетесь передовой наукой, разве не находитесь под тщательным наблюдением?
— Не знаю, — ответил Моррисон сдержанно. — Никогда не работал в области крупных научных проблем, к которым бы благоволило правительство. И все же если эта женщина — информатор какой-либо разведки, то почему она действует столь глупо?
— Наверняка она провокатор. Болтает возмутительные вещи, вызывает на разговор.
Моррисон кивнул:
— Что ж, это ваши проблемы, не мои.
— Именно так, — согласился Дежнев и обратился к Барановой: — Наташа, он еще не в курсе?
— Пожалуйста, Аркадий…
— Давай, Наташа. Как говорил мой отец: «Если надо вырвать зуб, долго не тяни — сразу рви». Скажи ему.
— Я говорила, что мы занимаемся минимизацией.
— И все? — спросил Дежнев.
Он сел, подвинул стул к Моррисону и приблизился к нему. Моррисон машинально отклонился, охраняя личное пространство. Дежнев подвинулся еще ближе и сказал:
— Товарищ американец, моя подруга Наташа — романтичная натура. Она уверена, что вы захотите помочь нам из любви к науке. Она чувствует, что мы способны убедить вас с радостью сделать то, что нам необходимо. Но она ошибается. Ведь вас не удалось уговорить приехать добровольно…
— Аркадий, ты груб, — перебила его Баранова.
— Нет, Наташа, я честен — это почти одно и то же. Доктор Моррисон, или Альберт, я ненавижу официальность, — он картинно пожал плечами, — поскольку вас не убедить, да и времени мало, мы заставим вас сделать все, что нам нужно.
Баранова вновь возмутилась:
— Аркадий, ты обещал, что не станешь…
— Мне наплевать. Дав обещание, я подумал и решил, что американец все же должен знать, что его ждет. Так будет лучше для нас — и для него тоже.
Моррисон переводил взгляд с Натальи на Аркадия. У него вдруг перехватило дыхание. Он в их власти, выбора нет.
14
Моррисон хранил молчание до тех пор, пока Дежнев беспечно и с удовольствием поглощал завтрак.
Столовая почти опустела, Валерия Палерон убирала остатки еды, протирала столы и стулья. Дежнев поймал ее взгляд и велел убрать со стола.
Моррисон произнес:
— Итак, у меня нет выбора. И в чем же суть дела?
— Ха! Наташа не сказала вам об этом? — вопросом ответил Дежнев.
— Она упоминала, что я буду заниматься проблемами минимизации. Но я знаю, что такой проблемы не существует, всего лишь жалкая попытка сделать невозможное возможным. И я, конечно, вам тут не помощник. Чего вы от меня хотите?
Дежнев сделал удивленный вид:
— Почему вы думаете, что минимизация невозможна?
— Потому что это факт.
— А если я скажу, что мы добились ее?
— Тогда я потребую доказательств.
Дежнев повернулся к Барановой, которая глубоко вздохнула и кивнула.
Дежнев встал:
— Пойдемте. Мы отведем вас в Грот.
Моррисон от досады прикусил губу. Раздражение нарастало.
— Я не знал, что слово «грот» есть в русском языке.
Баранова пояснила:
— У нас есть подземная лаборатория. Мы называем ее Грот. А слово действительно редкое. Короче говоря, Грот — месторасположение проекта минимизации.
15
На улице ждал реактивный аэромобиль. Моррисон заморгал, слегка отвыкнув от солнечного света. Он с любопытством разглядывал машину. Ей не хватало американского изящества. Она походила на большие сани с маленькими сиденьями и громоздким мотором спереди и не могла защитить пассажиров от капризов холодной, сырой погоды. Моррисону стало интересно, есть ли у русских закрытый вариант машины. Возможно, перед ними всего лишь летняя модель.
Дежнев расположился за пультом управления. Баранова указала Моррисону на сиденье за Дежневым. Сама села справа и обратилась к охране:
— Возвращайтесь в гостиницу, ждите нас там. С этого момента мы берем на себя полную ответственность.
Она передала охранникам бумагу, где быстро и неразборчиво расписалась, поставила дату и, глянув на часы, время.
Когда они прибыли в Малоград, Моррисон увидел, что этот город соответствует своему названию. Дома, выстроенные ровными рядами, было не отличить друг от друга. Ясно, город построен для тех, кто работал над проектом, его архитектура — намек на сказки о минимизации — не требовала особых затрат. При каждом доме был свой огород. Улицы, хотя и мощеные, выглядели как-то незаконченно. Машина, управляемая реактивным аэродвигателем, оторвавшись от земли, подняла небольшое облако пыли, которое сопровождало их на протяжении всего пути. Моррисон заметил, как это облако раздражало пешеходов, мимо которых они проезжали. Замечая их приближение, люди один за другим шарахались в стороны. Моррисон почувствовал дискомфорт, когда встречный аэроавтомобиль обдал их подобным облаком пыли.
Баранова весело улыбнулась, откашлялась и сказала:
— Не беспокойтесь. Нас пропылесосят.
— Пропылесосят? — проворчал Моррисон, закашлявшись.
— Да. Дело не в нас, пыль мы переживем, но в Гроте не должно быть пыли.
— В моих легких тоже. Не лучше ли закрыть машину?
— Нам обещают более современные модели, возможно, их скоро доставят. Этот новый город построен в степях. Здесь засушливый климат. Но тем не менее люди выращивают тут овощи. Как видите, у них есть и скот, но для развитого сельского хозяйства нужны время и ирригационные сооружения. Но сейчас это не важно. Нас интересует только минимизация.
Моррисон покачал головой:
— Вы говорите о минимизации так часто и с таким благоговением, что почти убедили меня в ее существовании.
— Поверьте мне. Дежнев ее продемонстрирует вам лично.
Дежнев добавил со своего места, не оборачиваясь:
— И это доставит мне, скорее всего, неприятности. Я должен был снова связаться с Центральным координационным комитетом — хотя беседа стоила мне седых волос. Как говорил мой отец: «Обезьян создали, когда понадобились политики». Как можно находиться за две тысячи километров и заниматься политикой…
Аэромобиль плавно подкатил туда, где внезапно заканчивался город, перед ними возник низкий горный массив.
— Грот, — разъяснила Баранова, — расположен внутри. Здесь есть все необходимые помещения, они защищены от капризов погоды, недосягаемы для наблюдения с воздуха, даже шпионских спутников.
— Шпионские спутники противозаконны! — возмутился Моррисон.
— Противозаконно, дорогой доктор, называть их шпионскими, — парировал Дежнев.
Аэромобиль накренился на повороте и остановился в тени скалистой расщелины массива.
— Все на выход, — приказал Дежнев.
Он пошел вперед, остальные последовали за ним. В горе неожиданно появилась дверь: Моррисон даже не заметил, когда это произошло. Она открылась словно по волшебству, будто кто-то произнес «Сезам, откройся». Дежнев отступил в сторону и жестом пригласил Моррисона и Баранову войти. И Моррисон после яркого утреннего солнца очутился в довольно темном помещении. Его глаза какое-то время привыкали к сумраку. Это была, конечно, не разбойничья пещера, а тщательно и детально разработанное сооружение. У Моррисона появилось ощущение, будто он оказался на Луне. Он никогда там не был, но знал, как выглядят ее подземные поселения. Тем не менее антураж здесь не походил на земной, если не брать в расчет земное притяжение.
