Инок Иоанн

В конце 1995 года по благословению моего знакомого священника я принялся за совершенно новую для меня и очень своеобразную тему. Нашлась необходимая литература, пригодились заготовки, которые исподволь копились по жизни, но работа не шла. При всех надутых парусах мой корабль не мог разогнаться. Якорь волочился по илистому дну, и у меня не хватало сил поднять его. Я понимал, что для начала, в силу специфичности темы, надо было максимально очиститься и только потом приступать к работе. Исповедь, соборование, причащение дали результат, но ненадолго. Опять что-то не пускало меня вперед. И тут я дерзнул обратиться за помощью к духовнику лавры старцу Кириллу. Это великой внутренней красоты человек с удивительной судьбой. Нынешнее поколение, воспитанное на новых учебниках, изданных на деньги Сороса (Шварца), уже плохо знает подробности Сталинградской битвы, изменившей весь ход Второй мировой войны. Может быть, только экскурсанты по городу-герою имеют сейчас возможность услышать о беспримерном подвиге его защитников да увидеть оставленные для истории руины. Взгляните на здание мельницы. Своим страшным изуродованным остовом оно сегодня напоминает потомкам о великом подвиге их отцов и дедов. Среди героев-сталинградцев был и командир отделения Павлов, о котором уже тогда знали многие. После победного завершения битвы часть, где он служил, оставили в Сталинграде. Однажды в развалинах среди мусора боец увидел растрепанную книгу. Что-то заставило обратить на нее внимание. Нашедший собрал все листки, посмотрел на обложку – Евангелие – и начал читать. Содержание было удивительным. Оно всецело захватывало душу своей истиной, согревало, поддерживало, направляло. С тех пор счастливый обладатель не расставался со своим сокровищем. Он, можно сказать, выучил Евангелие наизусть. Книга дала ему силу и крылья, жизнь обрела смысл. После Сталинграда много еще пришлось повоевать. До конца войны солдат принимал участие в активных боевых действиях и ни разу не был ранен. После демобилизации в 1946 году вопроса, как жить дальше, не было. Блестяще сдав вступительные экзамены, бывший командир отделения поступил в Московскую духовную семинарию, а по ее окончании принял монашеский постриг и остался в лавре. Позже, став духовником лавры, архимандрит Кирилл исповедовал не только грешных мирян, но и высших иерархов Церкви.

Попасть к отцу Кириллу – дело очень непростое. Много людей стремится за советом в мирских делах к благодатному старцу. Бывает, сотни людей стоят в очереди за благословением. Поехал я в Переделкино, где, по слухам, находился отец Кирилл. Но там его уже не было. Говорили, что опять принимает в лавре.

Наступили Рождественские праздники. Людской напор не ослабевал. Отец Кирилл принимал по двести человек в день. Это стоит уже за пределами возможности человека, и сердце не выдержало. Старец слег. Как мы все нудимся по своим скорбям, не жалеем тех, кто полностью отдает себя нам, и осознаем сие, только когда лишаемся возможности общаться с носителем благодати!

Я по-прежнему оставался перед бурной рекой и не знал, как перебраться на другой берег. Скорби разделила моя добрая знакомая монахиня Варвара. Она как-то странно посмотрела на меня и участливо сказала: «Бог милостив, может, скоро и увидите батюшку». Через несколько дней от нее получаю сообщение: «На Крещение в пять вечера будьте у кануна Трапезной». Сердце забилось в радостном предчувствии. Из Москвы в лавру я просто летел.

Посад встретил легким морозцем. Плотный тихий вечер уже наливался темнотой, и снег с невидимых небес узорным пухом тянулся к земле. На смотровой площадке, что на пути от вокзала, невольно остановился. Дух перехватило. В вечернем покое, отринув суету ушедшего дня, под мириадами снежинок в свете прожекторов струилась наверх белокаменная красота. Она увлекала с собой, захватывала, возносила. Какая же это великая мощь! Лавра действительно устремляет человека вверх. Особое чувство приподнятости испытывает большинство из тех, кто переступает ее порог и оказывается на святой земле.

Первая тропка, конечно, к преподобному Сергию Радонежскому – скорому помощнику в скорбях и печалях. В храме немноголюдно и очень покойно. Можно было невозбранно уйти в себя и усердно помолиться. Здесь не нарушалась золотая ниточка, что зыбким лучиком связывает нас в этом состоянии с горним миром. У раки совсем небольшая очередь. Я приложился к мощам, и скорее в Трапезную.

В назначенное время незаметно, как тихое сияние, появилась матушка Людмила. Она улыбалась: «Сейчас Варвара сходит и узнает, сможет ли батюшка встать с постели и будет ли служить панихиду по иноку Иоанну. А пока постоим на всенощной». Народу в этом изумительном по красоте храме было немного. Великий праздник Богоявления закончился, назавтра поминался Иоанн Креститель, отмечали Собор Предтечи, так что в церкви были только свои.

Мы стояли у самых дверей. Многие из прихожан приветливо кивали моей соседке. Здесь ее знали. На чтении кафизмы появилась матушка Варвара. Тихонько шепнула нам: «Батюшка только сегодня поднялся с постели. Завтра попытается отслужить панихиду. Нам велено быть к двум часам».

Утром в половине седьмого мы снова были в лавре, стояли в Троицком соборе. Ранняя служба в этом древнем храме, где покоятся мощи преподобного, несравнима ни с чем. Монашеский хор торжественно возносит твою душу до небес, где она невидимо плывет, завороженная красотой знаменного пения. Я нигде и никогда ничего подобного не ощущал. Тела как будто не было, а душа пребывала в океане разлитой вокруг благодати. Только здесь я по-настоящему постиг силу и красоту Божественной литургии, именно здесь было насквозь пробито огрубевшее от мирской жизни сердце, здесь рухнула последняя плотина, которая уже давно шаталась под напором живительных струй.

Около двух часов мы уже стояли в коридорчике у служебного входа келии, где отец Кирилл принимал посетителей. Проходящие с жалостью поглядывали на нас, как на ненормальных. Ведь всем было известно, что батюшка болен и не принимает. Но вот произошло какое-то движение вокруг, как будто легкий ветерок прошелся. Открылась стеклянная дверь, и в проеме возник худощавый старец в монашеской мантии. Чуть выше среднего роста, держится прямо, на черном фоне выделяется длинная седая борода, взгляд пронзительный, глаза лучистые и добрые. Пока сопровождающий келейник открывал дверь, батюшка нас благословил. Я впервые прикоснулся к сухой пергаментной руке старца и как будто встал у двери, которую отец Кирилл, беря на себя наши грехи, чуть приоткрывает в другой, неведомый нам мир.

Подошли еще архимандрит Сергий и иеродиакон Никон, известный своим мощным кряжистым басом далеко за пределами лавры. Батюшка раздал всем иерусалимские свечи и начал панихиду. В кадильнице курился настоящий ладан, тоже привезенный со Святой Земли. Неземной аромат вместе с проникновенными молитвами захватывал, уносил наши души вверх.

После службы исповедь. Первого направили меня. Я выложил батюшке последние свои грехи, скорби, сомнения и попросил благословения на работу. Он спросил, готов ли просящий потянуть такой воз. Я дерзнул надеяться. Отец Кирилл помолчал, потом как будто засветился и радостно благословил. Эта минута вспышкой молнии, сверкнувшей рядом, четким оттиском осталась в памяти навсегда.

На поминальную трапезу, приготовленную в комнате ожиданий, батюшка не остался. Он благословил и, сославшись на недомогание, удалился. Старец ушел, но как бы остался, продолжал незримо присутствовать. Такой был душевный подъем и ощущение необыкновенной радости. Это состояние испытывал не только я.

Неторопливый рокот иеродиакона колокольным звоном висел над столом. Отец Никон вспоминал, как они с отцом Сергием в далекие пятидесятые имели послушание на кухне и вместе с иноком Иоанном тянули братскую и рабочую трапезу. К 12 ночи прямо падали от усталости, а в 4 утра брат поднимал их на молитву. Сколько сам спал, они и сказать не могут. Несмотря на предельную нагрузку, никуда бежать не хотелось. Легкость внутри была и радость. Когда они расстались с иноком, заведенный ритм нарушился. Физическая тяжесть ушла, но и радости стало меньше.

Кто же такой инок Иоанн, если ему уделяет особое внимание старец? Чем же он вошел в сердце батюшки, который видел на своем веку многие тысячи людей? Какие неведомые сокровища после себя он оставил?

Пока можно было только утешиться рассуждением, что великое и настоящее никогда не лежит на поверхности. Все, что блестит под ногами, сверкает с экрана телевизора и умильно журчит по радио, – это диавольская мишура тленного мира. Настоящие сокровища сокрыты, до них надо добираться, разгребая завалы души, и только дойдя до лучистых кристаллов, можешь сравнить и понять их настоящую цену.

Следующая моя встреча с отцом Кириллом опять была связана с иноком Иоанном. Меня предупредили заранее, что батюшка собирается навестить могилу друга, и мне надлежало быть готовым к выезду в глубинку средней полосы. Наконец я получил известие и 25 июня 1996 года был на месте. Батюшка должен был приехать к вечеру, но мы, встречающие, вчетвером в ожидании уселись на крылечке деревенского дома заранее. Солнце уже умерило свою дневную щедрость и потихоньку клонилось к закату. Ветра совсем не было. Стояла удивительная тишина. Мы пребывали в мире торжественного спокойствия, умиротворения и красоты. Главной темой нашего неторопливого разговора были отец Кирилл да инок Иоанн, которого матушки ласково называли «дедуля». Для меня это были интересные отрывки – общая картина никак не складывалась. Вытягивать же недостающую информацию в тот момент я посчитал неуместным.

Матушка Людмила вспоминала, как в прошлый приезд она пожаловалась батюшке на колорадского жука, который просто косит картошку. «Ты мне покажи жука-то, каков он из себя?» Принесли. Старец разглядывал матерого и укорял: «Что же ты, дружочек, пришел сюда?» Велел отпустить насекомое. После отъезда отца Кирилла жуки разом пропали.

…Хоть и следили за дорогой, а гости подъехали незаметно. После теплой встречи и обычных приветствий мы на двух машинах тронулись к кладбищу. Там батюшка неторопливо облачился: надел епитрахиль, поручи. Сопровождавший священник возжег кадило, и отец Кирилл начал панихиду.

Удивительная служба. Солнце уже не пробивалось сквозь кроны вековых гигантов, и в вечернем полумраке отчетливые пласты ладанного дыма медленно восходили наверх. «Покой, Господи, душу усопшего раба Твоего…» Молитва тоже поднималась в вечность.

После службы отец Кирилл традиционно раздает иконы. Из его благодатных рук мне достались лики Спасителя и Серафима Саровского. Другие – удивительно, но это так – получили то, что они тайно хотели.

Ужин в деревенском доме незабываем. Старец держится просто, но чувствуется в нем великая сила. Матушки наперебой угощают, а он наперед оделит всех, а потом и сам отведает. Удивился чернике, что она уже поспела. Хозяйки объяснили, что сегодня в лесу напали на ягодный островочек. Больше нигде ягоды не было. А здесь смогли набрать мисочку.

Я никогда в жизни не бывал в такой атмосфере. Нас обнимала теплота, простота, спокойствие и внутренняя умиротворенность. Наверное, это и есть первоначально данное человеку Богом состояние, которое он по своему неразумию не оценил.

Перед отъездом отец Кирилл каждому сказал что-то теплое и благословил. Мне же дал радость знать, что мы еще увидимся.

С тех пор меня не оставлял вопрос – кто же такой инок Иоанн, почему мы о нем ничего не ведаем, почему оказывают ему по смерти великую честь? Матушка Людмила знала много, но, видимо, не все могла сказать, да и благоприятных обстоятельств для разговора не было. Удалось только узнать, что инок Иоанн был дружен с отцом Кириллом во время пребывания своего в лавре и что матушка ухаживала за иноком, когда тот находился в старческой немощи. Наконец случай представился.

С матушкой Людмилой мы оказались рядом в автобусе, который возвращался из Владимира с панихиды, отслуженной на могиле епископа Афанасия (Сахарова), великого литургиста и подвижника ХХ века. Много лет провел он в лагерях и ссылках, но остался несломленным. Последние годы его жизни пришлись на Петушки родной Владимирской губернии, где владыка в самое мрачное время хрущевских гонений оставался светочем для всех, кто был ему близок. Матушка Людмила и сестра ее монахиня Варвара не только лично его знали, но и выполняли особые, опасные для себя поручения епископа – отвозили письма, в частности в Тбилиси, известному теперь по многим публикациям и книгам митрополиту Зиновию (в схиме Серафиму). Владыка Афанасий оставил после себя большое богословское наследие. Например, он принимал самое деятельное участие в составлении службы Всем святым, в земле Российской просиявшим; его службы русским святым включены в Минею.

Настоятель Успенской церкви в Петушках протоиерей Андрей совершил накануне вечернее богослужение и утром 15 мая, в день тезоименитства владыки, литургию. А после все, кто пожелал, отправились специально заказанным автобусом во Владимир. Там, на кладбище, за печально знаменитой тюрьмой, отец Андрей и отслужил полную панихиду.

В автобусе мне удалось разговорить матушку и наконец заполнить белые для меня пятна в мозаике жизни инока Иоанна. Постепенно все встало на свои места.

Иван Михайлович Соложенцев родился в 1905 году в деревне Кличино Тульской губернии в семье крепкого крестьянина. В то время многодетные семьи были не редкость, а у Михаила Павловича и Ирины Дементьевны Иван стал семнадцатым. Старшие братья уже имели свои семьи, и Иван рос со своими племянниками. Хоть и был Ванюшка самым младшим в семье, никаких поблажек не имел. С четырех лет уже вовсю помогал по дому. Когда исполнилось семь, случилось событие, которое стало как бы началом нравственного возрастания. Как-то Михаилу Павловичу знакомый конюх предложил жеребенка, уверяя, что получил его за работу. Служил знакомый у какого-то крупного ценителя лошадей. Имение то ли продавалось, то ли закладывалось, в общем, было нестроение. Конюх смог, как потом выяснилось, «закосить» только что родившегося жеребенка самых что ни есть чистых кровей. Хоть и похож был жеребенок на осленка, чувствовалась в нем особая стать. Глаз нельзя оторвать. Весь черный, только на лбу белая звездочка и на ногах белые носочки. Загляденье. Конюх запросил за рысака немного – лошадь, корову, шесть овец да еще деньгами. Михаил Павлович согласился. Уж больно красив был малыш. Вручили жеребенка Ванюшке и дали ему имя Раскат. Спали малые вместе, бегали вместе, играли вместе. Не разлей вода. Краюха хлеба пополам. Если Ванюшу кто обидит, жеребенок утешает друга, дергает губами за рукав и не ест.

Подрос жеребенок, стали его к упряжке приучать. Если в коляске Ванюшка, проблем нет. Конь играючи выполнял все приказания, не надо никаких плеток и даже вожжей, понимал друга со слов. Если кто другой в пролетке – не тронется, хоть убей. Ванюшка сядет – с места рванется. Бег чистый, ровный, сильный. В округе не было более быстрого рысака. Вот объявляют конкурс – бега. Кажется, они проходили в Ефремове. Участвовали крупные конезаводы, частные фирмы. Были лошади из Петербурга, Москвы, центральных губерний. Конюх, который продал жеребенка, накануне соревнований оказался проездом в Кличино. Он как раз направлялся на бега, где ему надлежало обслуживать свою команду. Как истый лошадник, конюх не преминул проведать Раската. Знал ведь, что встретит красавца, и все же, когда увидел, обомлел. Он попросил Михаила Павловича показать рысака в работе. На мерной базе Раскат выдал прекрасный результат. Приезжий велел готовить коня на соревнования, остальное он, мол, все устроит, вплоть до сбруи.

Нужно было прибыть за три дня, чтобы конь до забега отдохнул. Михаил Павлович и Ванюшка отправились в неблизкую дорогу. Прибыли вовремя. Конюх слово сдержал и все устроил. Велел за сутки коня не поить. Раскат заглядывает Ванюшке в глаза, теребит его губами, не понимает, почему друг не дает ему воды. Ванюшка страдал, но крепился и из солидарности тоже не пил.

Раската записали в последний заезд. Наездники свысока поглядывали на мальчонку, который не отходил от своего друга, и отпускали едкие шуточки.

Вот старт. Неопытного парнишку сразу оттеснили на последнюю линию, которая длиннее. Ванюшка не стал спешить. Он попридержал коня и пошел сзади. Как только лошади вытянулись в линию по своим силам, крикнул: «Ну, Раскат, давай!» Конь так рванул, что тележка с легким наездником на повороте летела по воздуху. Что было на трибунах, не описать. Восторженный рев, рукоплескание, крики «ура».

На финиш прибежало все начальство, ветеринары. Осматривают Раската, обмеряют. Такой он произвел фурор. Золотой медали, однако, не присудили (конь-то был без документов), но денег за победный заезд дали столько, что отцу никогда и не снилось. На них купили разную сельхозтехнику, построили новую конюшню и поставили большой дом. Ванюшку, как виновника привалившего счастья, заставили положить золотой в правый угол под первое бревно. Дом и сейчас стоит.

Жили все одной семьей. Было несколько коров, лошадей, шестьдесят овец. Никого не нанимали, управлялись своими силами. Даже сами уходили в наем. С новой купленной косилкой заканчивали сенокос быстро, а потом косили другим.

В школе младший учился урывками, все было недосуг, все дела от зари до зари. Никто из его сверстников так не работал. Уже подростком Иван имел огромную силу, но никогда в ребячьих разборках в ход ее не пускал. Характер у него был мягкий, добрый и отзывчивый. Как-то пахал он. Вдруг слышит, где-то рядом за лесочком женщина заходится в плаче. Оказывается, муж у нее умер. Пахала сама, и вдруг пала лошадь. Заголосила, сил нет. Как теперь жить, как детей кормить? Иван говорит, не плачь, я тебе, мол, все вспашу, только помалкивай. Так он и пахал. Свой клин и бедной вдовы.

Однажды было ему видение наяву. Наверное, подсказка сверху, какой у него будет путь. На краю поля метрах в ста увидел он путника и замер. Высокий, стройный, в белых одеждах и препоясан широкой белой лентой крест накрест. Волосы мягкие, кольцами спускаются на плечи. Путник не то чтобы шел, а как бы плыл по земле. Иван удивился, куда же он идет. Дороги там нет, одни овраги. Бросился вслед, а никого нет, только упоительный аромат, какое-то удивительно нежное благоухание. Потом он понял, что Господь сподобил его видеть Ангела. За что? Наверное, уже было за что. За то, что человек должен носить в себе не только не растрачивая, а постоянно приобретая. Отрок сердцем был чист, миролюбив и доброжелателен, всегда готов прийти на помощь, поделиться последним куском хлеба, в ребячьих забавах никогда ни с кем не ругался, не дрался. Правда, один раз не сдержался, ударил сверстника, да так, что у того пошла кровь из носа и ушей. Гнал Иван в ночное связку коней. Сам верхом без седла, в руках несколько поводков. Тот парнишка решил подшутить. Возле оврагов бросил из кустов под копыта лошадей вывернутую шубу. Те как взбесились и рванулись прямо к обрыву. Несмотря на свою большую силу, не смог подросток остановить обезумевших животных. Уже был виден край, откуда полетел бы вниз кровавый клубок. И тут Иван взмолился: «Господи, Владыко, спаси!» Кони у обрыва встали как вкопанные. Потом и был этот суд с кулаком. Первый и последний в жизни.

Парнишка работал не только от зари до зари, временами и ночь прихватывал. И в церковь потому не удавалось часто ходить, особенно в летнюю страду. А туда тянуло. Иван сам придумывал молитвы и на простом языке все о себе поведывал Богу. Не разумом, а сердцем чувствовал, что пребывает в Нем. Вспоминал свои ребяческие грехи, даже уже прощенные, и искренне в них каялся. Свой первый грех он помнил особо.

Рос семнадцатый ребенок в среде своих племянников, а те хоть и родные были, но разные. Кто-то высмотрел однажды, что бабушка оставила деньги в платье и повесила его в шкафу. Подговорили старшие Ванюшку взять, мол, мать тебя не тронет, не трусь. Ванюшка стал героем. На деньги купили халвы и тайно пировали под кроватью. Мать быстро догадалась, в чем дело, и отходила всех полотенцем. Как воробьи, рассыпались все по избе и потом собрались на печке. Тут заходит отец. Что случилось? Мать все и рассказала. Сидят птенчики на печке, съежились. Михаил Павлович и говорит, слезайте мол, бить не буду, ругать не буду. Выстроил дед команду ребятни и велит рассказывать все, как было, кто подглядел, кто деньги вытаскивал, кто халву покупал. Бог, мол, все видит, от Него ничего не утаишь. Кинулся младший сын отцу в ноги: «Батюшка, прости. Никогда больше не буду воровать». – «Что ж, хорошо, что признался. Иди к маме, проси у нее прощения». Ванюшка и к матери в ноги.

Остальным отец велел пойти к родителям, все рассказать и попросить прощения, а потом вернуться к нему. Вскоре опять собрались ребятишки, и Михаил Павлович спокойно, веско говорил с ними о Боге, о грехе и в заключение наказал всем положить по три поклона, попросить у Бога прощения и обещать, что такое никогда не повториться. Урок, преподанный отцом, запомнился на всю жизнь.

Был и еще грех. Уже в подростках сверстники многие курили и подтрунивали над теми, кто не имел этой вредной привычки. Обзавелся Иван табаком, бумагой, спичками и собрался в компанию ребят. А тут отец. «Что это у тебя в карманах?» – «Да ничего особенного». – «Ну-ко, выверни». Упал Ванюшка в ноги: «Батюшка, прости». А тот: «Наказывать не буду, но дай мне слово, что никогда не будешь курить». Слово это будущий инок сдержал.

Вот в таких мальчишеских грехах и каялся Иван перед Богом. Тяжелая работа не грубила его сердце, не одевала панцирем черствости, а даже наоборот, позволяла острее чувствовать свою слитную причастность к природе, созданной Великим Творцом.

Его непоказную доброту особенно чувствовали животные. Они прямо льнули к Ивану. Когда тот был еще совсем мал, конь Васек даже голову нагибал, чтобы мальчонка смог на него забраться. Однажды, уже подростком, косил он на Ваське в паре с братом Пашуткой. У того нерадение было ко всему, не имел он любви ни к какому делу. При смене лошадей оставил брат свою косилку зубьями кверху, и в траве Васек напоролся на ножи. Заржал конь и жалобно посмотрел на Ивана. Тот сразу все понял. Рванул с себя рубаху и под ноги. Кровь хлестала струей. Мальчишка туго перевязал раны, распряг и медленно повел хромающего Васька домой. Дороги почти не видел, невольные слезы застилали глаза. В конюшне состоялось объяснение. Иван только просил покаяться брата в этом вольном или невольном грехе, но Пашутка был груб, и в бранных словах злость переливала через край. Тут и случилось невероятное. Сзади к обидчику подошел Раскат, схватил зубами Пашутку за шиворот и мощным движением шеи выкинул его в широкие ворота. Не будь кучи сена, убился бы злодей.

После этого случая отец отделил Павла. Для его немалой семьи был построен дом, выделена скотина и инвентарь. Не хотелось Пашутке уходить из отчего дома, где так привольно жилось, где можно было незаметно, как ему казалось, проехаться на других, но пришлось. Такова была воля батюшки.

Слово главы большой семьи – для всех непреложный закон. Был у Михаила Павловича брат в соседней деревне. Детей у него девять человек мал мала меньше да теща старая. Всего двенадцать. Выбивался он из сил, хирело хозяйство. На помощь был послан на три месяца Иван. Работал опять от зари до зари, валял валенки. Работа прибыльная для хозяина, но тяжелая. За день можно было сделать только один валенок. Кормили дарового батрака плохо. Хлеба и то вдоволь не ел. Хозяйка иногда украдкой принесет под кофтой краюшку, вот и весь добавок. Исхудал Иван, но молча тянул свою лямку, не жаловался, не роптал и все стерпел. Очень помог дяде, выправил тот хозяйство. Когда вернулся работник домой, мать с причитаниями отпаивала да откармливала своего кроткого сыночка.

При всем своем смирении и кротости не пасовал молодец и перед смертельной опасностью. Дело было зимой. Поехал он в гости к своей племяннице, которая только на год была моложе его. Все детство провели вместе и очень дружили. Надежда вот уже несколько месяцев как была выдана замуж в другую деревню, и Иван очень скучал по ней. Путь недалекий, всего двадцать километров, но опасный. На дорогах баловали банды. Грабили, ездоков убивали, а если хорошая лошадь, беда. Иван знал об этом, но надеялся, что все обойдется. Верил, что Господь не оставит его, самому только надо быть настороже. Запряг он Раската в сани и поехал. Был в гостях только ночь и утром засобирался домой. Тут один дружок прибежал. Смотри, мол, наши лихие будут тебя ждать на дороге. Поехал. Вскоре впереди показались сани. Укатанная дорога, путь один, не разъехаться, кругом снег. В санях трое крепких мужиков скалятся, предвкушая легкую добычу. Умница конь все понимал. Иван только крикнул: «Раскат, давай!» Конь рванул в сторону, снег по брюхо, еще рывок вперед. Тут один из бандитов прыгнул с ножом на Ивана, но не тут то было. Он так крутанул налетчика, что у того опорки слетели с ног, а Раскат уже на дороге. Разбойники не стали ждать своего подельника, который барахтался в снегу, и в погоню. Конь был у них хорош, да охаживали его еще кнутом. Раскату же кнут был не нужен. Он дело свое знал. Оторвался Иван от погони, но пожалел Раската, притормозил. Тут подоспели бандиты, и опять вперед. Раскат весь в мыле, а на лошадь налетчиков и смотреть страшно. Несутся сани, пыль снежная клубится, сзади ругань и угрозы. Вот и родная деревня, отчий дом, ворота открыты. И надо же, будто гонца ждали. Стоит отец, любимый брат Сеня и несколько селян. На их немые вопросы Иван крикнул: «Разбойники гонятся!» и пролетел в ворота. Тут подоспели преследователи и угодили в руки крепких мужиков.

За Раскатом прямо охотились. На Пасху все были в храме. В полночь крестный ход, потом такой желанный первый радостный возглас священника: «Христос воскресе!» «Воистину воскресе!» – отвечал нестройный, но искренний хор прихожан. Кругом счастливые лица, а у Ивана камень на душе, места себе не находит. Побежал к дому, он совсем рядом. В кресле сидит немощная бабушка. «Ванюшка, – говорит, – что-то неладно. Соседская собака заходится в лае у нашей конюшни». Иван рванулся к двери, а та: «Куда? Стой! Не ровён час, разбойники. Возьми отцов ливольверт». Внук быстро достал наган, купленный Михаилом Павловичем по случаю у одного фронтовика, и к конюшне. Не думал, кто там, как ему придется встретиться с теми, кого и людьми-то назвать нельзя, если пошли на поганое дело в такую светлую для души ночь. Ворота открыты, внутри темно. Только хотел войти, появилась голова Раската, которого кто-то вел под уздцы. Мелькнула мысль: «Почему Раскат такой покорный?», а рука сама вскинула наган. Выстрел в воздух. Вор бросил поводья, под брюхо коню и через плетень. Иван за ним. Догнал, повалил, руки за спину. «Сколько с тобой, ну?» – только кости хрустнули. «Трое», – прохрипел поганец. Что-то знакомое показалось в голосе. Повернул скрученного лицом кверху и обомлел – сосед. Вместе росли, вместе ласкали Раската. Взмолился парень, мол, делай что хочешь, только папаше не говори. Но куда там. На выстрел уже прибежали. Вор валялся в ногах у Михаила Павловича. Старик был вне себя, но простил. Сказал только, если что еще будет, случай сей приложится.

Это шли уже послевоенные годы. Революция и Гражданская война как-то обошли село стороной, только отголоски больших событий, вроде баловства на дорогах и бандитских вылазок, временами потряхивали глубинку.

Вскоре призвали Ивана в армию. Там он честно исполнял свой долг и попутно без особого труда закончил курс начальной школы. Память ведь у него была превосходная. Трудолюбивого, исполнительного солдата начальство отметило своеобразно – премировало двухлемешным плугом. За ним приезжал на телеге отец. Вся деревня потом приходила смотреть на это по тому времени чудо.

Вернулся Иван со службы – и опять за работу в крепком хозяйстве отца. Здесь нужны были его золотые руки. В конце 20-х началась коллективизация. Комитет бедноты, где ошивалась бездельничья рвань, объявил хозяйство Михаила Павловича кулацким. Наверное, потому, горько шутил потом Иван Михайлович, что он часто спал в поле в телеге и вместо подушки под голову подкладывал кулак.

Вскоре в селе появился чернявый уполномоченный с красноармейцами. Отец не имел иллюзий, чем все это кончится, и немедленно отослал своего младшего к дальним родственникам за двадцать километров. С тех пор будущий инок родителей своих не видел. Без денег, без документов он, как обложенный со всех сторон зверь, менял места обитания. Более всех задержался у одного лесника – работал у него за хлеб три года. Лесник был мужик не промах. Выправил на работника документы и оформил дарового батрака своим помощником. Деньги, разумеется, получал за него сам.

Хоть тяжелая работа не пугала Ивана, затосковал он. Душно было тут, душа звала прочь. Решил батрак написать своему дяде по матери в Ленинград. Адрес он знал на память. Ответ пришел быстро. В телеграмме было только одно слово: «Приезжай».

Лесник не стал удерживать помощника. Может быть, еще и потому, что жена его стала частенько поглядывать на молодого и сильного душой и телом мужика.

Дядя находился в священном сане и был близок к митрополиту Алексию (Симанскому). Отец Доримедонт принял племянника и помог найти работу. Вначале Иван пилил и колол дрова для столовой, топил печки. Как всегда, относился к делу ответственно. Оценили его как работника, поставили помощником повара. Отметили и здесь, направили на курсы поваров. Их Иван, несмотря на малограмотность, окончил с отличием.

Со временем Иван Соложенцев стал известным питерским поваром. Готовил изумительно, воровать не давал, своим примером заставлял других работать по-настоящему. Потому и приглашали его в «приличные заведения».

С началом войны номенклатурную столовую, где шеф-поваром работал Иван Михайлович, перевели на казарменное положение. А когда сжалось кольцо блокады, при столовой образовался профилакторий, где «ответработники» восстанавливали свои подорванные в кратковременном пребывании в голодных рядах защитников города силы. Шеф-повар видел «ценность» этих людей и по-своему вершил справедливость. Здесь он кормился сам, а паек через отца Доримедонта отдавал митрополиту Алексию, которому грозила дистрофия. Даже в это тяжелое время не закрывалось недремлющее око над церковными иерархами, и вскоре отца Доримедонта пригласили на Литейный. Иван Михайлович узнал об этом и на всякий случай приготовился к аресту, но архимандрит не выдал своего племянника.

Вскоре случилось чудо. Шел однажды будущий инок по улице и вдруг перед ним из подъезда выскочила женщина, голосит, бежит в Неву топиться. Схватил он ее, резко встряхнул и спрашивает: «Ты что?» – «Детей нечем кормить, не могу видеть их мучения». Достал Иван Михайлович из кармана свой последний ломтик хлеба и отдал страдалице. «Какая у тебя квартира?» Та машинально назвала номер. «Возвращайся домой, вечером приду». В своей каморке собрал еду, предназначенную для передачи отцу Доримедонту, и пошел, как обещал. Женщина пыталась целовать ему руки и ноги, она была, казалось, не в себе от такого подарка. С тех пор Иван Михайлович старался как мог помогать несчастной. И вот подошел он однажды к дому, у подъезда – черная «эмка». Поднялся в квартиру, а там – военный и в больших чинах. Оробел шеф-повар, стоит со своим узелком у двери, переминается с ноги на ногу. «Вот он, наш спаситель!» – И женщина бросилась к попечителю, обняла. У военного тоже были слезы на глазах. «Что я могу сделать для тебя, говори?» Пришедший, не задумываясь, тут же выпалил: «Помогите отцу Доримедонту». Когда военный уяснил ситуацию, то быстренько собрался и сказал: «Жди здесь». Не было его часа два. Вернулся с исхудавшим отцом Доримедонтом. Только когда батюшка увидел племянника, понял – это спасение, и заплакал. Иван Михайлович осмелился спросить, будут ли их еще преследовать. Военный улыбнулся: «Не бойтесь, все в порядке. Этим здоровым мужикам нечего здесь воевать со стариками. Пусть повоюют на передовой» – и предложил отвезти их на машине, куда они пожелают.

Когда в 1945 году митрополит Алексий стал патриархом, он с собой в Москву взял отца Доримедонта, а тот пригласил и своего племянника, который в труднейших условиях блокады так раскрыл себя. Иван Михайлович переехал в Загорск уже после войны. Все, что было стоящего – часы, костюм, пальто, – продал и купил небольшой домик. В лавре его постригли в иноки. Послушание определили на кухне, и потянул брат тяжелый воз монаха. Кто его знал, говорят, не щадил он себя. Спал три-четыре часа в сутки. Остальное время на молитве и послушании. А послушание нелегкое. Нужно было обеспечить две трапезные – братскую и рабочую. Кто с ним работал, подтверждают: тяжести они не чувствовали. Все вокруг инока Иоанна вершилось легко и быстро. Витала здесь простота, доброта и чистота сердечная. Вот тогда-то, в конце 40-х – начале 50-х годов, отец Кирилл и приметил отца Иоанна. Как-то незаметно они подружились, и не помешала разница в годах и положении. Тут ценились качества, не лежащие на поверхности, те, которые составляют суть человека. Я попытался суммировать эти качества, выделить основные, превалирующие в иноке, и не смог. Да, он был смирен и кроток, да, он всю жизнь по крупицам, как нищий, незаметно стяжал Духа Святого, да, он был чист и добр сердцем. И все-таки законченной картины не получалось. И вот как-то на воскресной литургии я вдруг понял, что ничего искать не нужно, все как на ладони. Брат Иоанн полностью вписывается в оклад человека блаженного, определенный Христом в Нагорной проповеди (Мф. 5, 3–12):

Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное.

Блажени плачущии, яко тии утешатся.

Блажени кротцыи, яко тии наследят землю.

Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся.

Блажени милостивии, яко тии помиловани будут.

Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят.

Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся.

Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царствие Небесное.

Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради.

Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех.

Как говорили святые люди, чем деятельнее и совершеннее облекается человек в духовные свойства и добродетели по заповедям и примеру Христа, тем скорее отверзаются ему двери благодатных таинств. Это-то, наверное, и видел в иноке старец. Это-то и крепило их тягу друг к другу.

Войдя в преклонные годы и немощь, отец Иоанн по благословению наместника удалился в свой домик. Вернее, в комнатеночку. Оставшуюся часть дома он в свое время простодушно и бескорыстно отдал сладкоречивым людям по их якобы великой нужде. Теперь наследники сильно притесняли старика. Он кротко сносил обиды и только говорил теснителям: «Не буду я с вами судиться. Все решит Небесный суд». Матушка Людмила ухаживала за иноком, а потом, ввиду невозможности проживания, увезла его в деревню. Там навещал его отец Кирилл. Ослепшего и немощного, сам выводил в палисадник. Это фиксирует фотография. На ней два таких непохожих и близких друг другу старца.

Брат Иоанн почил 6 октября 1984 года. С тех пор отец Кирилл каждый год приезжает на могилку и служит панихиду. Господи, упокой душу раба Твоего инока Иоанна и дай нам способность зреть, ценить и беречь настоящих людей, которые наводят мосты между двумя мирами, между тленным земным и вечным небесным и своим духовным примером торят дорогу в горний мир!

Май – август 1997 года