Аленький цветочек

На третьей седмице Великого поста хоронили старого служителя храма дядю Мишу. Его знали все Петушки, но попрощаться пришли немногие, только те, кто ведал, что это за человек. Жил он для окружающих мирян незаметно, скромно вершил свои житейские дела и на 91-м году жизни тихо отошел ко Господу. Успел попрощаться с детьми, внуками, незадолго до смерти исповедаться, причаститься и собороваться. Все, как и положено православному.

Гроб стоял напротив царских врат. Стройно пел хор, украшенный кряжистым басом иеромонаха Афанасия, бывшего клирика нашей церкви, а затем наместника Свято-Успенского Космин-Яхромского монастыря. Он чудесным образом в день похорон оказался в Петушках. Стоявший вокруг гроба народ со свечками в руках скорбно внимал. Настоятель храма протоиерей Андрей неспешно и торжественно служил, особо выделяя ключевые моменты. Его сильный баритон уверенно испрашивал: «Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…», а хор подхватывал и держал натянутую струну торжества этого отпевания.

На старинных полотенцах под печальный звон колоколов несли гроб на кладбище. Печальны были и светлые березы, хранившие стылый воздух последнего пристанища людей от прогретой суеты мартовского дня, и эти ежедневные свидетели людского горя временами всплескивали у могилы ветвями. Здесь иереи отслужили заупокойную литию, и люди стояли не шелохнувшись. Те же березы, перестав мотаться под напористым ветром, склонили в почтении свои головушки и слушали возносимое наверх сильными, красивыми голосами пение. «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Михаилу и сотвори ему вечную память. Вечная память…» – трижды тянул хор, будто ставил последнюю точку в оконченной книге жизни.

Вот уже и вырос могильный холмик. Родные, близкие, друзья попрощались с покойным и медленно побрели к выходу. Большинство отбыло на поминки, куда приглашали всех. Мы с монахинями Варварой и Людмилой помянули Михаила Павловича особо. Я знал дядю Мишу, как любя называли его все, очень мало. Ну здоровались, ну подвозил его на машине, а вот матушки были знакомы с ним более полувека. Этот человек являл собой живую историю храма и всех, кто был связан с ним. Михаил Павлович прошел все ступени помощников в служении. Особое место занимает алтарь. Здесь он пономарил большую часть жизни. Лично знал всех до единого священников, которые служили в храме с момента его постройки, и, разумеется, еще по довоенным страстным тридцатым – ныне прославляемого владыку Афанасия, невольно стал свидетелем его ареста, помогал собирать посылки, отправляемые монахиней Маргаритой в лагеря, а потом, по возвращении владыки в Петушки, поддерживал теплые отношения с благодатным старцем.

С именем дяди Миши связывают многие чудеса. Ведь он прошел всю войну от звонка до звонка, был в невероятных передрягах и всегда оставался цел в пеленах благодати. Рассказ же монахинь об аленьком цветочке сразил меня наповал. Настолько все было необычно. Я упросил матушку Людмилу сопроводить меня к старшей дочери Михаила Павловича Антонине, которая прожила под одной крышей с ним до последнего дня. Она согласилась, но по разным причинам наш поход откладывался, и только в мае удалось ее навестить.

Антонина не удивилась нашему приходу, как будто была к нему готова, проводила в горницу. Там все выглядело просто, ничего лишнего, только старинные часы да икона украшали ее. Окна смотрели на железную дорогу, которая не оставляла надолго дом в покое. Он постоянно подрагивал от проходящих поездов.

У нас, как мне показалось, даже вступления не было, разговор пошел сразу. Если суммировать все сказанное и добавленное другими людьми, получается интересная картина.

Родился Михаил Павлович 3 июня 1907 года, «аккурат на Елену». Жил без родителей, воспитывался у деда, служившего на железной дороге. Дед был человеком благочестивым, жил по заповедям Божиим. В храм ходил в Костерево. А до него от Молодилова шесть километров. Хоть и дальше, чем до петушинского, построенного И. П. Кузнецовым в 1910 году, просто туда по железке было прямо и как-то способнее. Брал в храм дед и внука. Все поражались живейшему интересу мальчика к церковной службе. Он прямо впитывал ее. В остальном Миша был обыкновенным деревенским мальчишкой. Правда, больше любил уединение. Деревню окружали бескрайние леса, и ребятишки часто бегали по ягоды и грибы. Однажды Мишаня заблудился. День к вечеру, а дороги домой найти не может. Стало страшно. Тут он впервые всей своей чистой душой с жаром обратился к Господу с просьбой о помощи. Вдруг видит – идут к нему два мальчика, пожалуй, постарше его. Оба чистенькие, красивые, белокурые, очень похожие друг на друга, как близнецы, улыбчивые, кафтанчики на них пурпурные, прямо загляденье. Один спрашивает: ты что, мол, плачешь? Миша объяснил свою беду. Незнакомцы успокоили мальчика, взяли его за руки и повели. Вроде вели-то недолго, всего с десяток шагов, и на просеке открылась деревня. Только хотел поблагодарить спасителей, тех и след простыл. И вокруг никого. Как подошел к деревне, понял – Ангелы это были. И так ему стало на душе хорошо, будто у самого выросли крылья.

Уже будучи подростком, увидел в тонком сне Пресвятую с апостолами. Матерь Божия ничего не сказала, только внимательно посмотрела на Михаила. Дедушка сон истолковал по-своему. Это тебе, мол, для укрепления веры, времена настают страшные.

Вскоре дед умер. Михаил какое-то время поскитался, а потом, по совету одной знакомой, в будущем схимонахини Софии, стал обретаться в петушинском храме. Прислуживал на всенощной и литургии. Тут Михаил по-настоящему углубился в церковную жизнь, близко узнал служителей. Был решен и квартирный вопрос. Сначала жил в подвале, потом в каморочке на колокольне.

После одной из служб познакомился со своей будущей женой Татианой, внучкой церковного старосты, но был робок и несмел в ухаживаниях. «Так что, – вспоминает Антонина, – мама совсем было замонашилась, черный платок надела, красивые платья все раздала». Однако вскоре наладилось. Обвенчались, пошли дети. А тут и война. Михаила Павловича сразу призвали. Почти все время находился на передовой, но, где бы он ни был, знал свое правило – постоянно творил молитву. Бывало, замполит нательный крестик отнимет, но так уж получалось, что без него солдат мало пребывал. Или свой ему возвращали, или церковь случалась на пути, или каким другим путем, но нательный крестик обязательно появлялся.

Самая страшная мясорубка была под Сталинградом. Там из всей роты живым остался только рядовой Гришин. Приклад винтовки был разбит в щепки, шинель превратилась в лохмотья, пули и осколки исполосовали ее, а на теле ни царапины.

Затем другие фронты. Однажды пришлось простоять несколько часов в ледяной воде. Подступила смертельная тоска, вот он, конец от неминуемой простуды, а душа утешает: Бог милостив, только молись. Потом даже не чихнул, и ноги не болели. Где-то в 1944 году, зимой, наступили холода, в сапогах ноги мерзли, а валенки не выдавали. Написал домой, пришлите, мол, «катанцы». Он и получил их – правда, через полгода, уже летом.

А тогда произошло очередное чудо. В расположение части пришла женщина и спрашивает Гришина. Ну, вышел. Незнакомая. «Что тебе, милая?»

– Да вот, – говорит, – валенки тебе.

– От кого?

– Тетя Мария велела передать.

Повернулась и пошла. «Какая тетя Мария?» – подумал Михаил Павлович, а потом обожгла мысль: «Так ведь это посылка от Пресвятой!»

И так всю войну под омофором Богородицы. И не только рядовой Гришин на фронте, вся семья его в тылу находилась под Ее покровом. Снится Татиане сон. Смотрит она на Иверскую икону Божией Матери, что висела в ее спаленке-каморочке, а над ней светлое облако. Является из него Богородица и говорит: «Упадет ведь икона, едва держится». Татиана проснулась в смущении, не знает, что делать. Побежала к сестре, та рядом жила. Вернулась с ней. Сестра только снизу прикоснулась к иконе, а она и упала в руки. Висела на волоске, веревка вся истлела.

Вернулся Михаил Павлович в Петушки после войны не сразу. Пришлось еще маленько послужить. Зато сколько радости было, когда вошел в родную церковь! Она все эти трудные годы была у него перед глазами.

За искренность в вере и преданность Богу был Михаилу Павловичу дар видеть благодатный огонь. Никто об этом долгое время не знал. Антонина рассказывает: «Служил как-то у нас в храме владыка Онисим. Я стояла на своем месте у правого столба. Запели “Тебе поем…”, и вдруг я увидела – как будто сверху молния сверкнула. Отец прислуживал в алтаре. Я его потом спрашиваю, что это за молния была. А он: “Видела, значит”. – “Да”, – говорю. “Это благодатный огонь сходил в чашу”». Оказывается, Михаил Павлович видел в алтаре этот огонь у всех священников, которые служили. Когда хор пел: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже наш» и иерей в тайной молитве произносил: «Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие дары сия…» – в чашу сходил сверху огонь и струился по краю. Это длилось мгновение, но Михаил Павлович успевал заметить величину его, и силу, и яркость как отражение благодати.

Когда Антонина замолчала, видимо, собираясь с мыслями, я спросил про аленький цветочек. Она задумалась, а потом продолжала:

«Было это четыре года назад. Я сильно заболела тогда, вся пожелтела, уж думала, конец пришел. Стала собираться, а папа мне и говорит, мол, не удумай умереть. Как без тебя? Давай-ка уж после меня. Буду за тебя молиться, все ведь в руках Божиих. А мне все хуже и хуже. Увезли в хирургию, и сразу на стол. Разрезали меня от бока до бока, и врачи руками развели. Обратно зашили кое-как, сказали: жить осталось три дня, ну от силы неделю. Положили меня в отдельную палату, видно, чтобы не смущала своим отходом соседей. Кровать стояла напротив дверей. Я как пришла в себя, смотрю через открытую дверь, а в коридоре на тумбочке около поста дежурных стоит в вазочке цветок необыкновенной красоты. Вроде роза не роза и тюльпан не тюльпан. Весь прозрачный, светится. Этот аленький цветочек такую мне радость дал, столько сил в меня влил, что внутри я как-то сразу окрепла. Три дня прошло, мне бы уж лежать в мертвецкой, а я затянулась потуже полотенцем, чтобы швы не расползлись, и потихоньку заковыляла в конец коридора по своим надобностям. Возвращаюсь, а цветочка нет. Спрашиваю у сестер, где же он, куда подевали. Все переглядываются, молчат. Одна санитарка и брякнула, да, мол, никакого цветка и не было, привиделось тебе. Я спорить не стала, и к себе в палату. А врачи зашевелились. Уж больно все для них чудно, никак я не умираю. Вскоре повторно сделали операцию и убедились: болезнь отошла. Я-то знаю, по папиным молитвам снизошло это чудо исцеления. Матерь Божия послала мне для укрепления аленький цветочек, а с ним и жизнь».

Все услышанное было так неожиданно для меня, что как-то не сразу укладывалось в голове. Сердце принимало, а разум твердил: погоди, поспрошай у других людей, может, они что иное по твоим вопросам скажут. Человеческая натура ведь очень субъективна в своих воспоминаниях, тем более о родственниках.

Постепенно в расспросах о дяде Мише наряду с отрывочной информацией о нем самом я узнал имя человека, которому Михаил Павлович доверял и однажды много ему рассказал, когда они вместе ехали из Петушков в лавру, ведь известно, в дороге люди становятся ближе. Однако возможность встретиться с этим человеком существовала только теоретически – в один из его приездов в Петушки к родственникам. Очень хотелось закончить рассказ по свежим впечатлениям, но ускорить ход событий было не в моих силах.

15 мая, в день тезоименитства владыки Афанасия, жизнь которого была тесно связана с Петушками, я в числе десяти паломников поехал на панихиду в лавру. В этот день ее служил в криптовым трехпрестольном храме, что находится под Успенским собором, специально приехавший из Переделкина дорогой отец наш архимандрит Кирилл. Ведь владыка Афанасий имеет прямое отношение к составлению службы Всем святым, в земле Российской просиявшим, – престольному празднику этого храма. После панихиды, проводив отца Кирилла до проходной в братский корпус, мы еще несколько минут оставались там, перед тем как двинуться в обратную дорогу. И вдруг появляется тот человек, которого я так жаждал увидеть, и за несколько минут разрешает все мои вопросы. Это было настоящее чудо, его осознал я не сразу. Видно, оно было из ряда чудес, которые нас постоянно окружают и которые мы сразу не осознаем.

Когда все встало на свои места, возник вопрос: а чем же Михаил Павлович, скромно и незаметно живший среди нас, заслужил такую благодать, почему соседи называли его святым, почему все это открылось по смерти? Ответить сразу непросто. Даже соблюдая все заповеди Божии, включая заповеди блаженства, такую благодать не получить. Тут нужно нечто большее. Я думаю, Михаил Павлович явил собой пример внутреннего подвига особого рода, был мирянином со строгим монашеским правилом. Находился рядом с людьми и одновременно далеко от них. Он был в постоянной молитве. До преклонных лет спал урывками – в 12 часов ночи читал акафист Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу, в три часа – акафист Пресвятой Богородице, в пять – канон Ангелу Хранителю. А по вечерам Евангелие, Псалтирь и духовные книги. Мирские дела всегда на втором плане, только как база для работы своего духа. Как-то уже после войны стали вызывать его в военкомат для вручения награды, которая после долгих лет нашла героя. Он поблагодарил за внимание, но от награды отказался: «Зачем она, если на мне есть крест». Когда пошли хрущевские гонения на Церковь, немногие подставляли свою грудь под стрелы врага. А дядя Миша был среди тех, кто ездил хлопотать в Москву, чтобы петушинскую церковь не закрыли, чем навлек на себя многие немилости. Таких примеров его отречения от внешнего мира в пользу внутреннего, как созидательной базе пути, можно привести много. Он достиг праведности по милости Божией непрестанным трудом души, постоянным ограничением себя, воздержанием, готовностью взойти на свою Голгофу. Дай нам, Господи, способность видеть вокруг себя спасительные примеры исполненных Святого Духа людей, таких, как светлой памяти Михаил Павлович Гришин.

Май 1998 года