Репутация схоластических текстов Беды была чрезвычайно высока, и в них сохранялись некоторые простейшие общие законы солнечной и лунной астрономии в то время, когда многие церковники проявляли по отношению к ним крайнюю настороженность. Беда писал о приливах и об их связи с Луной, опираясь главным образом на собственный опыт, однако большинство его космологических убеждений, как следует из его книги «О природе вещей», были почерпнуты из античных источников. Он собрал пеструю коллекцию представлений о звездах, грозах, землетрясениях, частях света и т. п., опираясь на Священное Писание, Исидора и Плиния Старшего. Он учил сферичности Земли и базовым астрономическим сведениям, необходимым для объяснения неравенства дня и ночи, изменения их в зависимости от широты и даже некоторым грубым общим моделям объяснения видимого движения планет. Поскольку Беда жил на периферии европейской цивилизации, его сочинения могли часто пониматься превратно, поскольку в то время лишь малое число наиболее ярких ученых могли оценить их достоинства по заслугам. Возможно, что самым выдающимся был Алкуин, величайший англо-нормандский ученый из Йорка, приглашенный в 781 г. Карлом Великим в Ахен (Экс-ля-Шапель). Карл Великий, король франков, призванный в 800 г. стать императором Священной Римской империи, начал собирать вместе ведущих ирландских, английских и итальянских ученых. Английское учение, внедренное Алкуином во франкские школы, было в основном схоже с учениями Беды, но Алкуин написал и собственные таблицы пасхалий; и затем, после его смерти в 804 г., внедрение метода Алкуина в германоговорящий мир продолжил Рабан Мавр.

В течение XI в., когда работы Беды по исчислению времени все еще продолжали использоваться, его популярные космологические очерки были в значительной степени подвергнуты забвению, зато другие работы, особенно поздние сочинения Боэция, стали необычайно популярны. Боэций (480–524), римский аристократ, более всего известный своим сочинением «Утешение философией», написал почти обо всех аспектах схоластического учения кроме астрономии, что, вероятно, является фактом, отражающим нехватку хороших астрономических текстов в Риме того времени. Когда король Бургундии попросил Теодориха, остготского короля Италии, подарить ему водяные и солнечные часы, Боэций, вне всякого сомнения, обладал достаточными астрономическими познаниями, чтобы дать консультацию по поводу их устройства, но недостаточными для предсказания своей кончины: однажды Теодорих распорядится казнить его. Огромный вклад Боэция в западную систему образования базировался не на технических знаниях, которыми он обладал, а являлся результатом его попыток согласовать друг с другом труды Платона и Аристотеля. В ходе выполнения этой работы он пропагандировал простейшую космологию – более или менее аристотелевскую. Ее достоинства заключались скорее в ее простоте, чем в изощренности. Баэция, конечно, нельзя поставить на одну доску с Аристотелем, но он укрепил уважение к аристотелевской идее, согласно которой Вселенная управляется цепочками причинно-следственных связей; и он подготовил почву для более основательного натиска сторонников идей Аристотеля в XIII в. Аристотелизм Боэция принес свои плоды, хотя и с задержкой во времени, что привело к сближению физической космологии и теоретической астрономии.

Можно назвать еще двух античных авторов, внесших более существенный вклад, чем Боэций, в средневековое понимание простейших теоретических принципов астрономии (помимо счета времени). Это Марциан Капелла и Макробий. Скорее всего, оба эти автора были уроженцами Северной Африки. Марциан, умерший ок. 440 г., составил одно из наиболее популярных латинских сочинений Средних веков «О бракосочетании Филологии и Меркурия». В нем каждая из семи подружек невесты предстает в виде одного из семи свободных искусств – сначала «тривиальной» тройки, а именно тривиума, состоящего из грамматики, риторики и диалектики, а затем более изощренной четверки, квадривиума – из геометрии, арифметики, астрономии и музыки. (Структурирование средневековых учебных программ по этим семи предметам в большой степени обязано именно Боэцию, а не какому-либо другому конкретному человеку.) С современной точки зрения астрономия Марциана содержала лишь самые первичные сведения, и после появления исламских текстов она должна была показаться запредельно туманной для тех, кто желал понять и справиться с проблемами, представленными в этом восхитительном новом материале, однако вне всякого сомнения, в свое время она рождала довольно редкие ощущения. В «Бракосочетании» определенно присутствовала жилка качественного киносюжета. Подружки Астрономии прибывают на свадебную вечеринку в полой сфере небесного света, мягко вращающейся и наполненной прозрачным пламенем. Сама она несет в своих руках измерительный циркуль и глобус – простые предметы, в течение долгого времени использовавшиеся в качестве символов астрономии. Большое внимание уделено присутствующим на свадьбе гостям, которые ведут себя так, как и должны вести себя приглашенные на свадьбу гости. Астрономия начинает свою лекцию с перечисления многочисленных кругов (их названия должен был знать каждый студент) и с особой яростью выражает свое негодование в отношении астрономов, конструирующих армиллярные сферы. Согласно ее пояснениям, небесные круги являются идеализацией. Дополнительную порцию славы Марциан получил после того, как Коперник в высшей степени похвально отозвался о нем за его высказывание о расположении Солнца в центре орбит Венеры и Меркурия. Конечно, он извлек свою выгоду из того факта, что Марциан к тому времени был уже всеми любимой фигурой; однако остается невыясненным, насколько широко это убеждение Коперника разделялось обычными людьми. Можно представить себе педагога, пытающегося объяснить нечто с помощью одной из этих ненавистных армиллярных сфер. Сумеет ли студент самостоятельно, без чьей-либо помощи понять смысл слов Астрономии, будто у Солнца есть 183 круга? (При переходе от одного равноденствия к другому оно проходит по небу 183 раза.) Или: когда Солнце совершает их, Марс описывает то же самое вдвое? (Марс совершает полный оборот по своей орбите примерно за два года.) И все же Астрономия особо подчеркивала как минимум одну простую вещь – то, что Земля не является центром солнечной орбиты, как «до сих пор полагали все люди». Здесь, возможно, имелись в виду люди, пришедшие на бракосочетание.

Не вызывает никаких сомнений, что латиноязычные ученые IX в. предусматривали возможность альтернативного расположения планет, в частности гелиоцентричности орбит Меркурия и Венеры. В начале второй половины того же столетия обнаруживаются совершенно не соответствующие духу истории того времени интерпретации текстов Платона, согласно которым сам он полагал, будто Венера и Меркурий движутся по концентрическим круговым траекториям с центром в Солнце. Марциан, как предполагается, слегка подкорректировал эти предположения, сделав обе эти планеты обращающимися вокруг Солнца, но по пересекающимся орбитам. Иллюстрацию этой идеи наряду с двумя еще более необычными альтернативными моделями можно обнаружить в манускрипте того времени, хранящемся в настоящее время в Париже. Там есть страница с зарисовками (одна из которых воспроизведена на ил. 97) гелиоцентрических схем, принадлежавших, предположительно, Плинию, Марциану и Беде. Не сохранилось никаких свидетельств того, что Плиний или Беда хоть как-то касались этого вопроса.

Другим автором, работавшим в точности в тот же самый период, был Макробий, изложивший азы своих астрономических представлений в форме драмы. Он представил свой рассказ как комментарий ко «Сну Сципиона» Цицерона – работе, где описывается предпринятое во сне путешествие через сферы, благодаря которому Сципион получил возможность окинуть единым взглядом всю Вселенную. Литературный стиль Макробия был не столь ярок, как у Марциана, и больше походил на стиль Цицерона и Платона. Как и Марциан, Макробий обязан своим сочинением не наиболее авторитетным античным авторам, а вторичным астрономическим справочникам. Современному требовательному читателю с преимущественно астрономическими интересами, Макробий покажется даже менее достойным внимания, чем Марциан, хотя, повторим это еще раз, главный интерес заключается здесь в сомнении, выказываемом относительно порядка расположения планет и места, занимаемого Солнцем. Начиная с XI в. Макробий раз за разом подвергался ложным толкованиям в этом вопросе, хотя и в IX в. его, по-видимому, нельзя было с уверенностью отнести к чистым гелиоцентристам. Его истинные предпочтения связаны с неоплатонической философией, распространению которой в средневековом мире он сильно способствовал. На его счет следует отнести пифагорейский числовой мистицизм Средних веков и появление авторов, подробно рассуждавших на тему гармонии небесных сфер и, как правило, знавших его труды. Он определенно обладал влиянием и подарил двум великим поэтам – Данте и Чосеру – сюжет удачно использованного ими небесного путешествия. На исходе Средних веков «Божественная комедия» Данте, несомненно, способствовала росту популярности Марциана и Макробия, равно как и Аристотеля.

На протяжении всего периода Каролингов астрономия отличалась заметной слабостью во многих отношениях, даже по сравнению с римской астрономией периода поздней Античности, однако ее слабость объяснялась не отсутствием энтузиазма, а недостаточным количеством имеющихся текстов. На удивление, существовало несколько подборок астрономического материала, попавших в собрания таблиц для астрономических вычислений, происхождение которых датируется концом VIII в.; в них ученые, скорее всего, пытались отыскать фундаментальные принципы, лежащие в основе календаря. Часть этого материала взята из «Естественной истории» Плиния, и нам даже известны обстоятельства, приведшие к их появлению, а именно – собрание священнослужителей в 809 г., на котором некомпетентность, проявленная при обсуждении этих вопросов, вынудила руководителей означенного совещания распорядиться о составлении соответствующей справки, используя для этого упомянутое сочинение Плиния и трактат Беды «О природе вещей». Там были фрагменты о порядке расположения планет от Земли до звезд, о взаимной согласованности интервалов, последовательно отделяющих их друг от друга, о планетных апсидах и изменениях планетных широт. Последняя тема довольно интересна, поскольку она стала отправной точкой для постановки нескольких весьма смелых задач по графическому представлению широтных изменений. Некоторые авторы рисовали вдоль линии орбиты обычной планетной диаграммы волнообразную линию, а другие накладывали модель флуктуаций на прямоугольную координатную сетку, включая туда случаи движения Солнца, Луны и всех планет (ил. 98).

Другое неожиданное открытие: правила стереографической проекции (хотя в то время техники подобного рода, позволявшие выстраивать круги на астролябии или на анафорических часах, не имели столь серьезного названия) либо унаследованы со времен Античности, либо заново выведены более или менее аналогичным образом. Основание для такого утверждения следующее: в манускрипте, в настоящее время хранящемся в Мюнхене, эти круги нарисованы как разметочные линии, образующие опорный базис карты созвездий (ил. 99). У художника возникли определенные сомнения, когда он пытался выстроить экватор, но все другие главные круги нарисованы довольно уверенно – не только эклиптика (и зодиакальный пояс, вдоль которого она пролегает), но также тропики Рака и Козерога и даже Млечный Путь, редко встречающийся на более поздних астролябиях, хотя на часовых циферблатах, выполненных в форме астролябии, он изображался довольно часто.