Гуманизм времен Ренессанса – интеллектуальное движение, в которое оказался вовлечен Региомонтан, – с самого момента своего возникновения в Италии XIV в. не слишком благоволил естественным наукам. Итальянский ученый Петрарка, часто рассматривавшийся как отец-основатель гуманизма, высмеивал оксфордских логиков, прославившихся впоследствии на всю Европу; в их трудах было посеяно множество семян, из которых впоследствии произросла научная революция. Повсюду воцарился педантский литературный стиль, нацеленный на отрицание средневековых версий классических трактатов. Однако гуманизм всерьез относился к таким вопросам, как место человека в истории и в природе. Многие гуманисты заигрывали с астрологией, хотя эта привязанность редко оставалась долговечной. Это частично объясняет, почему возрождение классических исследований легко сочеталось с астрономией, высоко ценимой многими из тех, кто не имел истинного представления о ней – об этом свидетельствуют, в частности, отношения между Виссарионом и Региомонтаном. При этом многие гуманисты не скрывали своего враждебного отношения к астрологии. К числу двух наиболее известных из них можно отнести Марсилио Фичино и его младшего современника (но, определенно, не ученика) Джованни Пико делла Мирандолу.

Марсилио Фичино – сын врача Козимо I Медичи, герцога Флоренции и великого герцога Тосканы, чья династия покровительствовала Марсилио в течение трех поколений. Поскольку он был признанным философом, теологом, астрологом и магом, в 1462 г. Козимо назначил его главой Платоновской академии во Флоренции. В 1460‐х гг. он подпал под влияние герметизма и всецело освоил традиционную астрологию; он относился к ней очень серьезно и разработал собственный вариант ее использования. Довольно сложно описать в двух словах стиль мышления человека, написавшего столь много самых разноплановых сочинений, однако можно с уверенностью сказать, что он верил в некое взаимодействие Бога с людьми на духовном уровне, а небо является посредником этого взаимодействия. Его новая астрология не загромождена большим количеством строгих правил, но он пытался применить ее к наиболее примечательным эпизодам своей жизни, в числе которых отметим публикацию осуществленного им перевода Платона (что действительно обладало высокой ценностью) и совместное посещение Флоренции с Пико делла Мирандолой. По этому случаю Фичино предложили перевести Плотина. Его произведения, несомненно, стали событием в истории научной мысли. Хорошо известно, что он интерпретировал это событие в категориях символики Сатурна и Юпитера в манере, очень схожей с жестко критикуемой им у других авторов. Это только одна из многих разновидностей внутренней разноречивости сочинений Фичино, в течение долгого времени приводившая в замешательство его поклонников. Его взгляды на мир постепенно менялись. Фичино был хорошо знаком не только с астрологией, но и с ее наиболее известными противниками, начиная с Августина. Он подпал под влияние Савонаролы, печально известного доминиканского монаха, священника и великомученика 1470‐х гг., и в 1477 г. его посвятили в духовный сан, после чего он стал каноником Флорентийского собора. Именно в этот год он написал работу, в которой подверг уничтожительной критике астрологическую практику, обрушившись на ее зависимость от метафор и сравнений, а также склонность к произвольным трактовкам; несмотря на это, всего лишь год спустя в письме к папе Сиксту IV он делает несколько политических прогнозов с опорой на астрологию. В работе от 1489 г., познакомившись с увесистым трактатом Пико делла Мирандолы, направленным против астрологии, он еще раз меняет свои убеждения, выражая согласие с Пико, и делает слабую попытку согласовать его со взглядами, изложенными им в предыдущих сочинениях.

Уже в XVI в. были предприняты попытки оправдать его странное поведение неуравновешенным психическим состоянием, и с того времени множество альтернативных объяснений, предлагаемых людьми, изучавшими гуманизм, мало-помалу росло. Нет никаких сомнений в наличии у него проблем с религиозной ортодоксией, но если полагать, что он ходил по краю пропасти, то Джованни Пико делла Мирандола находился еще ближе к этому краю. Пико родился в 1463 г., он был отпрыском знатного ломбардийского рода и уже с самого детства отличался высокой эрудицией. Воспитанный в духе возрожденной греческой традиции, он, кроме того, усвоил от своего еврейского учителя знание древнееврейского и арабского языков, поэтому он хорошо знал еврейскую философию и таких арабских авторов, как Аверроэс. В 1486 г. Пико произвел фурор публикацией перечня из девятисот тезисов. Он похвалялся, демонстрируя готовность защищать их публично в открытом состязании. Папская комиссия сразу же отнесла некоторые из них к еретическим, и ему пришлось бежать во Францию. Там Пико арестовали, но благодаря ходатайству его высоких покровителей он вернулся в Италию и поселился во Флоренции, находясь под защитой Лоренцо Медичи. Здесь он написал, среди прочих вещей, двенадцать книг «Рассуждений против прорицающей астрологии» – свою наиболее объемную работу. Тема, сегодня широко признаваемая центральной для всех его сочинений, связана с вопросом о достоинстве и свободе человека, и в «Рассуждениях» ей отведено особое место. Он признавал влияние звезд, которое они могли оказывать посредством таких физических воздействий, как свет и тепло, но отказывался принимать их оккультное влияние. И все же он являлся горячим сторонником герметизма, защитником иудейского каббализма и верил в существование такой вещи, как первичный источник божественной мудрости. Он полагал, что, обладая свободным духом, мы не можем испытывать влияния со стороны звезд, поскольку они представляют собой тела более низкой природы. В каком-то смысле это было уступкой, но она позволила ему обрести более прочные позиции в том опасном положении, в котором он находился. Он умер в достаточно раннем возрасте, в 1494 г., и не застал Савонаролу на пике его славы и последовавшей за этим казни, когда его сначала повесили, а затем сожгли на костре в 1498 г.

Возражения Пико против астрологии отличались количеством и многословностью, но, как и в случае с Фичино, в них было очень мало того, что можно назвать по-настоящему оригинальным. Ни тот ни другой не исходили из астрономических предпосылок и, более того, не демонстрировали компетентность в астрономии как таковой. Оба могли допускать существование какого-то не вполне понятного небесного влияния, и причины, по которым они отвергали астрологию, не похожи на наши. Пико предпочел избрать в качестве главного мотива своих сочинений защиту Церкви, и это служит хорошим объяснением внимательному изучению его выпадов (как и нападок Фичино) в течение многих десятилетий и даже столетий. Более веской причиной, возможно, было просто то, что оба они прославились как философы. Так или иначе, и тот и другой повлияли на отношение к астрономии в образованных кругах самим фактом своего противодействия астрологии, несмотря на то что цитировали их гораздо чаще, чем читали. Джованни Доменико Кассини, один из величайших представителей знатного семейства астрономов, оставил упоминание об огромном влиянии на него работы Пико, заставившей его оставить астрологию и обратиться к астрономии. Астрологи относились к этим авторам с опаской. Когда доминиканский монах Томмазо Кампанелла писал, что, несмотря на отнесение многими его работы «Астрологика» к классической астрологии, он всячески пытался указать на следующее: она посвящена исключительно «физической астрологии», как это называл Пико, и в ней он тщательно вычистил «суеверную астрологию арабов и евреев». Кроме того, обычно разделение такого рода производилось между «естественной магией», включавшей в себя разделы, которые мы сегодня назвали бы физическими науками, и ее оккультными, сатанинскими и прочими духовно неприемлемыми альтернативами, сегодня объединенными общим термином «магия».

Развернувшиеся примерно в тот же период дебаты по поводу магии и астрологии неожиданно привели к интересным выводам психологического характера, многие из которых можно извлечь из работ Авиценны, самого известного средневекового арабского философа. Естественная магия, как предполагалось, обладает набором вполне реальных, хотя, на первый взгляд, чудодейственных приемов, использующих в качестве посредника истинную веру и воображение. Здесь-то и начинали играть свою роль звезды. Как говорил Пико, «для того чтобы сотворить магию, нужно всего лишь обручиться со Вселенной», под чем понималась некая форма физического союза. Во многих арабских текстах выдвигалась в точности такая же идея, но она не всегда доводилась до логического завершения. Некоторые авторы, как, например, Ибн Хальдун, полагали, что самые наши потаенные мысли столь же недосягаемы, как звезды. Восприятие людей слишком зависит от выводов, льстящих их самолюбию. Примерно в 1490 г. Галеотто Марцио да Нарни попытался защитить астрологию от нападок Аверроэса, использовав аргументы Авиценны. Авиценна говорил, что человеческая душа обладает властью менять положение вещей посредством горячего устремления. Сильное индивидуальное желание, также полагал он, может быть средством оказания влияния на жизни людей, которые, по мнению Авиценны, в момент своего рождения находились под влиянием определенных звезд. Вера способна сдвинуть гору, и воздействие истинной веры, настаивал Галеотто, гораздо сильнее всех инструментов и лекарств. Другие шли еще дальше и расценивали саму речевую деятельность как наиболее безобидное орудие естественной магии. Хотя уровень скептицизма превышал все мыслимые пределы, справедливо будет заметить, что большинство ученых испытали неподдельную радость, когда сумели обнаружить этот новый способ отстаивания старых ортодоксальных взглядов. Астрология отказалась от перспектив почить в бозе.

Примерно в это же время ренессансный гуманизм начал стремительно распространяться за пределами Италии. С астрономической точки зрения ценность новых греческих переводов была слегка преувеличена. Некоторые из них, например отрывки из Гемина о небесной сфере, переведенные Томасом Линакром, вызывают лишь исторический или литературный интерес. (Они опубликованы в 1499 г., Линакр ошибочно приписывал их авторство Проклу.) С другой стороны, вывеска иногда берет верх над содержимым. Когда в Оксфорде для поощрения подобного рода исследований был специально основан Колледж Корпус Кристи, то в нем предусматривалось преподавание астрономии. Среди гуманистов не оказалось никого, кто обладал бы достаточной компетенцией для этого. Выбор пал на Николая Кратцера, который, как и его друг и соотечественник художник Ганс Гольбейн, служил при дворе Генриха VIII и был на короткой ноге с учеными-гуманистами.

Дворцовое окружение часто благоприятствовало появлению чего-нибудь иностранного, экзотичного, и когда отец упомянутого короля Генрих VII принял на службу астролога, он сделал выбор в пользу итальянца Уильяма Паррона. Выдающийся английский гуманист и канцлер Генриха VIII Томас Мор часто выражал свое отвращение к астрологии, хотя дружил с Кратцером и даже являлся одно время его патроном. В этот период царило общее убеждение, что благодаря привлечению иностранных ученых (особенно из Италии) окажется возможным возвысить все науки, а связь с греками создаст условия для их дальнейшего развития. Например, в письме Эразму от одного из его учеников, датируемом 1517 г., Кратцер описывается как искусный математик, привезший с собой астролябии, армиллярные сферы и греческую книгу. Это служило для него чем-то вроде пропуска, хотя сам он, скорее всего, не знал ни одного греческого автора. Когда Кратцер установил в Оксфорде солнечные часы, их должным образом оценил один из его коллег, написавший по этому поводу стихотворение на прекрасной неоклассической латыни. Средневековая астрономия была слегка принаряжена, но все изменения касались только ее внешней формы. Несмотря на большое количество друзей-гуманистов, взгляды Кратцера на астрономию не содержали ничего из того, что могло бы обозначить разрыв со Средними веками. Он довольно хорошо разбирался в фундаментальной сферической астрономии, о чем мы можем заключить по наиболее известному полотну Гольбейна «Послы». Картина содержала так много скрытых астрономических и астрологических намеков, что вряд ли Гольбейн мог разработать ее план самостоятельно. Она написана для молодого французского посла при дворе Генриха VIII Жана де Дентевиля, на которой тот изображен со своим молодым другом Жоржем де Сельвом, епископом Лавора. Для знающего человека она представляла собой аллегорию на Страстную пятницу 1533 г. Ее наиболее очевидной особенностью является искаженное изображение черепа на переднем плане. Если посмотреть на него с точно подобранной позиции, то можно увидеть его правильное изображение. Если же посмотреть снизу под таким же углом, как до этого смотрели сверху (этот угол в точности соответствует углу Солнца в момент времени, зафиксированный на картине), то при старании можно рассмотреть небольшую полускрытую фигурку распятого Христа.

На картине имеется много других потаенных схем, но она не менее памятна тем, что в ее центре изображен двухъярусный стол, на котором размещены разнообразные астрономические, географические, арифметические и музыкальные предметы. На верхнем ярусе мы видим небесный глобус, цилиндрические солнечные часы, солнечный инструмент редкого типа, скорее всего изобретенный самим Кратцером, и наполовину скрытый за ним деревянный квадрант. Там же имеются полиэдрические солнечные часы (с различными шкалами на разных гранях), а также торкветум. На нижнем ярусе расположены земной глобус с рукоятью, томик арифметики с чертежным треугольником и циркулем, лютня, несколько флейт и псалтырь. Эти предметы иллюстрируют четыре из семи свободных искусств, изучаемых на факультетах искусств во всех европейских университетах того времени. Картина может служить напоминанием о том, что учебная программа в области университетских искусств была крайне важна для поддержания астрономии во времена, когда она постепенно теряла свое влияние в других местах.