Глава 18
ГЛАЗ
Кора заметила лейкоцит почти одновременно с Микаэлсом.
— Смотрите! — закричала она с ужасом.
Все остановились и посмотрели назад.
Лейкоцит был устрашающих размеров. В диаметре в пять раз больше «Протея», а то и еще крупнее. Путешественникам он казался молочно-белой, бесформенной, пульсирующей горой протоплазмы.
Высоко расположенное ядро клетки было чуть темней, чем окружающая его белизна. Оно казалось злым оком чудовища, которое каждую минуту меняло свою форму. Этот ужасный сгусток навис над «Протеем».
Грант рефлекторно дернулся в сторону судна.
Кора схватила его за руку.
— Что вы делаете, Грант?
— Спасти его невозможно, — промолвил Дюваль. — Нужно уносить ноги.
Грант раздраженно тряхнул головой.
— Я и не собирался его спасать. Я думаю о корабле.
— Нам не спасти и судно, — грустно добавил Оуэнс.
— Но может, нам удастся дотянуть его до того места, откуда корабль можно будет вытащить наружу… Поймите, даже если он разрушен лейкоцитом, даже если распался на атомы, он увеличится. Увеличатся его атомы. Бинеса убьет если не целый корабль, так его обломки.
— Нам не сдвинуть корабль, — сказала Кора. — О Грант, пожалуйста, только не умирайте. Ведь столько уже всего было!
Грант улыбнулся ей.
— Поверьте, Кора, у меня нет никакого желания умирать. Плывите дальше втроем. А я попробую сделать то, что когда-то проворачивал еще в колледже.
Он поплыл обратно. Его сердце бешено заколотилось, когда он приблизился к невообразимому чудовищу. За этим страшилищем показались другие, но Гранту нужен был именно этот, который проглотил «Протей». И никакой больше.
Подплыв поближе, он смог разглядеть его поверхность. Со стороны она казалась гладкой, но на самом деле сквозь нее виднелись гранулы и вакуоли — сложный механизм. Настолько сложный, что биологи до сих пор не познали всех его свойств. И все это помещалось в одной-единственной микроскопической частице живой материи.
«Протей» был уже полностью внутри, темнел мрачной глыбой в одной из вакуолей. Гранту даже показалось, что он разглядел лицо Микаэлса в кабине, но, скорее всего, просто разыгралось воображение.
Вот он подобрался к самому подножию этой громады, но как привлечь ее внимание? Эта дрянь не видит и не чувствует, не умеет мыслить.
Это автоматический агрегат из протоплазмы, который реагирует на различные повреждения и тех, кто их причиняет.
Как? Грант не знал. Вероятно, на каком-то молекулярном уровне это знал сам лейкоцит, ему бы только оказаться поблизости от бактерии. Почуял же он «Протей». Почуял и проглотил.
Грант был много меньше «Протея», меньше бактерии, даже сейчас. Привлечет ли он внимание лейкоцита?
Он выхватил нож и всадил лезвие глубоко в белую тушу. Рванул книзу.
Ничего не произошло. Кровь не появилась, поскольку у лейкоцитов крови нет.
Постепенно разрез в мембране заполнила внутренняя протоплазма, клетка переместилась и повернулась к Гранту другим боком.
Он ударил снова. Он не рассчитывал, что ему удастся уничтожить лейкоцит, при его-то размерах! Главное было увлечь его за собой.
Грант отплыл и с радостью и облегчением увидел, как сбоку белой громады выдвинулась псевдоподия и поползла в его сторону.
Он отплыл еще дальше. Отросток — за ним.
Его заметили! Непонятно, каким образом, но лейкоцит заметил его и двинулся следом — вместе со всем содержимым, вместе с «Протеем».
Грант поплыл быстрее. Лейкоцит двинулся за ним (как и надеялся Грант), но не очень быстро. Эта клетка не рассчитана на скорость, поскольку передвигается, как амеба, — вытягивая вперед псевдоподии и переливаясь в них всей массой. Обычно лейкоциту приходится бороться с неподвижными частицами — бактериями и инородными телами. А для этого хватает скорости движения амебы. Сейчас же добыча ускользала из-под псевдоподий. (Грант надеялся, что ускользает достаточно быстро.)
Разогнавшись, он проскочил мимо остальных товарищей, которые замешкались, наблюдая за его стычкой с лейкоцитом.
— Вперед, — выдохнул он, — Он идет за нами!
— И остальные тоже, — хмуро ответил Дюваль.
Грант оглянулся. Вдалеке клубился белый туман. То, что заметил один лейкоцит, замечают и другие.
— Как…
— Я видел, как вы ударили лейкоцит, — сказал Дюваль, — Если вы ранили его, в кровь попали специфические вещества — содержимое клетки, которое привлекло остальных из соседних областей.
— Господи! Тогда вперед!
Картер и Рейд наблюдали из контрольного зала, как хирурги сгрудились возле головы Бинеса. С каждым мгновением Картер все больше погружался в пучину отчаяния.
Это конец. Все зря. Все зря. Все…
— Генерал Картер! Сэр! — позвали его. Голос зовущего прервался от волнения.
— Да?
— «Протей», сэр! Он движется.
— Остановить операцию! — завопил генерал.
Хирурги замерли, ошеломленно глядя на него.
Рейд вцепился в рукав Картера.
— Может, он двигается из-за того, что начал постепенно увеличиваться? Если мы не вытащим его прямо сейчас, лейкоциты могут убить команду.
— Куда? — крикнул Картер. — Куда они движутся?
— Вдоль глазного нерва, сэр.
Картер резко повернулся к Рейду.
— Куда это? Что это значит?
У Рейда вытянулось лицо.
— Я даже не подумал… Это экстренный выход. Они идут к глазу и через слезный проток — наружу. Они, конечно, могут повредить его, но тогда Бинес отделается всего лишь потерей глаза… Эй, принесите предметное стекло из-под микроскопа! Картер, давайте спустимся туда.
Глазной нерв представлял собой переплетение волокон, каждое из которых походило на связку сосисок.
Дюваль остановился, положил руку на утолщение между двумя «сосисками» и зачарованно сказал:
— Узел Ранвье?! Я касаюсь его!
— Прекратите хвататься за все, что под руку попадется! — прошипел Грант, — Плывите!
Лейкоцитам не нужно было терять время, лавируя между переплетением нервных волокон. Они перетекали из одного свободного места в другое.
Грант с тревогой попытался разглядеть, следует ли за ними тот лейкоцит, который проглотил «Протей». Но нигде не мог обнаружить темное пятно корабля. Если он и находился в ближайшем белом чудовище, то успел переместиться глубоко внутрь, так что его больше не было видно. А если лейкоцит, который следовал за ними по пятам, не нес в себе «Протей», значит, Бинес погибнет, несмотря на все их усилия.
Когда пятна света от нашлемных фонариков падали на нерв, вспышки света не гасли, а быстро бежали дальше вдоль нервного волокна, увеличиваясь в амплитуде.
— Световые импульсы, — пробормотал Дюваль. — Глаза Бинеса полуоткрыты.
— Все становится меньше, — встревожился Оуэнс. — Замечаете?
Грант кивнул. Лейкоцит съежился почти вполовину от той громадины, какой был раньше. Если это был тот самый.
— Нам осталось несколько секунд, — сказал Дюваль.
— Не могу больше! — простонала Кора.
Грант быстро подплыл к ней.
— Конечно можете. Мы уже в глазу. Нам осталось-то — кот наплакал.
Он обнял ее за талию, чуть подталкивая вперед. Потом отобрал лазер и блок питания.
— Сюда. Там слезный проток.
Они выросли уже настолько, что едва помещались в межтканевом пространстве, по которому плыли. По мере роста они двигались все быстрее, и лейкоциты уже не казались такими страшными.
Дюваль пнул башмаком стенку мембраны, до которой добрался первым.
— Давайте, — сказал он. — Мисс Петерсон, сначала вы.
Грант протолкнул ее внутрь, пролез следом. Потом Оуэнс и Дюваль.
— Выбрались, — заявил Дюваль со сдерживаемым торжеством. — Мы выбрались из тела Бинеса!
— Стойте, — перебил его Грант. — Я собирался прихватить и тот лейкоцит. Иначе…
Он помедлил, потом разразился восторженным воплем:
— Вот он! Слава богу, это именно тот, что нам нужен!
Лейкоцит с трудом просочился через отверстие, которое проделал Дюваль. Сквозь оболочку виднелся «Протей», вернее, то, что от него осталось. Клетка уменьшилась больше чем вполовину, и бедное страшилище внезапно прихватил острый приступ несварения.
Но оно отважно продолжало бороться. Однажды подвигнутое на преследование, оно не отступало.
Трое мужчин и женщина понеслись вверх в восходящих потоках прозрачной жидкости. Слабо шевелящийся лейкоцит понесло за ними.
Гладкая выпуклая стенка была с одной стороны прозрачной. Не такой просвечивающей, как тонкие стенки капилляров, а именно прозрачной. И никаких признаков клеточного строения.
— Это роговая оболочка, — сказал Дюваль. — А эта стена — нижнее веко. Нам нужно поскорее выбраться отсюда, чтобы не повредить Бинесу. И на все про все — пара секунд.
Далеко вверху (они еще были очень малы) виднелась горизонтальная щель.
— Туда, — скомандовал Дюваль.
— Корабль на поверхности глаза, — провозгласил торжествующий вопль.
— Отлично, — сказал Рейд. — Правый глаз.
Оператор низко склонился над закрытым правым глазом Бинеса, держа в руке стеклышко. Нашли подходящую линзу. Медленно и осторожно подцепили пинцетом нижнее веко и оттянули вниз.
— Вот он, — прошептал оператор. — Похоже на пылинку… Быстрым и привычным движением он подобрал капельку слезы на стеклышко, вместе с кусочком пыли.
Все отступили.
— Сейчас они начнут быстро увеличиваться, — сказал Рейд — Разойтись!
Оператор, раздираемый желанием убраться подальше и необходимостью быть осторожным, опустил стеклышко на пол и резво бросился прочь.
Медсестры быстро выкатили операционный стол через широкие двустворчатые двери. И с поразительной быстротой пы линки на предметном стеклышке начали возвращаться к прежним размерам.
Там, где минуту назад не было ничего, появились трое мужчин, одна женщина и куча металлолома, искореженного и изъеденного до неузнаваемости.
— За восемь секунд! — пробормотал Рейд.
— А где Микаэлс? — вскинулся Картер. — Если он остался в Бинесе…
И он повернулся в сторону, куда увезли операционный стол. Понимание окончательного поражения обрушилось на него.
Грант стащил шлем и отбросил его.
— Все в порядке, генерал. Можете покопаться в остатках «Протея» и где-то там вы наткнетесь на то, что осталось от Ми-каэлса: несколько литров органического желе да обломки костей.
Грант еще не вырос настолько, чтобы принимать мир таким, каков он есть на самом деле. Он проспал, с небольшими перерывами, пятнадцать часов. И проснулся, все удивляясь, как вокруг просторно и светло.
Он завтракал в постели, а рядом сидели Картер с Рейдом и улыбались.
— Остальные тоже так блаженствуют? — спросил он.
— Они получили все, что можно приобрести за деньги, — ответил Картер. — Собственно, не так уж и много. Только Оуэнса мы отпустили домой. Он рвался к жене и детям. Он ушел, но только после того, как мы вытрясли из него краткий доклад… Знаете, Грант, ваш вклад в успех операции оказался больше, чем у остальных.
— Если вы собираетесь раструбить это по газетам — пожалуйста, — сказал Грант. — Если хотите представить меня к награде или премии, я согласен. Если собираетесь дать мне оплачиваемый отпуск на год — с удовольствием. Собственно, каждый из нас был незаменим. Даже Микаэлс помогал изо всех сил… почти все время.
— Микаэлс… — задумчиво произнес Картер. — Вы, конечно, понимаете, что некоторые моменты не для публики. Официальная версия гласит, что он погиб, исполняя свой долг. Совсем ни к чему распространяться, что в ряды сотрудников ФЦИПМ затесался предатель. Тем более я не уверен, что он был именно предателем.
— Я знал его достаточно, он не был предателем, — добавил Рейд. — По крайней мере, в обычном смысле этого слова.
Грант кивнул.
— Согласен. Микаэлс не был похож на этакого книжного злодея. Он потерял столько времени, натягивая на Оуэнса скафандр, прежде чем выбросить его из корабля. Он рассчитывал, что лейкоциты прикончат его, но сам ни за что бы не решился убить человека. Нет… мне кажется, он действительно просто хотел, чтобы механизм управления миниатюризацией остался неразгаданным. Как он считал, во благо человечества.
— Он всегда был за мирное использование миниатюризации, — заметил Рейд. — Как и я. Но какую пользу может принести…
— Волнение не пошло вам на пользу, — перебил его Картер. — Вспомните, точно то же было, когда изобрели атомную бомбу. Всегда найдутся те, кто считает, что если запретить новое открытие, которое влечет ужасные последствия, то можно и горя не знать. Только нельзя остановить изобретение, для которого пришло время. Оно, как говорится, носится в воздухе. Если бы Бинес умер, нашелся бы кто-либо другой. Не сейчас, так через пять, десять лет, но нашелся. Но тогда тайну управления миниатюризацией могла открыть Другая сторона!
— Но мы успели раньше, — вставил Грант. — И что с того? Гибель мира в последней войне? Кажется, Микаэлс был прав.
— Возможно, здравый смысл возьмет верх и на Той, и на Этой стороне, — сухо ответил Картер. — Нельзя заходить слишком далеко.
— Особенно после того, — сказал Рейд, — как все узнают о вас. Газеты раструбят байку о фантастическом путешествии «Протея», о мирном использовании миниатюризации. И тогда будет возможно вырвать науку из лап военных. Глядишь, и получится.
Картер потянул сигару в рот. Мрачно поглядел, но уклонился от ответа.
— Грант, как вы умудрились подловить Микаэлса? — спросил он.
— Да никак, — ответил Грант. — Во мне бродили смутные подозрения. Сперва, генерал, вы послали меня в экспедицию, поскольку сомневались в надежности Дюваля.
— Э-э, как… Послу-у-шайте…
— Да бросьте. Все на судне об этом знали. Пожалуй, кроме Дюваля. Это толкнуло меня на неверный путь. Собственно, вы сами не были уверены в правильности своих подозрений, поскольку ничего мне не сказали. Значит, и я не был обязан подозревать всех и каждого. На борту корабля были только высокопоставленные лица, и, если бы я схватил кого-нибудь за жабры да ошибся, вы быстро дали бы задний ход и оставили меня расхлебывать всю кашу.
Рейд усмехнулся, а Картер залился краской и начал старательно изучать кончик своей сигары.
— Я не в обиде, конечно, — продолжал Грант. — Расхлебывать кашу — часть моей профессии. Но только если я сам ее заварил. Потому я и выжидал, хотел быть до конца уверенным. Да так и не дождался. У нас случилось несколько неприятных совпадений, если только их можно назвать совпадениями. Например, сломался лазер. Получается, его сломала мисс Петерсон? Почему же тогда она действовала так грубо? Она — специалист и могла бы повредить лазер так, чтобы с виду он казался в порядке, а на деле не работал. Она спокойно могла бы сбить прицел, чтобы Дюваль промахнулся и повредил нерв, а то и убил Бинеса. Такое явное повреждение лазера — результат несчастного случая. Или неумелой попытки разбить его. Что мог сделать каждый, но не мисс Петерсон.
Грант помолчал.
— Потом отвязалась моя страховка, когда я полез в легкие. В результате я едва не погиб. Логичнее всего было заподозрить Дюваля, но ведь именно он предложил посветить прожекторами корабля в щель, что меня и спасло. Какой смысл сперва стараться убить меня, а потом спасать? Никакого. Либо страховка отвязалась случайно, либо ее кто-то отвязал, но не Дюваль. Мы лишились запаса воздуха, — продолжал Грант. — Оуэнс вполне мог организовать такую поломку. Но потом, когда мы протянули шланг, он вытворял чудеса с полем миниатюризатора. Если бы он не сказал нам, что можно миниатюризировать воздух, а не только твердые тела, мы бы понятия об этом не имели и не подумали бы обвинить его в саботаже. Для чего выпускать запасы воздуха, а потом работать как проклятый, чтобы их пополнить? Опять же, либо это была случайность, либо в саботаже можно обвинить кого угодно, но не Оуэнса. Себя я в расчет решил не брать. Я-то знал, что я ни при чем. Остается Микаэлс.
— Вы пришли к выводу, — сказал Картер, — что во всех этих неурядицах виноват он.
— Нет, поскольку они могли быть простыми случайностями. Но если рассматривать их с точки зрения саботажа, то Микаэлса можно заподозрить в первую очередь. Именно он постоянно настаивал на немедленном возвращении всякий раз, как мы оказывались в затруднении, и именно он мог причинить наибольший ущерб своим саботажем. Итак, остановимся на Микаэлсе. Первая неудача: мы провалились в артериально-венозную фистулу. Или он действительно ее проглядел, или он сознательно направил корабль в нее. Но если это результат саботажа, то здесь нет никаких сомнений, только один виноват в этом — Микаэлс. Он сам признался, что это его вина. Только он мог завести нас в эту дыру. Только он знал кровеносную систему Бинеса как свои пять пальцев и мог заприметить крохотную фистулу. Именно он указал, в какой участок артерии нужно вводить субмарину.
— Ну, это могла быть и простая ошибка, ему не повезло — не доглядел, — возразил Рейд.
— Вот-вот! Но во всех последующих случаях те, по чьей вине мы оказывались в трудном положении, тут же бросались исправлять ошибку. А Микаэлс, когда мы выплыли в вену, начал сразу же доказывать, что все пропало и нужно немедленно возвращаться. И говорил то же самое во всех остальных случаях. Только он постоянно твердил об этом. И все же, насколько я могу судить, натолкнуло меня на подозрения не это.
— Гм, а что же тогда? — поинтересовался Картер.
— Когда экспедиция только началась, нас уменьшили и ввели в сонную артерию — я ужасно перепугался. Все чувствовали себя не на месте, если не сказать хуже, но Микаэлс трусил сильнее всех. Его просто сковало от ужаса. Я это сразу заметил. Но ничего особенного не подумал. Как я уже сказал, у меня самого поджилки тряслись и, признаться, я был рад, что не один такой. Но…
— Но?
— Но когда мы выбрались из этой треклятой фистулы, Микаэлс ни разу не проявил страха. Когда бы мы ни волновались, он оставался спокоен. Бесстрастен, как скала. Собственно, в самом начале путешествия он долго расписывал мне, какой он трус, — видимо, чтобы объяснить свой явный страх. Но под конец, когда Дюваль назвал его трусом, он чуть горло тому не перегрыз. Такие резкие перемены казались мне все более странными.
Грант помолчал, потом добавил:
— Мне казалось, что его начальный страх был вызван чем-то особенным. Когда он сталкивался с какой-нибудь опасностью наравне со всеми, он вел себя как человек отважный. Может, просто ему легче встречать опасность, когда о ней знают все. И он становится трусом, когда не может разделить риск с остальными, когда вынужден идти навстречу смерти в одиночку.
В самом начале все мы перетрусили, когда нас принялись уменьшать, но все закончилось вполне безобидно. Собственно, мы намеревались добраться до тромба, провернуть операцию и вернуться за десять минут. Все так и думали. Но только Микаэлс догадывался о том, что нас ждет. Он один знал об опасности — что нас затянет в водоворот. На совещании Оуэнс упомянул, что субмарина чрезвычайно уязвима, и Микаэлс думал, что мы идем на смерть. Он ждал, что мы погибнем. Неудивительно, что его так трясло.
Когда мы выбрались из фистулы и корабль не развалился на части, он чуть с ума не сошел от радости. Кроме того, он был уверен, что миссия провалена, и потому больше особенно не беспокоился. Но с каждым нашим успешным решением очередной проблемы его все больше разбирала злость. Он уже не боялся, а просто злился. К тому времени, как мы добрались до уха, я был почти уверен, что нужный тип — не Дюваль, а Микаэлс.
Я не позволил Дювалю испытать лазер раньше времени, когда Микаэлс начал настаивать на этом. Я приказал ему возвращаться на корабль, когда полез спасать мисс Петерсон от антител. Но под конец я все-таки допустил ошибку. Я не остался возле него во время самой операции и тем самым позволил ему захватить субмарину. Но поскольку я все еще немного сомневался, предполагая…
— Что за всем этим может стоять Дюваль? — спросил Картер.
— Да. Потому и вышел, чтобы посмотреть на его работу, хотя ничего не сумел бы предпринять, даже если бы Дюваль и оказался настоящим предателем. Если бы не этот идиотский шаг, мы бы вернулись на целом корабле и Микаэлс остался бы жив.
— Что ж. — Картер встал. — Это цена победы. Бинес остался жив и постепенно поправляется. Хотя, сдается мне, Оуэнс думает иначе. Он был просто влюблен в свой корабль.
— Не корите его, — сказал Грант. — Это было чудесное судно. Гм… А вы не знаете, где сейчас мисс Петерсон?
— Наверху, совсем рядом, — ответил Рейд, — Она оказалась выносливей вас.
— Я имею в виду, она до сих пор в Центре?
— Да. Наверное, в кабинете Дюваля.
— Угу, — буркнул Грант уже не так уверенно, — Ну, я приму душ, побреюсь и поднимусь туда.
Кора сложила бумаги.
— Доктор Дюваль, если с отчетом можно подождать до понедельника, я бы отдохнула в выходные.
— Да, конечно, — согласился Дюваль. — Думаю, что мы все заслужили небольшой отдых. Как вы себя чувствуете?
— Кажется, все в порядке.
— Но какая была экспедиция, вы не находите?
Кора улыбнулась и пошла к двери.
В дверь просунулась физиономия Гранта.
— Мисс Петерсон?
Кора застыла, потом узнала его и, улыбаясь, бросилась навстречу.
— А в кровеносной системе я была для вас Корой!
— А сейчас можно мне вас так называть?
— Конечно! Надеюсь, вы будете звать меня только так. Грант помедлил.
— Можете звать меня Чарльзом. Когда-нибудь настанет день, когда вам можно будет назвать меня Чарли.
— Я попробую, Чарльз.
— Когда вы заканчиваете работу?
— Уже закончила. Все выходные я свободна.
Грант поразмыслил с минуту, потер свежевыбритый подбородок, потом кивнул в сторону Дюваля, который склонился над своим столом.
— Вы все еще не отходите от него ни на шаг? — наконец спросил он.
Кора серьезно сказала:
— Я восхищаюсь его работой. Он — моей, — Она пожала плечами.
— А можно, я буду восхищаться вами? — спросил Грант.
Она задумалась, потом слегка улыбнулась.
— В любое время, когда вам захочется. И так долго, как вам захочется. Но только если я тоже смогу иногда восхищаться вами.
— Вы только предупредите меня, и я сразу встану в картинную позу!
Они засмеялись. Дюваль оторвался от бумаг, увидел их возле двери и махнул рукой — то ли приветствие, то ли прощание.
— Хочу переодеться в нормальную одежду, а потом зайти к Бинесу. Идет? — спросила Кора.
— А что, к нему пускают посетителей?
Кора отрицательно покачала головой.
— Но мы — посетители особенные.
Глаза Бинеса были открыты. Он попытался улыбнуться.
Сиделка тревожно прошептала:
— Только одну минутку! Он не знает, что случилось, потому не говорите ему ничего об этом.
— Понятно, — сказал Грант.
И, понизив голос, обратился к Бинесу:
— Как вы?
Бинес снова постарался улыбнуться.
— Не знаю. Устал. Голова болит, и правый глаз печет, но, кажется, ничего страшного.
— Хорошо!
— Ну, чтобы прикончить ученого, недостаточно просто огреть его по голове, — сказал Бинес. — Все математики утверждают, что череп человека прочнее камня, а?
— Мы очень этому рады, — мягко сказала Кора.
— Теперь мне предстоит вспомнить, что я собирался здесь рассказать. Пока кое-что неясно, но память постепенно возвращается. Все это находится во мне, только во мне! — Теперь он смог улыбнуться.
— Вы бы удивились, профессор, если бы знали, сколько интересного в вас находится, — пошутил Грант.
Сиделка шикнула на них, и им пришлось уйти. Они шли, рука об руку, навстречу миру, который уже не пугал, а только сулил радость и счастье.
