Архимандрит Исидор

Господи, что ся умножиша стужающии ми? Мнози востают на мя, мнози глаголют души моей: несть спасения ему в Бозе его. Ты же, Господи, Заступник мой еси, слава моя и возносяй главу мою. Гласом моим ко Господу воззвах, и услыша мя от горы святыя Своея. Аз уснух, и спах, востах, яко Господь заступит мя. Не убоюся от тем людей, окрест нападающих на мя. Воскресни, Господи, спаси мя, Боже мой, яко Ты поразил еси вся враждующия ми всуе: зубы грешников сокрушил еси. Господне есть спасение, и на людех Твоих благословение Твое (Пс. 3).

С растущей радостью можно перечитывать этот небольшой псалом и всякий раз открывать для себя что-то новое. Самое главное в нем – огромная вера псалмопевца в защиту Божию от обступающего со всех сторон греховного мира и в спасение всех, кто истинно предан Богу.

Я не случайно привел здесь псалом. Он связан с последними часами жизни архимандрита Исидора и многое объясняет. Более сорока лет прошло со дня его кончины. Давно умерли те, кто хорошо знали старца. Помнят его единицы, и рассказать они могут немного. Я попытался обобщить, что удалось узнать. Получилась очень куцая картина. И вот, завершая свои расспросы у сестер Золотовых, я посетовал на скудость информации. Анна Ивановна испытующе посмотрела на меня, потом взглянула на Валентину Ивановну и медленно, мне показалось даже торжественно, произнесла: «Вам мы сможем помочь». Через минуту я уже держал в руках две аккуратно исписанные крупным почерком клеенчатые тетради – венец подвига монахини Гавриилы, которая в течение двадцати лет, в самое тяжелое время, была рядом с архимандритом Исидором, помогала ему, старалась снять с него хотя бы часть бытовых невзгод. Вскоре после смерти о. Исидора монахиня передала свое сокровище сестрам Золотовым, зная, что оно будет в верных руках, что оно обязательно будет востребовано.

В миру ее звали Елизавета Николаевна Чиркова. Родилась в Пензе в 1906 году в интеллигентной и многодетной семье. Все дети Чирковых получили высшее образование – в семье ценили знание. Отец был преподавателем гимназии и заметной фигурой в городе. Главной отличительной чертой его была глубокая вера в Бога. Уже будучи в преклонных годах, он принял священнический сан.

Елизавета окончила географический факультет Московского педагогического института, однако работать по специальности не пришлось. У нее стал развиваться туберкулез бедренной кости. Врачи дали инвалидность по первой группе с положенным уходом. Однако больная встала на ноги. Сначала передвигалась на костылях, потом ходила с палочкой. Хромота ее мучила до самой смерти.

В двадцатые годы – среди сверстников в комсомоле. Сначала с упоением слушала зажигательные речи Троцкого, потом мучилась душою, а когда пошел вал репрессий против Православной Церкви, когда обнажилась лживость пропаганды большевиков, Елизавета приняла решение – встала на сторону гонимых. Бог позвал, и она безоглядно пошла по опасной в то время стезе. В 30-е годы Елизавета была уже под духовным руководством зосимовского старца о. Агафона, который перед смертью благословил ее перейти к о. Исидору.

Никто из окружающих не знал, что она монахиня. Открылось сие по смерти о. Исидора и заставило по-иному взглянуть на этого человека. Только одна матушка Гавриила могла ведать всю глубину старца в его служении Богу и донести ее нам. По своему смирению она долго не решалась на это. И вот однажды архиепископ Сергий (Голубцов) дал ей послушание – описать, хотя бы кратко, жизненный путь о. Исидора. Непросто было начать. «Искренне чувствую, что взялась за дело выше моих сил, но пишу ради послушания, потому что жизнь батюшки Исидора была известна мне больше других», – пишет она в предисловии, которое начинается с известных нам строк.

«Господне есть спасение и на людех Твоих благословение Твое… Эти слова за несколько дней до своей кончины еле слышным голосом произносил батюшка не один раз. Они вспоминались мне, когда я стояла у гроба усопшего своего старца и думала о значении и смысле этих слов… Они выражают надежду на милость Божию и на спасение.

Бывают люди, жизнь которых хотя и не представляет из себя ничего особенного, выдающегося, но тем не менее она составляет как бы достояние всех нас, и, подобно евангельской свече, она не должна быть сокрыта. Жизнь таких людей, как батюшка Исидор, можно сравнить с прекрасным литературным произведением, но в простенькой, невзрачной обложке, благодаря которой оно может остаться незамеченным, но чтение его и ближайшее знакомство с ним облагораживает и возвышает душу. Вот к таким личностям можно причислить и покойного батюшку Исидора.

В утешение его духовных детей, особенно близких к нему до конца его жизни, а также в назидание и поучение верующих постараюсь дать облик хоть в кратких чертах его духовной, нравственной личности и описать его поистине как простого, кроткого и смиренного старца – последнего монаха Зосимовой пустыни…»

Может быть, биографы подвижников благочестия ХХ века возьмут в работу труд монахини. Может, дополнят его материалами других исследований. Ведь путь о. Исидора наверняка пересекался со многими, кто пострадал за веру. Я же могу использовать записи матушки только в части, нас касающейся.

О дальнейшей судьбе монахини Гавриилы известно немного. Знаем только, что проживала она в Москве в коммунальной квартире на улице Чехова, потом на Селезневке. Ходила в храм во имя Пимена Великого. Здесь вновь встретила о. Алексия (Зотова), с которым была знакома по Петушкам, когда тот приезжал к о. Платону. Отец Алексий опекал ее до самой смерти, а его матушка ухаживала за старицей. Скончалась монахиня Гавриила 2 мая 1981 года и похоронена в Москве. Да дарует ей Господь Царство Небесное!

Батюшка Исидор родился 14 октября 1883 года в деревне Горки Волоколамского уезда Московской губернии в бедной крестьянской семье. Родители его, Герасим и Мария Скачковы, уже имели двух сыновей и дочь. Младший во святом крещении был наречен Иоанном, в память преподобного Иоанна Рыльского.

Иван рос обыкновенным деревенским мальчишкой, но уже тогда заметно отличался от своих сверстников. Близких друзей у него не было, не любил он шумные игры, сторонился забав. Предпочитал уединиться, посидеть на берегу озера, половить карасей или просто понаблюдать за птицами. Иван знал все гнезда вокруг. До глубокой старости сохранил он свою нежность к птицам. Возле его дома всегда было несколько скворечников и кормушек. В келии висели картиночки с птицами. Зная эту слабость старца, один из духовных детей привез ему потом в Петушки самим написанную специально для о. Исидора копию картины А. К. Саврасова «Грачи прилетели». Любил мальчик цветы, подолгу их рассматривал, даже просто смотрел в голубое небо, пытаясь проникнуть и в его тайны. Кругом был удивительный мир. Ну как тут не восхищаться Божиим творением! Глубокую веру в Бога привила мать. Это была простая, мягкая, чуткая и очень терпеливая женщина. Тяжелый крестьянский труд оказался не по ее здоровью. Она часто болела. Иван был необыкновенно привязан к матери, очень ее любил. Сердцем чувствовал ее страдания. Даже играя на улице, вдруг бросал все и к ней: «Как тебе, не полегче?» Многие отмечали отзывчивость его, доброту, мягкость и скромность. Выделялась аккуратность мальчика и опрятность. В его сундучке всегда все было на своем месте, убрано, уложено. Эта внешняя сторона, вероятно, стала отражением внутренней. Нравственная чистота и кротость были характерными чертами.

Душу переполнял восторг, когда Иван с матерью ходил в храм, особенно в престольные праздники. Великой радостью становилось участие в крестных ходах, а если еще позволяли нести икону, то радость эта долго не проходила. В детстве часто его брали в Иосифо-Волоколамский монастырь. Именно здесь впервые посетила будущего старца мысль стать монахом. Эта мечта в то время казалась недосягаемой.

Учился Иван в церковно-приходской школе. Все схватывал на лету. Несмотря на явные способности и желание учиться, образование продолжить не удалось. Родители не смогли материально обеспечить.

Очень тянуло в монастырь. Попросил у матери благословение уйти в монахи. Она только улыбнулась и сказала: «Похорони меня, сынок, а тогда иди с Богом и поступай». Когда Ивану было 14 лет, он, будучи с теткой на богомолье в Иосифо-Волоколамском монастыре, решился упросить игумена взять его в монахи. Однако тот велел приходить после службы в армии.

Не все в жизни делается по своему желанию. Вскоре вместо монастыря мальчик оказался в Москве, определили посыльным в типографию Сытина. Там служил его брат Петр. Только успел освоиться, нагрянуло горе. Умерла мать. Это было страшным ударом, потрясением, которое, казалось, невозможно вынести. Ушел из жизни самый любимый человек, которому можно было поверять свои тайны. Иван стал по-настоящему одинок. Братья и сестра имели свои семьи. Отец жил с ними. Последним прибежищем для отрока стал храм. Он стал чаще бывать там. Даже днем. Едет куда по поручению хозяина, обязательно забежит, поставит свечку на канун и помолится о матери. На свои гроши покупал пучок свечей и договаривался со сторожем, чтобы тот следил, дабы свечи горели за обедней и панихидой.

После смерти матери уже ничто не удерживало от осуществления мечты. Отрок стал выбирать монастырь. Иван ездит по Москве, посещает храмы, советуется по своим вопросам с известными духовными лицами. Больше всех участие к нему проявил человек строгой духовной жизни, настоятель храма святителя Николая у Сухаревой Башни протоиерей Иоанн. Он дал Ивану несколько советов и благословение.

Облюбовал Иван внешне непримечательную Смоленско-Зосимову пустынь. Здесь давайте сделаем небольшое отступление, взглянем на «Северную Оптину», которая яркой звездой сверкнула в конце XIX – начале XX столетия. И не только потому, что она играла значительную роль в духовной жизни общества, славилась строгим уставом и редкими святынями. Промыслом Божиим этот монастырь переплел судьбы великих людей, которые имеют к Петушкам прямое отношение.

По справочнику С. В. Булгакова «Русские монастыри в 1913 году» читаем: «Смоленская Зосимова пустынь общежительная, в 27 верстах от Троице-Сергиевой лавры и в трех верстах от железнодорожной станции Арсаки, в Александровском уезде».

История Зосимовой восходит к последним десятилетиям XVII века, когда неподалеку от Троице-Сергиевой лавры в дремучем лесу на берегу речки Молохчи облюбовал себе место в тишине и покое некий старец Зосима. Он помолился Богу, испросил откровение Его святой воли, и, познав ее в своем сердце, остался здесь навсегда. Отшельник с другим монахом, Ионою, построил деревянную часовенку, избушку и поставил сруб на роднике с чистейшей ключевой водой. Ничто не мешало молиться в безмолвии. В красном углу избушки стояло несколько образов. Среди них лик Пресвятой Богородицы Смоленской (Одигитрии).

Прошли годы, и люди стали приходить к Зосиме за советом и наставлением. Слава о благодатном старце потихоньку растекалась окрест. Приезжали к нему знатные люди, вельможи, члены царской фамилии. Была тут сестра Петра I Наталия, дочь Елизавета, впоследствии императрица, другие царевны.

Почил старец Зосима около 1713 года. После него жизнь пустыньки постепенно угасла. Начала она возрождаться в середине XIX века. В 1848 году местный фабрикант Зубов поставил деревянную часовню над могилой старца. В 1867 году пустынь возродили монахи Троице-Сергиевой лавры, к которой она и была приписана. В конце XIX века, при игумене Германе, пустынь переживает расцвет. Здесь было уже около ста монахов. Быстрыми темпами строятся храмы. 5 сентября 1893 года освящен храм во имя преподобного Сергия Радонежского, 19 сентября 1899 года – Всех святых и 9 июля 1900 года – собор во имя Смоленской иконы Божией Матери с приделами Архангела Рафаила и прочих Сил Небесных (северный) и во имя преподобного Зосимы, Соловецкого чудотворца (южный).

Главной святыней обители почиталась Смоленская икона Божией Матери, некогда принадлежавшая родственникам святителя Филиппа, из рода бояр Колычевых. В ковчежцах при иконе хранились части пояса Божией Матери и мощей святого великомученика Георгия Победоносца. Эти святыни в свое время принадлежали грузинским царям. Они были привезены из Константинополя Георгием XIV и потом переданы наследниками в Саввино-Сторожевский монастырь. Отсюда ковчежцы и были 10 июня 1900 года торжественно доставлены в Зосимову пустынь. Кроме упомянутых святынь, в пустыни хранился крест с частицею древа Креста Господня, привезенного с Афона, а также келейная икона святителя Димитрия Ростовского.

При монастыре был странноприимный дом для богомольцев. Тысячи их притягивала к себе Зосимова пустынь. Кроме перечисленных святынь, благодатными почитались иконы кисти игумена Германа. Многие специально приезжали к старцу Алексию. Его знали по всей России. Так пишет замечательный писатель, большой знаток церковной жизни, человек, пострадавший за веру, Сергей Иосифович Фудель: «Старец был духовным центром монастыря. Поражала красота всего его облика, когда в длинной мантии он выходил из своего полузатвора на исповедь богомольцев: и седые пряди волос на плечах, и какая-то мощность головы, и удивительно приятный низкий баритон, а главное – глаза, полные внимания и любви к человеку. Эта любовь покоряла и побеждала. Человек, подходящий к нему, погружался в него, как в какое-то древнее лоно, как в стихию, непреодолимую для него, до сих пор еще ему неведомую и вожделенную. Он уже не мог больше не верить, так как в нем уже родилась ответная любовь: огонь зарождается от огня. Моя жизнь была наполнена любовью моих родителей, но в любви старца, когда, стоя на коленях перед ним на исповеди (он обычно исповедовал сидя), я открывал ему свои тяжелые грехи, я ощущал нечто еще более полное, еще более надежное и теплое, чем земная родительская любовь. Это была уже любовь Небесного Отца, о Котором мы только говорим, изливаемая ощутительно на меня в эти минуты через старца». Незримые нити до сих пор связывают с ним нас. В августе 2000 года на Архиерейском Соборе он в числе исповедников благочестия был причислен к лику всероссийских святых.

Иван, конечно, не мог предположить, куда привели его неисповедимые пути Господни. Был отрок в этом монастыре несколько раз, и сердце подсказало: здесь его место. В канун праздника святого пророка Илии 1902 года он снова приехал в Зосимову пустынь. В странноприимном доме молодому человеку опять отказали, не было мест, и он после всенощной, как уже это делал не раз, переночевал в стогу сена. После праздничной обедни Иван направился к трапезной и стал ждать выхода игумена. Ждал недолго. Игумен Герман вышел вместе со старцем Алексием. Паломник сделал земной поклон, подошел под благословение к обоим и с дрожью в голосе попросился принять его в братию. «А песни петь умеешь?» – Глаза о. Германа улыбались. «Пел в деревне», – потупив голову, отвечал отрок. «Уж не знаю, что с тобой делать. В солдатах ты не служил». Игумен повернулся к о. Алексею, который стоял молча рядом: «Как вы посоветуете, взять мне этого парня или нет?» Старец поднял глаза и тихо сказал: «Возьмите его, отец игумен». Наместник будто ждал такого ответа. Он взял просителя за руку: «Ну вот, передаю его под Ваше руководство». Так просто и свершилась мечта. Тут же Иван получил и первое послушание – сходить на кухню поесть, а потом начать качать и таскать воду в монастырскую гостиницу.

Послушник уже не вернулся в Москву. Родным в деревню тоже ничего не сообщил. Он знал, какова будет их реакция. Первое время еще вспоминал о деревне, о Петре, что остался в Москве, потом монастырская жизнь увлекла, заслонила. Устав монастыря был строгий – длительные богослужения в храме, в будние дни Саровское правило с поклонами и неустанный труд. Как пишет известный нам С. И. Фудель: «Монастырские службы в таком монастыре, как Зосимова, особенные. Если отдать им себя вполне и доверчиво, то такое чувство, будто сел в крепкую ладью и она вздымает тебя по волнам выше и выше. Тебе и страшно немного, и в то же время так хорошо. Что-то, если можно так сказать, есть безжалостное в такой службе ко всем нашим мирским полу-словам, полу-чувствам, полу-молитвам, с оборачиванием все время на себя, на свое настроение или на свою слабость. Тут что-либо одно: или уходи, потому что стоять надо долго и трудно, или же бросай свою лень и трусость, сомнение и грех и в священном безумии иди за этими голосами, стройно, и сладостно, и страшно поющими все про одно: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею… и Ему одному служи!”»

Вскоре Иван получил второе послушание – на скотном дворе. Он должен был пасти стадо, доить коров, помогать старшему монаху перерабатывать молоко на сметану и масло. Так и жил несколько лет. В храм отпускали редко. Даже в праздники. В душе поднимался протест: «Как это? Простые люди ходят в церковь, молятся, а он – насельник обители – бездельничает». Искушение пепелило душу: «Зачем тогда пришел в монастырь? Коров мог бы пасти в деревне и в храме чаще бывать». Успокоение приходило, как только послушник открывал свои помыслы духовному отцу. Потом Иван работал на кухне, в просфорне, в портновской мастерской, где шилась одежда для всей братии. Отец Исидор часто вспоминал свое портновское послушание. Его научили обращаться с машиной, так что сам мог ее починить. Умел шить подрясники, рясы, клобуки, скуфейки. В общем, всю одежду братии. Но это было зимой. Летом – полевые работы. От них не освобождали и певчих. Осенью вся братия во дворе монастыря во главе с игуменом рубила и солила капусту. Она выходила замечательная. По весне отощавшие жители соседних деревень, когда кончались припасы, обращались в пустынь за милостыней, просили капусту. Никому не было отказа.

Почти каждый день по вечерам приходил послушник к старцу Алексию на откровение помыслов и каждый раз успокоенный возвращался обратно к себе в келию. Как гора с плеч сваливалась.

Особую радость давало пение на клиросе. Канонарх сразу отметил музыкальность Ивана, его слух и тенор-баритон. Всю жизнь вспоминал монах, как братия грозной тучей собиралась на середине храма, впереди отец игумен со старцем Алексием, и как гремел хор «Хвалите имя Господне».

Любили Ивана старцы и монастырская братия за скромность. В монастыре он со всеми уживался. Отмечали его аккуратность, порядок и чистоту в келии. Игумен Платон, живший потом в Петушках, вспоминал, что келия отца Исидора отличалась от всех. Отец Митрофан смотрит на добела выскобленный пол и говорит: «Отец Исидор, у тебя на полу хоть просфоры катай». Поэтому в предпраздничной уборке Иван всегда имел послушание чистить паникадила и подсвечники, поскольку лучше его это никто не делал.

В 1907 году послушника Иоанна отправляют на военную службу. Старец Алексий благословил Иоанна маленьким образом преподобного Сергия и передал его новобранцу. Этот образок всегда был рядом, и уже будучи совсем больным, Исидор просил м. Гавриилу подавать ему этот образок каждый вечер прикладываться.

Зачислили Ивана в солдаты Варшавского гренадерского полка. Он исправно и безотказно тянул свою лямку. В полку его любили за честность и кроткий нрав. От всяких увеселений солдат уклонялся, часто ходил в полковую церковь, старался исполнять наказы зосимовских старцев.

Три года быстро пролетели. Иван приехал навестить в деревне родных. Отец не нарадовался, думал, сын вернулся насовсем, даже подыскал ему невесту. Однако сердце будущего монаха оставалось в пустыни. Задержался он в деревне недолго. Оставил там военное обмундирование и налегке отправился в Зосимову. Только завернул к преподобному Сергию в лавру.

Старцы и братия встретили Иоанна ласково. Как же, их насельник прошел большое испытание миром и все-таки вернулся в обитель. Опять келия, опять клирос и послушание в портновской, опять временами уныние и опять великое утешение старца Алексия.

21 марта 1914 года послушник Иоанн был пострижен игуменом Германом в монахи. При постриге дано имя Исидор в честь преподобного Исидора Пелусиотского. Евангельским старцем был о. Алексий. При пострижении игумен добавил, что имя Исидор дали и в память старца Гефсиманского скита Исидора, на которого, по мнению о. Германа, по своей простоте и чистоте походил новопостриженный монах.

Старец Алексий после пострига благословил монаха Исидора иконой преподобного Исидора Пелусиотского с собственноручной надписью: «Молитвами преп. отца нашего Исидора Пелусиот. Да утвердит Господь Бог монаха Исидора во исполнение монашеской жизни и спасение вечное да дарует ему – Алексий 1914 г.», а о. Герман – иконой Пресвятой Богородицы Смоленской, на обороте которой было написано: «Возлюбленному о Господе монаху Исидору благословение от обители – Пресв. Богородицы – Смоленская Одигитрия – в день пострига 21 марта 1914 г.». Пять ночей простоял новопостриженный в Трапезном храме во имя преподобного Сергия, а затем поехал в Троице-Сергиеву лавру для представления наместнику Товии. Тот его благословил образом преподобного. Все три эти образа тщательно и благоговейно хранились о. Исидором всю жизнь.

Батюшка вспоминал, что в лавру его сопровождал их благочинный о. Мелхиседек. Когда подъехали, брат о Господе хотел спрыгнуть с повозки у одной из лавочек и купить книжку. Благочинный резко его задержал и веско молвил: «Отец Исидор, своя воля кончена». Тут монах понял, что теперь без воли монастыря и старца нельзя осмелиться совершить ничего, даже такую мелочь, как купить духовную книжечку. Только в безропотном послушании своим старцам и было спасение. И это послушание он свято соблюдал.

В 1915 году в деревне умер второй брат (Петр умер еще раньше). Четверо его детей остались на престарелом отце. За неимением средств к существованию оставалось одно – нищенствовать. Тяжело переживал это о. Исидор. На помощь пришли монастырские старцы. Одного отрока взяли к себе в монастырь, другого определили в хор мальчиков в Троице-Сергиеву лавру. Сняли тяжесть со своего брата о Господе.

Отец Исидор всем сердцем любил свою пустынь за строгий устав, за ревностное несение службы, за скромное и молчаливое послушание насельников во главе с игуменом, который подавал пример в молитве и труде. Всех будили звонком в два часа ночи со словами «Пению время, молитве час». По молодости в это время вставать было очень трудно. Терпел, собирался и быстро шел в храм. В будние дни слушали утренние молитвы, полунощницу, шестопсалмие с тропарями и в восемь в трапезную, а потом на послушание. В храме оставались только несколько чередных певчих. И на послушание, и на обед – все по звонку. Также по очереди читалась Псалтирь за умерших из братии и благодетелей. Псалтирь читали круглосуточно. По вечерам были спевки, уроки по Закону Божию и по богослужению. В храме вечерняя служба начиналась в 5 часов. Справляли вечерню и утреню, а потом вся братия прямо из храма шла в трапезную. За трапезой, и за обедом и за ужином, читались жития святых. После ужина – вечернее правило с поклонами, и в 10 часов все расходились по своим келиям.

Певчие пользовались снисхождением. Они раньше уходили с послушаний, и в еде им давались поблажки. Например, Великим постом, когда у всех было сухоядение, певчим полагался суп.

20 января 1919 года монах Исидор епископом Филиппом был рукоположен во иеродиаконы. Новопосвященного иеродиакона епископ Филипп и игумен Герман благословили Смоленской иконой. Эту икону о. Исидор, уже будучи тяжело больным, клал себе на голову. Сразу приходило облегчение.

Служил иеродиакон истово, с большим вниманием и страхом. Тщательно исполнял все, что положено. Служил до самого закрытия пустыни.

С приходом к власти большевиков началось наступление на Православие, пошли гонения на священнослужителей и всяческие притеснения верующих.

В 1919 году вскрывали святые мощи. В это время старцу Алексию явился преподобный Сергий Радонежский и сообщил: «Когда подвергаются такому испытанию живые люди, то необходимо, чтобы этому подвергалилсь и останки людей умерших. Я сам отдал свое тело, дабы град мой вовеки был цел». Не случайно именно о. Алексию явился преподобный. После закрытия в ноябре 1919 года Троице-Сергиевой лавры в Зосимову пустынь передали часть мощей преподобного Сергия Радонежского.

Вскоре богоборческая власть добралась и до Зосимовой. В конце января 1923 года в возрасте 86 лет скончался игумен Герман. «Когда ударили в большой колокол, сначала один раз, потом другой, третий… и так 12 раз, словно в душе что-то оторвалось. Очень я тяжело переживал, весь мир в глазах помрачился, так сильно скорбел», – вспоминал потом батюшка. Игумен отошел в иной мир, и с ним как бы ушла защита. На Вознесение приехала ликвидационная комиссия, и обители не стало. Монастырь закрыли. Насельники со слезами прощались друг с другом и уходили кто куда. Сердце мужской Зосимовой пустыни вновь забилось только в 1992 году. В возрождении ее принимал активное участие архиепископ Владимирский и Суздальский (тогда еще епископ) Евлогий. В апреле, на Пасху, стены Зосимовой пустыни снова услышали молебен и увидели крестный ход.

Отец Исидор по благословению старца уехал к себе на родину. Немощный отец проживал вместе со снохой и четырьмя ее детьми. Оба мальчика вернулись из монастырей. Для монаха возвращение стало страшной ломкой. Ни монастырского уклада, ни служб, ни братии, ни своей любимой келии, где он мог уходить в себя и пребывать в духе. Все осталось в прошлом. Единственным утешением стали встречи с о. Алексием, который поселился в частном доме по приглашению своих духовных детей в Сергиевом Посаде, названном большевистской властью Загорском в честь инородца-богоборца. Старец благословил о. Исидора приезжать к нему.

Недолго промучился монах в деревне. На следующий год с благословения о. Алексия его определили иеродиаконом в Александро-Невский женский монастырь Клинского района Московской области. Там он прослужил три с половиной года до самого закрытия обители. Умная и рассудительная игумения Олимпиада чем могла помогала родственникам о. Исидора, которые в это время очень нуждались. Они часто приезжали в монастырь.

В 1928 году Александро-Невский монастырь закрыли. Опять о. Исидору пришлось искать пристань в житейском море. Опять, взяв свои иконы, книги и постригальный узелок, монах поехал к себе в деревню, и опять молитвами своих заступников он вскоре был определен на службу. В том же 1928 году о. Исидор был назначен в Волоколамский собор, а в декабре рукоположен в сан иеромонаха епископом Питиримом и, что важно, причислен к соборному причту. Ему была поручена соборная ризница. Кроме того, батюшка служил в храмах Волоколамского района, где были больны священники или где не было штатных.

В этом году пришло еще одно горе. Умер отец Алексий. Потрясение было такое же, как в свое время по смерти матери. Отец Исидор потом часто приезжал в Загорск и служил полные панихиды на могиле своего духовного отца. И пока позволяло здоровье, монах ездил минимум раз в год, обычно в Пятидесятницу, «похристосоваться с любимым старцем» и неторопливо послужить.

В 1930 году закрыли и Волоколамский собор. Батюшку и тут не оставили бывшие насельники Зосимовой, пригласили в штат церкви преподобного Сергия на Большой Дмитровке в Москве. Здесь служили несколько ее монахов и епископ Варфоломей, который в свое время духовно окормлялся в пустыни, а потому порядок, устав и продолжительность богослужений были подобны Зосимовой. Жили монахи в крохотной комнатеночке на колокольне, все продукты по карточкам, нужда, а настроение было приподнятое. Все-таки они служат Богу.

Как и в Зосимовой, кроме обычной исповеди практиковалось и откровение помыслов духовным отцам. Епископ Варфоломей, о. Митрофан, о. Агафон и другие имели духовных детей, как из монахов, так и мирян. Здесь, по благословению владыки Варфоломея, о. Исидор впервые стал исполнять обязанности духовника. Своих чад батюшка вел по жизни почти 30 лет, до самой кончины.

Три года прошло – опять беда. Ссылка в край Коми, на Печору, в село Деревянск Усть-Куломского района Сыктывкарской области. Путь неблизкий, поездом, пароходом, пешком. Жил сначала в зырянской избе вместе со скотиной, потом перебрался к старушке-монахине Иулиании. Она определила ему угол за печкой. Начнет монах утром выбираться из своего закутка, а матушка с полатей кричит: «Что буде встаешь, лежи, пока правило сделаю». Затихает, выполняет приказ. Потом, видимо, забудет монахиня о нем: «Что буде лежишь, за водой надо идти».

Батюшка был всем доволен и никогда ни на что не жаловался, хотя поводов было достаточно. Утешался, что не без воли Божией оказался на Севере. Значит, так надо. Значит, эта ссылка спасала его от еще более горшей доли.

Очень любил ходить в лес. Красавицы-елки и тишина успокаивали, удаляли от мира, давали возможность спокойно уйти в себя, помолиться. Поблизости на поселении находились еще несколько монахов, были священники и из белого духовенства. Иногда все они собирались вместе и проводили церковные службы. Со слезами вспоминал батюшка одну Пасху, особенно момент, когда в тайге среди вековых сосен стройно и проникновенно пели Светлую утреню.

В 1936 году о. Исидор вернулся в Москву, но в храме из братии уже никого не было. Кто умер, а кого лихое время разметало по стране. Отец Митрофан служил в Кашире. К нему удавалось иногда ездить для духовного окормления.

В конце года батюшка был назначен настоятелем храма села Ченцово Тарусского района Тульской области. Приход был маленьким и бедным. Это ведь было время пика гонений на верующих. В церковь ходили только самые смелые, их были единицы. Сам храм запущен, давно не ремонтировался, стоял без креста. Крыша текла, штукатурка отваливалась, на закопченных стенах потёки. Средств на ремонт взять было неоткуда. Доход исчислялся копейками, которых едва хватало на хлеб. Вокруг села на достаточном удалении располагались деревни. Местность – овраги, болота, холмы. На требы приходилось ходить почти всегда пешком.

На этот приход назначалось много священников. Через неделю все уходили. Староста и «двадцатка» – последние, можно сказать, остатки общины – настороженно наблюдали за прибывшим батюшкой. Тот, однако, в бега не собирался. Он лично принялся за ремонт храма. Поперву, несмотря на возраст, залез на крышу и залатал все дыры, покрасил ее. Собрал все имевшиеся в распоряжении деньги и поставил на куполе крест. Тут народ воспрял. Все прихожане стали помогать батюшке по мере возможности. Промыли стены, и живопись заиграла. Покрасили окна, двери, панели, подновили штукатурку. Вырыли колодцы. Один – для слива воды после крещения младенцев. Поскольку церковного дома не было, батюшка в углублении притвора храма с помощью прихожан сделал для себя комнатку, где и жил. Это время отец Исидор вспоминал особо. Вся община жила как одна душа. Никаких недоразумений, неприятностей, недомолвок. Такая обстановка не осталась незамеченной. 20 мая 1937 года по резолюции Сергия (Страгородского), митрополита Московского и Коломенского, о. Исидор был возведен в сан архимандрита с возложением митры.

Однако такое церковное единение стало раздражать власть. Только полтора года прослужил здесь батюшка. Его отчислили за штат и определили на жительство в Егорьевск Рязанской области. Здесь он снимал угол, где не позволяли даже повесить свои иконы. Слава Богу, не ограничивали в передвижении. Отец Исидор смог навещать своего духовника – о. Митрофана, бывать у себя на родине. К тому времени уже закончили свой земной путь многие зосимовские старцы. Не стало о. Агафона, о. Никиты. В 1938 году умер о. Зосима. С последними батюшка вместе служил на приходе в Волоколамске. У о. Зосимы оказалось много духовных детей. Перед смертью о. Агафон некоторых своих благословил перейти к о. Исидору, его он хорошо знал и уважал. Однако в это время батюшка находился в ссылке на Севере. Поэтому чада определились к о. Зосиме. Теперь вот и его не стало. Что делать? Где живет отец Исидор, никто не знал. Однако все по воле Божией. Во время заупокойной всенощной неожиданно появилась одна инокиня, от которой узнали, что о. Исидор живет в Егорьевске. Срочно послали за ним человека, и о. Исидор успел на отпевание. Он перекрестился на икону, лежащую на аналое, опустился на колени перед гробом и поклонился. Лицо его было задумчивым и серьезным. О чем он думал? Может быть, о том, что все меньше оставалось старцев Зосимовой, все больше они должны были нести бремя за ушедших из мира сего. Еще до службы старшая из духовных детей о. Агафона от имени остальных попросилась под духовное руководство о. Исидора. «А благословение на это было?» – «Было от о. Агафона». Однако батюшка, верный заветам старцев, в таком деле не спешил с ответом. В монашеской жизни все ведь надо делать по благословению. Он поехал к своему духовнику. Отец Митрофан благословил взять только духовных детей о. Агафона. Среди них и была монахиня Гавриила. Так матушка оказалась под духовным руководством батюшки и вскоре стала его надежной помощницей.

В конце марта 1939 года архимандрит Исидор был назначен штатным священником в Знаменскую церковь села Ивановское Волоколамского района Московской области, в которой прослужил почти до самой войны. К приходу были причислено несколько деревень. Совершать требы становилось все труднее. Здоровье уже не позволяло много ходить пешком. В 1940 году был назначен второй священник, что было очень кстати. В начале 1941 года развилась гипертония. Иногда о. Исидор не мог даже встать с постели. Пришлось временно оставить службу в храме. Служил теперь только по праздникам.

В последние предвоенные годы много потрудился о. Исидор на ниве духовного окормления. Наверное, даром старчества Господь оделил многих насельников Зосимовой. Всех своих чад батюшка принимал радушно, по-отечески, на исповеди требовал сокрушения покаянного и твердого намерения воздерживаться от грехов. Являл детям своим милость, иногда строгость, но жалел их, сокрушался вместе и прощал все. Редко кого по доброте своей наказывал поклонами и тем более епитимиями и всем разрешал приступать к Святым Таинам. Хотя о. Исидор был без образования, к нему тянулись и люди ученые. Он не отказывал им в совете, что знал, то и говорил. А чего не знал, не лукавил, отвечал: «Не знаю». Простыми ответами удовлетворялись все. Один большой человек даже приходил для разрешения научного вопроса. У него потом спрашивали, доволен ли он ответом: «Вполне. Батюшка все понял, дал исчерпывающий совет, и большое мое сомнение разрешено им так удивительно просто и ясно для меня». Своей простотой, искренностью, легкостью характера и душевностью старец привносил в жизнь своих чад мир и душевное спокойствие. Одна из его духовных детей однажды очень точно дала определение о. Исидору: «У него на душе всегда Пасха».

Кроткий и смиренный от природы, батюшка искренне считал себя ниже всех монахов Зосимовой пустыни, на всех смотрел как на святых отцов, а на себя – как на грешного мирянина. Хорошо он помнил слова своего старца о. Алексия, который говорил ему еще в монастыре: «Смотри, брат Иоанн, не протуши свое иночество, как бы простая баба в сарафане не предварила бы нас в Царствии Небесном». Отец Исидор сам, будучи уже старцем, продолжал, если позволяли возможности, ездить каждые две недели в Каширу к о. Митрофану исповедоваться.

22 июня 1941 года грянула Великая Отечественная. Военные сводки утешения не приносили, фронт быстро приближался к Волоколамску. Духовные дети были очень обеспокоены за батюшку. Они решили за послушание направить м. Гавриилу в помощь к архимандриту. Матушка несколько раз приезжала к о. Исидору, привозила продукты, помогала по хозяйству и уговаривала его перебраться в Москву. Когда батюшка согласился, было уже поздно. Немцы быстро наступали. Железнодорожное сообщение прервалось. По Волоколамскому шоссе еще шли редкие машины, но до него надо было идти около трех километров, а батюшка ходить быстро не мог. Тут еще начались страшные бомбежки. Десятки немецких самолетов утюжили мирный город. В страшном грохоте тонули крики метавшихся в ужасе людей. Отец Исидор оставался спокойным и сосредоточенным. Он как мог помогал, утешал несчастных, подбадривал. Почивших отпевал тут же. В остальном непрестанно молился. Призывал это делать и остальных.

С середины октября и до конца декабря 1941 года Волоколамск был в зоне боевых действий, так же как и деревня Горки, которая находилась в трех километрах от него. Она не раз переходила из рук в руки. Жителям приходилось по неделям сидеть в наспех вырытых окопах. Многие видели в батюшке свое спасение и усиленно приглашали в свои, по их мнению, более комфортабельные ямы. Однако батюшка не бросал своих близких. В одно время у него образовался лазарет. Он организовал вынос наших раненых с поля боя и потом ухаживал за ними в избе, пока не прибыли санитары. В это страшное время у батюшки при себе всегда были Святые Таины. Он причащался сам и причащал других. Кроме правила ко причастию читали акафисты Спасителю, Божией Матери «Скоропослушнице». Все время усиленно молился. Однажды начался сильный артобстрел. Все бросились к своим окопам. Батюшка ковылял последним. Вдруг он услышал стон. Рядом с крыльцом лежал раненый сосед. Он взывал: «Помогите мне, батюшка, и простите за все». Отец Исидор вернулся в дом, нашел чистую простынь, разорвал ее на полосы и вышел опять на крыльцо. Канонада усиливалась. Близкие кричали ему, махали из окопа, умоляли бросить все и укрыться. Однако о. Исидор неторопливо перевязал все раны, успокоил и подбодрил стонущего в предсмертной агонии человека, и только потом, пригибаясь, пошел к окопу. Вскоре раненый затих. Кто-то сказал, что этот человек только вчера, сидя в окопе, утверждал, что никакого Бога нет, и жалеть его нечего. Батюшка строго посмотрел на рассуждавшего и веско заметил: «Неисповедимы пути Господни. Может быть, он своими последними словами “простите за все” получил прощение за свое сомнение». Батюшка помолился о душе новопреставленного и в ту же ночь отпел его.

За два с половиной месяца боев пришлось сменить несколько мест. Война сеяла смерть, разрушения и горе, уныние и отчаяние. Кругом разливалось людское страдание. Батюшка не скрывал своих слез, когда узнал, что на площади Волоколамска повесили восемь партизан, когда своими глазами видел, как горел дом с пленными нашими солдатами, а немцы стреляли по окнам и дверям, не давая выйти. Сам он несколько раз был на грани гибели. Только, видимо, заступничество Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца, скорого помощника в бедах, спасало монаха. Ничтоже сумняшеся он по просьбе прихожан пришел в Волоколамск совершить праздничную службу святителю в храме Рождества Пресвятой Богородицы в самый разгар боев за город.

19 декабря батюшка со своими близкими появился в храме рано утром. Надо было должным образом подготовить церковь, поскольку она служила убежищем для местного населения и, конечно, имела неприглядный вид. После приборки и наведения полной чистоты о. Исидор начал службу. Певчих не было. Пели вместе с м. Гавриилой. Вначале народу было много, потом люди постепенно стали уходить. Рядом по московскому шоссе спешно отступали немцы. Шли танки, машины тянули орудия, везли боеприпасы, награбленное добро. Несколько немецких солдат забежали в церковь. Они оглядели стены и, видимо, не найдя ничего заслуживающего внимания, быстро удалились.

Батюшка служил истово, не торопясь, не замечая ничего, что творилось вокруг. Он не обращал внимания на артобстрел и спокойно совершал литургию. Окончив обедню, о. Исидор стал служить молебен святителю Николаю. Лицо его источало свет. Он, казалось, не слышал м. Гавриилу, которая при каждом разрыве снаряда вжимала голову в плечи и торопила батюшку поскорее закончить.

После молебна о. Исидор не спеша убрал все принадлежности, снял ризу, епитрахиль и поручи, закрыл алтарь и пошел попить кипяточку в сторожку, где его уже ждали. Матушка тряслась от страха при каждом содрогании земли и заставила-таки батюшку покинуть это опасное место. Так под обстрелом они и пошли в родную деревню Горки. Видя невозмутимую уверенность батюшки, попутчики успокоились, свято веря, что с ними ничего не случится.

Через несколько дней все стихло. Пришли наши. Началась проверка, кто где был, что делал при немцах, как вел себя. За батюшку стояли все горой, но время-то было безбожное. Вскоре о. Исидора как «социально опасный элемент» снова взяли. Опять от него долго не было известий. Да и какие известия ждать в прифронтовой зоне. Матушка Гавриила уехала в Москву и там по Божией милости случайно встретила батюшку в одном из московских храмов. Он без тени роптания поведал о своих мытарствах, как жил без крова, в голоде и холоде. Ведь у него не было ни продовольственных карточек, ни денег. Когда казалось, что наступает конец, пришло чудо. Отец Исидор внезапно встретил на улице духовную дочь, и она отдала ему свою дневную пайку хлеба.

Весной 1942 года архимандрит Исидор был назначен настоятелем храма Рождества Богородицы в селе Никольское-Трубецкое Балашихинского района Московской области. Здесь опять надо было все начинать сначала. Храм оказался невероятно запущен. Более 50 лет в нем не проводился ремонт. Под слоем копоти на стенах не видно росписи. Иконы пятиярусного иконостаса облупились. С резных колонн и царских врат позолота стерта. На половине пола отсутствовала плитка. Окна без стекол, а в алтаре они вообще были заложены кирпичом. Отопление нарушено. Подвал завален щебнем и мусором. Церковная ограда разобрана, сохранились только железные ворота, которые чудом держались на оставшихся столбах. Ни сторожки, ни церковного дома. Староста и та оказалась нечиста на руку. Но об этом стало известно позже, и все равно батюшка, по мягкости своего характера, долго не мог решиться уволить ее. Потом с помощью духовных чад и по благословению благочинного он это сделал.

Средств на ремонт не было, помощи ждать неоткуда, и о. Исидор начал наводить порядок сам. Несколько дней батюшка убирал алтарь, вытаскивал кирпич, потом занялся окнами. Разумеется, рядом была монахиня Гавриила. Она помогала, как могла. В конце концов подготовили церковь для службы. И так затеплилась в храме жизнь.

Материал для ремонта доставать было очень трудно, а с учетом военного времени практически невозможно. Однако с помощью прихожан, духовных чад, которые в большинстве своем проживали в Москве, а некоторые из них занимали и приличные посты, удалось начать настоящий ремонт.

Вначале подключили храм к электросети, потом занялись отоплением. Печи были старинного образца, и восстановить их полностью оказалось не под силу даже специалистам. В холода стены потели, по ним струилась вода, а сердце батюшки истекало кровью, болело за храм. У него стали развиваться гипертония и водянка.

Одновременно с ремонтом потихоньку строился и церковный дом. Наконец в 1947 году он был готов, и батюшка смог съехать с квартиры. У него снова появилась крошечная, с очень скромной обстановкой, но своя келия. До этого квартировал батюшка у хороших людей. Хозяин был на фронте, и от него два года не было известий. Жена очень горевала, просила о. Исидора помолиться, чтобы он вернулся домой, пусть даже тяжело раненный. И действительно, в конце 1943 года Иван объявился. Написал, что лежит в госпитале и собирается после выздоровления домой насовсем. Потом хозяин объяснял все произошедшее с ним каким-то чудом.

В первое время народу в храме было немного, со временем число прихожан увеличилось, а в праздничные дни храм был полон. Батюшка служил не торопясь. Голос у него был звучный. Служил без пафосного надрыва, спокойно, слова выговаривал очень четко. Все движения во время богослужения были степенные и уверенные.

Службу о. Исидор вел великолепно. Все ектении, возгласы, многие молитвы из Божественной литургии знал наизусть, так же как тропари и кондаки. Хорошо знал устав и почти никогда не пользовался Типиконом. Особенно он следил за гласами, чтобы их не путали певчие. Если все же такое случалось, ведь опытных псаломщика и певчих не было, батюшка запевал сам.

На главный ремонт – реставрацию икон и росписи – батюшка потихоньку собирал деньги. Отказывал себе в самом необходимом. Матушку Гавриилу благочинный благословил ввести в штат, поскольку она была истопником, вела всю канцелярскую работу, весь бухгалтерский учет. Положили ей скромную зарплату, но когда наступила пора ее выдавать, о. Исидор сказал: «А зачем тебе деньги? Кормишься ты при храме, крыша над головой есть, не разута, не раздета. Буду твои деньги откладывать на ремонт».

Так и экономил на всем.

После Пасхи 1948 года наконец начали капитальный ремонт храма. Были наняты опытные реставраторы из Москвы. Сначала отремонтировали правый придел во имя первоверховных апостолов Петра и Павла, а потом главный и левый. Все 86 икон пятиярусного иконостаса были вынуты и отреставрированы, промыты потолок и стены, подновлена роспись. Отчищены паникадила, подсвечники, оклады. К престольному празднику ремонт был закончен. Церковь стала неузнаваемой, светлой и праздничной. Торжественно смотрели на прихожан лики с иконостаса и, казалось, тоже радовались.

В самый праздник Божественную литургию совершали архиепископ Можайский Макарий, благочинный о. Владимир, о. Исидор и два диакона. Храм был полон. После службы прихожане вручили батюшке очень теплый адрес, где отмечали его усердие в службе и бескорыстие. Через неделю о. Исидор получил Патриаршую грамоту.

Недолго продолжалось это счастливое время. Недруги потихоньку писали на батюшку доносы во всевозможные инстанции, и 10 мая 1949 года о. Исидор вынужден был оставить храм и выехать за 101-й километр.

За неделю до отъезда близким к батюшке людям стали сниться удивительные сны, что будто бы он от них уходит. Да и в храме происходили странные вещи. Упал запрестольный крест в главном приделе. Стоял он в сваренном металлическом коробе, и короб вдруг развернулся цветочным лепестком. В боковом приделе упала икона преподобного Сергия. Сам о. Исидор был задумчив и мыслями пребывал где-то далеко. Он только говорил близким: «Уйду скоро от вас в затвор». Ну как он может уйти? Думали, что шутка. Через неделю действительно батюшка стал для многих недосягаем.

Опять высылка. Поначалу в Завидово. Опять как отрезанный ломоть. Ни близких рядом, ни храма. Молился дома, причащался запасными Дарами, которые были всегда при себе. Послаблений себе никаких не делал, всегда железный порядок – утренние молитвы с полунощницей, утреня с часами и изобразительными и Псалтирь, чтение своего довольно пухлого синодика.

Эта резкая ломка жизни не прошла даром для сердца. Опять появилась одышка, стали развиваться гипертония, водяная болезнь. Отец Исидор не поддавался, надеялся, что еще сможет послужить в храме, что еще будет полезным людям. Очень радовали приезды прихожан, которые со временем смогли разыскать своего батюшку. Вместе вспоминали, как жили в горе и радости. Прихожане ждали возвращения о. Исидора в их храм. В Патриархии не возражали против возвращения батюшки, но нужно было получить разрешение властей. Для подготовки необходимых документов о. Исидор благословил м. Гавриилу начать собирать справки. Пришлось матушке изъездить несколько областей. Это была чистая мука. Батюшка все это видел и усердно молился. Матушка Гавриила проделала свою огромную работу сравнительно быстро и относительно легко. Чувствовала, что шла явная поддержка сверху. Потом она спрашивала батюшку, как он молился и что читал. Отец Исидор с детской непосредственностью перечислял, какие акафисты он прочитал и кому конкретно молился. Власти, однако, не разрешили, и более того – велели снова переехать, на сей раз в Петушки Владимирской области. Здесь хоть было к кому обратиться. В Петушках проживал еще один монах Зосимовой – игумен Платон.

Вспоминает Валентина Ивановна Золотова: «Отец Платон служил тогда в Ильинском, а Надежда Мушкина, в доме которой он проживал, уехала ему помогать. Дело было на Лазареву субботу. Дом, кур и козу оставили на меня, тогда еще девчонку. Вот в пятницу только принялась я доить, входит женщина, уже в годах, ласковая такая. Сказала, что звать ее Елизавета, к о. Платону приехала издалека. Помогла подержать козу, чтоб не вертелась при дойке. Потом спрашивает, ну, чем, мол, угощать будешь. Я говорю: только курячья картошка, больше ничего. Рассмеялась. На следующий день после службы угостила меня икрой. В Лазареву ведь разрешается ее вкушение. Так я впервые попробовала это лакомство. В воскресенье приехала Надежда, и они с Елизаветой пошли искать квартиру. Нашли в Борщевне у старосты леоновского храма».

Накануне Пасхи 1950 года м. Гавриила привезла о. Исидора в Петушки. Несколько дней они прожили в доме о. Платона, который пока служил на дальнем приходе.

В Светлую утреню и обедню батюшка стоял в алтаре Свято-Успенской церкви в Петушках в одном из боковых приделов и в службе не участвовал. Так решил настоятель. Он только позволил о. Исидору во время крестного хода открыть царские врата в двух боковых приделах.

Разговлялись с духовными детьми о. Платона, которые приехали на праздник. Хоть и видел батюшка этих людей впервые в жизни, он быстро нашел с ними общий язык. Детская непосредственность, чистота, простота и доброта всегда ведь востребуются любой душой. Приезжие льнули к о. Исидору.

В пятницу Светлой седмицы, в день иконы Божией Матери «Живоносный Источник», батюшка водосвятный молебен служил в доме о. Платона. Пела м. Гавриила. Рядом стояла Анна Ивановна Золотова, тогда еще молодая девушка. Больше в доме никого не было. После молебна о. Исидор взглянул на Анну: «Ты что морщишься?» – «Да, батюшка, уши болят, с детства маюсь. Простуды не выносят, временами плохо слышу». Монах замер. Он весь ушел в молитву. Потом опустил в чашу со святой водой свои четки и окропил уши Анны, просто облил их. С тех пор она про уши забыла. Не беспокоят до сих пор.

Через несколько дней батюшка поселился на окраине Петушков в так называемой Борщевне у старосты леоновского храма, которая не очень жаловала архимандрита в быту своим вниманием, с трудом его воспринимала. Отец Исидор все видел, старался ей помочь, но напрямую ничего не говорил, все переводил в плоскость шутки, за что снискал прозвище «дитё». Жилось тут ему непросто, но батюшка все терпел. В это время хорошо помогала по хозяйству Анна Ивановна Золотова, особенно когда м. Гавриила уезжала по делам в Москву. Она стирала, убирала в доме, пилила и колола дрова, топила печку. Часто забегала просто так, на минутку. Она тогда работала рассыльной в райздравотделе. Бывала там и ее сестра Валентина: «В Борщевне я впервые и увидела о. Исидора. За чем-то пошла, не помню. Он только увидел меня, протягивает конфетку. Я сразу ее в рот. Он по-детски громко и искренне рассмеялся. Потом часто бегала к нему. Тянуло к батюшке, как будто пуховым одеялом, покрывал он добротой».

Несмотря на помощь хороших людей, на ответную от них доброту и ласку, атмосфера в чужом доме оставалась гнетущей. Очень хотел батюшка на исходе своих дней пожить в своем домике, ведь большую часть жизни провел он «в людях». И вот в 1951 году появилась возможность приобрести маленький и ветхий домик, но который имел большое преимущество тем, что находился не так далеко от церкви и почти рядом с о. Платоном. Однако оформление затянулось, так что и вторую Пасху пришлось встречать у о. Платона.

Сделали большой ремонт. Домик и двор были очищены от грязи, мусора, навоза. Поставлены новые перегородки, рамы и двери, выложены печи. В покраске максимально преобладал белый цвет, на стенах светлые обои, и домик заиграл. 1 мая 1951 года о. Исидор уже переехал в новый дом и на другой день отслужил водосвятный молебен. Мебель в доме была самая необходимая и простая, но он казался дворцом. Очень украшали иконы. От них шел свет. Батюшкина келия занимала левую часть горницы. В переднем ее углу иконы – складень из пятнадцати икон, представлявших миниатюру иконостаса Успенского собора Кремля, который достался от о. Агафона, и распятие из кипарисового дерева. Этот крест когда-то принадлежал старцу Алексию. Под божницей на столике – Владимирская икона Божией Матери в серебряной ризе, дарохранительница со Святыми Таинами, несколько Евангелий и крест. На стене много других редких икон. Все это потом перешло к духовным детям о. Исидора в Москве.

Окно келии выходило на восток в палисадник. Здесь росла большая ветвистая рябина. Рядом, разумеется, была кормушка для птиц. Можно было посидеть у окна и полюбоваться такой доступной красотой мира.

У окна небольшой рабочий столик. На нем лежали духовные и служебные книги, свернутая епитрахиль, скуфейка, письменные принадлежности. Сбоку от стола подсвечник. Против окна у печки кровать и около нее плетеное кресло. В нем сидел батюшка почти все время, поскольку последние три года своей жизни он самостоятельно передвигаться по дому уже не мог.

Почему я так подробно пишу об убранстве келии? Да потому, что она почти в неизменном виде, за исключением икон, перешла к другому старцу, ныне прославленному в лике всероссийских святых, – владыке Афанасию. О нем мы поговорим позднее.

Последний раз в храме за Светлой утреней о. Исидор был на Пасху 1953 года, а после едва дошел до дому. Часто присаживался на лавочки у домов. Разговлялся в своей горнице. Радовался, что никому не мешает, что может пригласить к себе невозбранно кого пожелает, что может много духовных детей сразу приехать к нему.

В этот год на 9 мая батюшка получил «чистый» паспорт, по которому он мог ехать куда угодно, только вот ехать опять было нельзя. Ни на родину, ни в Балашиху к своей пастве. Теперь уже не позволяло здоровье. Он мог понемногу ходить только в огороде да палисаднике. Часто сидел на терраске и смотрел на лесные дали, любовался закатом.

К нему приходили соседи за благословением на начало каких-либо важных дел. Особенно на посадку и копку картошки. Батюшка истово крестился и благословлял: «Господь благословит, помоги Господи». В последний раз в храме о. Исидор был на праздник Смоленской иконы Божией Матери 10 августа 1953 года. Потом с огромным трудом он добрался до дому и надолго слег. После этого шесть лет он не слышал сладостного для него богослужения. Каждый праздник отдавался в его душе скорбью о том, что он не может в полной мере разделить со всеми общую радость. Теперь все службы, кроме литургии, совершались дома.

Духовные дети часто ездили к нему, а в Великий пост все считали своим долгом поисповедоваться у батюшки. Отец Исидор сам всю жизнь окормлялся у великих старцев и видел многое. Все, кто приходил к нему, покидали келию с чувством великого облегчения. Батюшка сразу видел, кто нуждался в утешении, а кто в обличении. Однако, хотя о. Исидор и укорял некоторых и даже сердился на них, но все равно это растворялось в чувстве его огромной доброты и любви к людям. Так, по слову апостола Павла, он с радующимися радовался, с плачущими плакал. Всех принимал с открытым сердцем, брал грехи и сомнения приходящих на себя, всех оделял своим внутренним светом. Этот свет он изливал и тем, кто заочно призывал его на помощь. По его молитвам люди получали облегчение в болезнях, помощь при проведении серьезных операций, некоторые исцелялись раз и навсегда.

Свою прозорливость о. Исидор как бы скрывал. Не говорил напрямую, все иносказательно. Кто мог догадываться, делал выводы. Кто не мог тогда, узнавал со временем. Валентина Ивановна Золотова в начале 50-х была еще отроковицей, голенастой и головастой девчонкой. Батюшка относился к ней с большой любовью, даже, можно сказать, с нежностью. Все приговаривал: «А Валюшка не работник. Что у нее – голова да позвоночник». Все думали, что это о внешности подростка. А он указал на причины инвалидности, которая подступила через пятнадцать лет. На это же указал и о. Платон, только по-своему.

Батюшка был очень терпелив. Когда было плохо, он никогда не стонал и не охал, не жаловался. Часто его беспокоили сердечные приступы, перебои сердца. Приходившие к старцу люди, особенно мало его знавшие, не догадывались, что перед ними лежит великий страдалец. Отец Исидор всегда был весел и светел лицом. Когда уж очень сильно прижимало, он просил м. Гавриилу сходить за о. Платоном, чтобы тот причастил его. Если приступ случался ночью, терпел до утра. Не хотел беспокоить людей. В эти трудные ночи все в доме молились. Близкие читали акафисты и молитвы Пресвятой Богородице, святым угодникам, святителю Николаю, целителю Пантелеимону, преподобному Серафиму.

Были случаи, когда батюшка ослабевал и не мог самостоятельно встать и сесть в кресло. Иногда м. Гавриила, которая сама была инвалидом, не могла справиться с пересадкой и роняла о. Исидора на пол. При этом нервничала и плакала от бессилия, когда больной лежал на холодном полу. Батюшка же оставался невозмутим. Просил только подложить под голову что-нибудь, накинуть «пальтушку» сверху и сходить к соседке за помощью. Мария Сергеевна Виноградова и сейчас в свои 95 лет вспоминает то далекое время с особой теплотой. Даже вот такие нежданные ночные моменты давали радость общения со старцем.

В последнее время, несмотря на постоянное недомогание, о. Исидор никому не отказывал в помощи. Принимал всех, кто приходил к нему. Некоторые из духовных детей, которые окормлялись у о. Исидора более двадцати лет, бывало, не перечисляли свои грехи, говоря, что, мол, батюшка и так все знает, мол, все у них одно и то же. Действительно, старец помнил, перечислял и вдруг, к изумлению кающегося, начинал говорить о грехах, которые таились в душе чада и не всплывали наверх. И все это без укора, с любовью. Правда, были и те, которых он укорял и обличал, даже не хотел принимать, но это были единицы. Они приходили не за облегчением или утешением. Несли дурные помыслы, батюшка все видел.

Отошел ко Господу архимандрит Исидор 30 июля 1959 года. Одели батюшку в постригальную монашескую одежду. В руки вложили постригальную свечу, четки и крест. На грудь положили темно-зеленое бархатное Евангелие и епитрахиль. Во Владимир правящему архиерею была послана телеграмма. Архиепископ Онисим сразу ответил: «Очень опечален кончиной архим. Исидора, мир его душе и вечный покой, это был плод, созревший для вечной жизни».

Одну ночь батюшка лежал в гробу в своем доме. Над ним все время читались Святое Евангелие и Псалтирь. Несмотря на жару, никакого намека на тление не было, цвет лица не менялся, ткани рук оставались мягкими. Вторую ночь гроб стоял в храме. Вечером отслужили заупокойную всенощную, а утром – праздничную литургию в честь преподобного Серафима Саровского, потом отпевание по монашескому чину.

Могила была выкопана в ограде храма напротив алтаря. Отец Исидор в свое время говорил своим близким, что на похоронах ему было всегда неприятно слышать, как комья земли с грохотом бьют по крышке гроба так, что трещат доски, поэтому духовные чада архимандрита решили выложить могилу кирпичом, а сверху закрыть плитой.

Служили настоятель храма иерей Геннадий, о. Платон, о. Василий и о. Александр – духовный сын архимандрита Исидора. Приехали чада из Москвы и других городов. Они подпевали хору. Панихида прошла очень торжественно.

Гроб опустили в могилу, закрыли ее плитой. Сверху могилы обычный холмик. И лежит теперь один из последних монахов Зосимовой как бы в склепе.

На 40-й день поставили ограду и крест. У подножия его появилась табличка с надписью: «Во Царствии Твоем Господи помяни раба Твоего. Архимандрит Исидор (Скачков). 14.X.1883–30.VII.1959». Монахиня Гавриила в эти дни посадила в углу могильной и церковной ограды любимое о. Исидором дерево – рябину. Теперь она разрослась и своими ветвями бережно закрывает от непогоды нашего старца.

По смерти о. Исидора многие вдруг ощутили, какое особое место он занимал в душе каждого, знавшего его. Как легко, незаметно и просто снимал он великую тяжесть с души, какую огромную давал духовную радость! Это мог делать только избранный Богом.

Неудивительна была и дата смерти. 30 июля – третий день великого праздника Всех святых, в земле Российской просиявших, для которого службу составил святитель Афанасий (Сахаров). В этот день поминаются все еще не прославленные к церковному чествованию, но великие подвижники благочестия, исповедники и праведники.

30 июля 2000 года настоятель петушинского храма Успения Пресвятой Богородицы о. Андрей, как обычно в этот день, служил у могилы о. Исидора полную панихиду. Выглянуло редкое для этого лета солнце и осветило сосредоточенные лица предстоящих. Немногие из них лично знали архимандрита. Остальные ведать этого человека могли только сердцем. К концу панихиды стал накрапывать дождик, но это уже были небесные слезы радости за нас, пытающихся осознать великую тайну.

Отче Исидоре, моли Бога о нас! Помоги нам, грешным, устоять на пути, направь и дай силы. Мы верим в твое великое сострадание к людям и великую любовь к нам. А ты, читатель, помолись о душе архимандрита Исидора, чтоб не прерывались нити нашей взаимной любви.

2000–2006 годы