Столь непререкаемая репутация Птолемея представляет нам позднюю Античность в таком свете, что можно легко позабыть о продолжающейся эксплуатации астрономии на гораздо более низком интеллектуальном уровне. И, в силу вполне естественных причин, мы знаем о ней довольно мало. Например, существует папирус (входящий в коллекции Библиотечного университета в Гейдельберге [P. Heid. Inv. 4144] и Мичиганского университета [P. Mich. Inv. 141]), датируемый столетием позже Птолемея, в котором содержатся доказательства использования приближенной схемы определения положений Марса. В этой схеме, очевидно, используется эпициклическая модель, но с включением в нее так называемых зон – сегодня это называют вавилонской Системой A. Есть и другие признаки известности вавилонских схем в римском Египте. Эллинистическая астрология переживала период расцвета, и существовала потребность в методиках, более легких в применении, чем птолемеевские, пусть даже и за счет утраты точности. Астрологи, похоже, нашли то, что им было нужно, в чем-то приблизительно напоминавшем греко-вавилонские техники, и сохранились фрагменты соответствующих текстов, относящихся к Солнцу, планетам и к Луне (последние – особенно многочисленны). Одной из инноваций, примененных в этих грубых схемах, является содержащаяся в них трактовка лунной долготы.

Эта странная смесь арифметических и геометрических методов ясно свидетельствует об одной вещи: ошибочно полагать, что между временами Гиппарха и Птолемея с необходимостью должно было осуществляться строго последовательное развитие теоретической астрономии. Даже методики, используемые Гиппархом, представляли собой мешанину разнородных элементов – геометрических и арифметических техник – и, учитывая вышесказанное, мы должны уметь отличать друг от друга «зигзагообразные» техники и методы временных циклов, после которых наступает повторение явления. Птолемей, и об этом можно вполне уверенно заявить, был уникален тем, что именно ему принадлежит заслуга в создании традиции построения астрономии, базирующейся на согласованном наборе исходных принципов. Опираясь на идеи своих предшественников, он сумел выдвинуть предположение о том, как небесные тела движутся в пространстве. Найдя параметры моделей посредством их подгонки к наблюдательным данным, он получил возможность предсказывать наступление видимых явлений, исходя из последовательности своих геометрических предположений. Короче говоря, там, где другие обнаруживали шаблоны повторений, Птолемей давал рациональное обоснование самих этих шаблонов – и здесь он, без сомнения, извлек много пользы из хорошо знакомых ему методологических трудов Аристотеля, не говоря уже о греческой геометрической традиции. Вместе с Птолемеем астрономия вступила в эпоху зрелости.

Не столь выдающиеся астрономы все же вносили свой посильный вклад, а те из них, кто имел склонность к преподаванию, стали писать комментарии к «Альмагесту» и «Подручным таблицам» Птолемея – начиная с Паппа и Теона Александрийского в IV в. Имелись и другие комментарии, написанные примерно в то же время, например дочерью Теона Гипатией, однако нам почти ничего не известно об их содержании. На арабский язык «Альмагест» был впервые переведен около 800 г., однако вслед за этим появилась более совершенная версия перевода. Она пришла в Европу в двух латинских версиях: одна, переведенная с греческого около 1160 г., другая – гораздо более известная – переведенная с арабского Герардом Кремонским в 1175 г.

Существовало два класса ученых, ожиданиям которых он особенно не соответствовал – астрологи и натурфилософы (или, как мы назвали бы их сегодня, космологи). Что касается астрологии, то Птолемей написал текст, также ставший классическим, под названием «Тетрабиблос» («Четверокнижие»). Его «Планетные гипотезы» довольно успешно развивали аристотелевскую космологию, предлагая ее усовершенствованную версию. Они были основаны на предположении, что во Вселенной не существует пустого пространства, и ничто не может соседствовать с материей, кроме другой материи, поэтому наиболее удаленная точка, достигаемая планетой в эпицикле, должна совпадать с минимальным расстоянием, достигаемым другой планетой, расположенной уровнем выше. Это предположение позволило Птолемею превратить набор разрозненных планетных моделей в универсальную систему. После короткого размышления станет понятно: поскольку птолемеевская астрономия задавала относительные размеры кругов геометрической модели каждой планеты и поскольку масштаб кругов какой-либо из планет однозначно определял масштаб кругов планеты следующего уровня, это позволяло выразить масштаб всей Вселенной (до Сатурна) в единицах нижайшей из сфер, через нижнее предельно допустимое значение движения Луны. Поскольку Птолемей мог оценить расстояние до Луны, то ничего не мешало записать расстояния до всех остальных планет. Значения оказались довольно большими – они выражались в миллионах миль, но, конечно же, не соответствовали действительности. Эта схема была принята мусульманскими авторами, и через посредство довольно низкосортного, но многократно откопированного краткого изложения «Альмагеста», написанного ал-Фергани (расцвет деятельности которого приходится на 850 г.), стала стандартной частью учебных программ средневековых европейских университетов. Она, в частности, послужила источником вдохновения для Данте в его «Божественной комедии».

«Тетрабиблос» также достиг европейского сознания через мусульманский мир, но в этот раз он прихватил с собой в путешествие гораздо более серьезный астрологический багаж. Хотя предмет его изучения определенно не соответствует вкусам современной науки, тем не менее это мастерски написанная книга, в которой рассматриваются и многие научные аспекты. Как мы уже видели, астрология, наряду с прочим, имела вавилонские корни, и мы даже можем проследить характерные точки соприкосновения между астрологией в Вавилоне и эллинистическом мире. Наиболее известная из них – это переселение Беросса (жреца бога Бела) из Вавилона в Ионию, где он основал астрологическую школу на острове Кос (около 280 г. до н. э.). Греческие школы часто объявляли себя последователями халдеев и гордились использованием их наставлений. Даже если они перенимали то, что, по их мнению, являлось египетскими идеями, это часто оказывалось результатом вторичной переработки вавилонских представлений. Вероятно, это было в Александрии, где-то около 150 г. до н. э. Тогда-то и появились трактаты, якобы вышедшие из-под руки мифического (как мы теперь знаем) фараона Некауба (известного также под именем Нехепсо) и его жреца Петосириса. Эти книги приобрели необычайное влияние в римском мире, равно как другие труды, приписываемые богу Тоту, «трижды великому Гермесу», или по-гречески – Гермесу Трисмегисту. Эти работы являлись для «Тетрабиблоса» примерно тем же, чем магический шар для профессионального экономиста: ни те ни другие никак не соотносились с действительностью, были плохо аргументированы, имелось огромное количество различий в рекомендуемых ими техниках, и все же они находили свое место в обществе.

Если прорицания вавилонян и ассирийцев касались в основном общественного благоденствия и жизни правителей, то греки в значительной степени направили это искусство на нужды отдельных людей. Подобная деятельность косвенно поощрялась учениями Платона и Аристотеля о божественной природе звезд, и в период поздней Античности многие астрологи считали себя толкователями божественных движений. С развитием христианства такая трактовка, безусловно, стала подвергаться гонениям, хотя в качестве литературного приема она широко использовалась в течение всей римской Античности и в какой-то степени составляла одну из характерных черт христианизированной Европы (и едва ли не дошла до наших дней). Таким образом, «Тетрабиблос» Птолемея был настольной книгой для людей самых разных убеждений.

Она начинается с оправдания астрологии, и, на первый взгляд, в ней обыгрывается идея, согласно которой влияние небесных тел имеет сугубо материальный характер. Однако заканчивается она кодификацией иррациональных суеверий, унаследованных в основном от предшественников Птолемея. Во второй книге рассматривается космическое влияние на географию и погоду. В последующие века предсказания погоды были популярны и не вызывали обвинений в ереси. В третьей и четвертой книгах рассматривается влияние, оказываемое состоянием небес на человеческую жизнь, но по какой-то причине там почти нет математики, связанной со взаимным расположением домов, столь сильно занимавшей астрологов последующих столетий. (В десятой главе можно найти немного более подробную информацию об этом.)

В поздний период римской Античности развелось очень много так называемых халдеев и математиков (эти слова можно считать синонимами слова «астрологи»). Об этом можно судить по критике, часто высказываемой в их адрес римскими магистратами и сатириками. Астрология в ее различных проявлениях пришла в Рим главным образом через посредство эллинизированных греков. Один влиятельный ученый особенно заслуживает упоминания здесь, хотя бы затем, чтобы продемонстрировать, насколько мобильным может быть научное знание. Посидоний (ок. 135–51 гг. до н. э.) родился в Апамее, которая в настоящее время находится на территории Сирии. Он получил образование в Афинах, но в итоге поселился в вольном городе Родосе. Как-то раз его направили с дипломатическим поручением в Рим, а затем он, по-видимому, влекомый уже исключительно собственным любопытством, отправился в путешествие, посетив Испанию, Африку, Италию, Южную Галлию (Францию), Лигурию и Сицилию. Школа, которую он впоследствии основал в Родосе, стала центром стоической философии, местом притяжения римских интеллектуалов, включая такие влиятельные политические фигуры, как Цицерон и Помпей. Таким образом Рим познакомился с его пятью астрологическими трудами. Однако проникавшая туда астрология имела и другие, не столь прозрачные формы, порожденные восточными эзотерическими религиями, а именно митраизмом и культом Исиды. Распространению и той и другой религии способствовала их популярность в римских войсках. Митраизм принес с собой культ поклонения Солнцу и нескольким римским императорам, которым нравилось представлять себя олицетворением этого светила. Такая атмосфера, безусловно, вызывавшая яростное противодействие ранних христиан, временами была крайне благоприятна для профессиональных астрологов, но существовало и множество вполне очевидных причин их общей непопулярности. Известно много случаев, когда они изгонялись из Рима и Италии, особенно начиная с I в., а в IV в. вышло несколько направленных против них эдиктов, когда христианский император причислил их религиозные моральные принципы к разряду застарелого политического инакомыслия. В 357 г. н. э. Константин II объявил предсказывание будущего преступлением, караемым смертной казнью, и этот запрет еще раз повторили в 373 и 409 гг.

Античная традиция астрологического предсказания будущего оказала заметное влияние на медицинскую практику. Стилистика латинской литературы также подверглась серьезному влиянию астрологии, о чем можно заключить, например, по поэме философа-стоика Марка Манилия, известной под названием «Астрономика». Стоики являлись членами философской секты, обладавшей долгой историей (начиная примерно с 300 г. до н. э.), и, согласно одной из их важнейших доктрин, цель философа заключается в том, чтобы жить в гармонии с Природой и руководствуясь доводами разума. С течением времени эта секта стала проявлять пристальный интерес к этическим проблемам, поэтому ничего удивительного в том, что вавилонская идея об управлении миром неотвратимым движением звезд нашла благодатную почву в среде стоических философов. Манилий распространял воззрения, будто человеческая жизнь полностью предопределяется звездами, но делал это в ходе работы, несомненная ценность которой заключалась в деталях астрологических трактовок, а не в философских принципах, лежащих в их основе. Философы помогли обрести респектабельность воззрениям, в более широком плане воспринимавшимся тем не менее как астрологические. Около 265 г. н. э. основатель неоплатонизма Плотин предложил сходную доктрину. Согласно ей магия, богослужение и астрология не противоречат друг другу, поскольку каждая часть Вселенной воздействует на остальные ее части посредством неких взаимных симпатий. Эти идеи стали источником относительного комфорта для следующих поколений ученых, имевших опасную склонность к игре с огнем.

Литературным произведением, которое могло оказать поддержку в противостоянии такому влиянию, был трактат «Город Бога», написанный Блаженным Августином (354–430), где он выразил опасение по поводу того, что астрологи, провозгласившие возможность предсказания по звездам индивидуальной человеческой жизни, могут закабалить свободную человеческую волю. Если предсказания сбываются, писал он, то это происходит либо случайно, либо по воле демонов. В действительности, когда-то он сам верил в астрологию и совершал жертвоприношения демонам, поэтому его утверждения были хорошо аргументированы и приковывали к себе внимание многих средневековых священников. И все же они, как и сам Августин, продолжали верить в божественное провидение и небесную предуготованность, что ставило их перед дилеммой. Возможна ли свобода человека, если все предопределено – либо Богом, который один только знает обо всем, что должно произойти, если только оно действительно должно произойти, либо влиянием в высшей степени предсказуемых планетных движений? Звезды, как обычно в таких случаях говорилось, определенным образом воздействуют на нас, но при этом не принуждают нас действовать против своей воли. Они «склоняют, но не заставляют». Молитва помогает людям выстоять. Другие отцы церкви также затрагивали эти вопросы. Например, Ориген приложил немало отчаянных усилий, чтобы очистить астрологию от фатализма.

Само собой разумеется, это касалось и астрономической практики. Вне зависимости от того, чем на деле была та или иная астрологическая ассоциация, определенные группы людей, не отдававшие себе отчета в потенциальной автономии астрономии от астрологии (то есть практически каждый), относились к ней с глубочайшим подозрением. Римский мир оставил нам имена нескольких прославленных астрологов: Веттий Валент (II в.), Палхус, Евтокий и Реторий (V в.), и наверняка наступивший после этого период стер без следа многие другие материалы, но после них мы вступаем в период, в ходе которого астрологическая практика на Западе была жестко подавлена, и лишь в VIII в. наступает что-то похожее на ее возрождение. Но начиная с поздней Античности вся практика западной астрологии, как правило, являлась целиком производной от поздних античных образцов.