Астрология, служившая побудительным мотивом для столь многих лучших астрономов, попала в своеобразное заточение на западе романского мира. С одной стороны, накопленные ею доктрины, многие из которых откровенно противоречили друг другу, зачастую ассоциировались с неким подобием некритичного поклонения, обычно считавшегося прерогативой работ религиозного содержания. С другой стороны, изучение аристотелевской философии в западных университетах в эпоху позднего Средневековья провоцировало ученых на рационализацию астрологических сочинений. Сохранились древние тексты – Манилия, Веттия Валента(несмотря на свое латинское имя, он на самом деле был родом из Антиохии) и Птолемея. Они написаны до того, как этот предмет начал застывать в своих границах, и именно Птолемей особенно стремился к тому, чтобы сделать астрологию частью всеобъемлющей рациональной системы описания физического мира. Она была замешана на полурационализированных магических представлениях и содержала в себе признаки того, что ее все еще следовало рассматривать как эмпирическую науку. Например, сочинения Гиппократа в области медицины содержали множество фрагментов о применении астрологии в медицине (ятроматематика), в которых человеческое тело считалось подверженным влиянию и находилось под покровительством различных частей зодиака и планет (ил. 118). В данном случае логика рассуждений сводилась к обнаружению во всей этой совокупности взаимных соответствий, для чего обычно использовался принцип аналогий. Например, Птолемей описывал Сатурн как нечто, обладающее холодными и сухими качествами, поскольку он находится на наибольшем расстоянии от теплоты Солнца и влажности, выделяемой Землей. В его «Тетрабиблосе» приведено множество подобных аналогий, и некоторые схоласты пытались внедрить их в «философскую» традицию.

Мы уже рассматривали, как арабы VIII и IX вв. начали процесс собирания греческих, персидских, сирийских и индийских астрологических материалов. Это происходило не без сопротивления многих других сплоченных групп. Величайшие исламские философы и теологи ал-Фараби, Авиценна, Аверроэс и Ибн Халдун – все, как один, в той или иной мере противостояли астрологии, зачастую воспроизводя ее доводы, например о судьбе, предопределенности и ответственности за свои поступки, сильно напоминавшие те, что использовались их многочисленными противниками в ранний период истории христианской церкви. С другой стороны, Машаллах, писатель-энциклопедист ал-Кинди, его ученик Абу Машар и ал-Кабиси были хорошими астрономами, писавшими об астрологии в назидательном ключе, что очень хорошо соответствовало западному схоластическому вкусу.

Этот предмет считался особенно опасным для истинной духовности, когда он приобретал форму магии и демонологии. Однако и для этого ал-Кинди попытался разработать рациональные физические основания, но его книга «О лучах» считалась в респектабельных христианских кругах довольно маргинальной. Ее многократно копировали и несомненно читали на Западе. В XII в. обитатели Запада даже научились извлекать некоторые элементы аристотелевской физики из астрологии Абу Машара, но вскоре там появились полные версии сочинений Аристотеля. Одним из влиятельных астрологов того же периода был Авраам ибн Эзра, с которым мы уже знакомились и чьи работы довольно быстро стали доступны на еврейском, латинском, каталонском и французском языках. Трактаты Хендрика Бате, написанные в 1280‐х гг., продолжили и укрепили популярную еврейско-латинскую традицию.

XII в. стал свидетелем наплыва арабских астрологических текстов, достигших, наконец, латиноязычных читателей, и вскоре их переработали в более привычные литературные формы. Иоанн Севильский не только переводил их с арабского, но и написал очень ценный обзор под названием «Краткое изложение всех астрологий». Сочинения подобного рода продолжали составляться, достигая порою немыслимого объема: к числу двух наиболее известных можно отнести труды Гвидо Бонатти (не позже 1261 г.) и Джона Эшендена (1347–1348). Английский перевод Бонатти 1676 г. (появившийся всего лишь за десять лет до «Начал» Ньютона) и частые отсылки к Эшендену, наблюдаемые в конце того же столетия, свидетельствуют о пиетете, соблюдаемом в отношении этих работ. Медицинская астрология Уильяма Англичанина и генеральный компендиум Леопольда Австрийского принадлежат к числу наиболее известных сочинений XIII в. В XIV в. мы обнаруживаем, что эта тема начинает порождать огромное количество новой литературы, в которой старым идеям придается местечковый колорит. Такие итальянские авторы, как Пьетро д’ Абано, Чекко д’ Асколи и Андало ди Негро, были в большом почете, но для большинства университетских ученых арабские авторы продолжали оставаться «классикой». Вероятно, само наличие очевидной культурной дистанции оказывало на их взгляды какое-то магическое воздействие.

В астрологии разрабатывались строгие метеорологические зависимости. Существовало множество текстов, посвященных астрологическому «прогнозированию времен» (сравните с французским словом temps, означающим «погоду»), и мы уже упоминали о тексте, написанном Ричардом Уоллингфордским. Когда к этому подключился оксфордский ученый Уильям Мерл, он привнес туда множество других факторов, и его эмпирические воззрения находили полное подтверждение в его журнале погодных наблюдений, охватывавшем период с января 1337 г. по январь 1344 г. Безусловно, не все эти записи велись по тем критериям, которые мы привыкли употреблять сегодня. Ученый XIV в. выстраивал отношения, связывающие погоду с астрономическими событиями, но это не дает нам оснований проявлять высокомерие. Основным предметом внимания в данном случае являлась погода, и в большинстве наук того времени сложно найти сопоставимый уровень эмпиризма.

Мы уже видели, что, согласно Аристотелю, кометы представляли собой метеорологические явления. Многие тщательно составленные свидетельства, дошедшие до нас со Средних веков, касались наблюдений комет и включали в себя их классификации по положению, цвету и т. п. И снова главный интерес проявлялся не в отношении комет, как таковых, а в том, какие бедствия они сулили. Чтобы понять, насколько глубоко были укоренены предубеждения, лежавшие в основе такого вопроса, как: «Почему кометы предвещают смерть правителей и войну», рассмотрим ответ, приведенный таким рациональным мыслителем, как Альберт Великий: кометы связаны с Марсом, а Марс – это причина войн и уничтожения людей. В рассуждениях подобного рода сложно обнаружить какую-либо логику.

Грандиозная эпидемия чумы – Черная Смерть – конца 1340‐х гг., долгие войны между Англией и Францией, страх перед пришествием Антихриста, бытующий и по сей день, ереси гуситов, а позже протестантский раскол церкви – все это способствовало тому, чтобы астрономы обратили свое внимание к астрологии особого типа, способной предсказывать рождение и падение царств и религиозных сект на основе определенных моделей того, как происходят соединения таких планет, как Сатурн, Юпитер и, возможно, Марс. (Кратким пояснением тому может служить ил. 136, приведенная в главе 12.) Чосер отработал эту тему в своей великой поэме «Троил и Крессида», внеся, как он делал это и ранее, скрытое смысловое измерение с помощью тщательно просчитанных астрономических и астрологических аллюзий. Многие другие английские поэты пытались подражать его стилю, однако ни один из них не обладал его мастерством иносказания. На более обыденном уровне вся европейская литература постепенно окрашивалась колоритными космическими метафорами и сравнениями. Некоторые писатели, воспроизводившие древнюю традицию «Сна Сципиона» Цицерона и Макробия, после Коперника использовали эту литературную форму, чтобы аргументировать возможность существования гелиоцентрического мира. Литераторы поскромнее, стремившиеся к украшению своих произведений более традиционной астрономией и астрологией, продолжали ублажать свою публику в том же духе. Вполне характерным примером являются такие типичные представители XVI в., как Жак Пелетье и Пьер де Ронсар.

Считается общепризнанным, что Шекспир использовал аллюзии, связанные с небом, пусть даже и без должного понимания их прежнего астрологического предназначения. Ромео и Джульетта, эти «две самые прекрасные звезды», стали жертвой несовместимости своих гороскопов. В этом произведении присутствует много аллюзий подобного рода, хотя вопрос о том, в какой мере им было присуще глубокое структурное соответствие, продолжает дебатироваться по сей день. И не Шекспир ли сказал устами Кассия (обращавшегося к Бруту): «Не в звездах, нет, а в нас самих ищи причину, что ничтожны мы и слабы»? Какой бы ответ мы ни получили, отзвуки астрологии в высокой литературе времен Шекспира становились все более слабыми. Позже, в XVII в., в «Потерянном рае» Джона Мильтона, похоже, начинает разыгрываться нечто подобное ранее произошедшему, но это была уже не астрология; и при ближайшем рассмотрении становится ясно: Мильтон пытался приложить руку к модифицированию стандартной астрономической системы своего времени. Спустя некоторое время астролог становится в литературе и вовсе комическим персонажем, и даже Калифорния 1960‐х гг. не смогла исправить эту ситуацию. Сегодня искусство ставить астрономию или астрологию на службу поэтическому жанру можно считать фактически утраченным, хотя, как известно читателям Алджернона Чарльза Суинберна, «астролябия» (astrolabe) является одним из немногих слов, рифмуемых в английском языке со словом «ребенок» (babe).

Тот, кто глубоко изучал астрологию Средних веков, неизбежно сталкивался с тремя важнейшими вопросами: во-первых, насколько декларируемая весомость астрологических предсказаний реально принималась в расчет; во-вторых, смогли ли люди сделать из астрологии работающий научный инструмент; и в-третьих, насколько легально существовала эта наука. Нужно сказать, что лишь немногие ученые не испытывают стеснения, отвечая «да» на первые два вопроса, а остальные спешат пройти мимо них, скорее приступая к третьему.

Николай Орем – самый интересный автор, высказывавшийся против астрологии с позиций научного ригоризма. Он родился в Нормандии в 1320 г., и после обучения в Париже стал наперсником будущего короля Карла V, когда тот был еще дофином Франции. Умер Николай в сане епископа Лизье. Его представления о космосе можно назвать, в некотором смысле, механистическими (например, он часто использовал метафору, уподобляющую космос механическим часам), и все же у него не хватило решимости порвать с аристотелевским представлением о делении мира на две космические зоны – надлунную и подлунную. Он продолжал рассуждать о сферах, движимых сущностями в аристотелевском духе. (Его университетский наставник Жан Буридан учил, что Бог подтолкнул сферы в момент Творения, и именно это позволяет им сохранять свое движение в течение неопределенно долгого времени.) Когда Орем выступал против астрологии, он имел в виду невозможность объяснения событий земного мира. По его мнению, они обусловливаются только естественными причинами, а не небесным влиянием. Однако он был слишком глубоко погружен в культуру своей эпохи, чтобы соблюдать строгую последовательность в своем критицизме. В принципе, как он полагал, качества звезд, знаки зодиака, градусы и т. п. вполне поддаются изучению. Можно совершать предсказания на основе великих соединений, но только в самом общем виде, а не в подробностях. То же самое касается погоды, хотя крестьяне и моряки, считал он, заслуживают в этом вопросе большего доверия. Орем думал, что медицинские предсказания в гораздо большей степени обусловливаются Солнцем и Луной, а не планетами. Однако здесь мы затрагиваем вопрос о том, что он понимал под Природой. В итоге он разделил астрологию на три области, каждая из которых соотносилась с Фортуной. Составление гороскопов по дате рождения, запрос на осуществимость того или иного события и выбор благоприятного момента для осуществления какого-либо действия – все это так или иначе связано со свободой человеческой воли, а потому должно было быть отвергнуто.

Взгляды Орема на сложившуюся ситуацию разделяли многие более глубокие мыслители того времени. Они не являлись чем-то особенно новым, но задавали четкое разграничение, часто ошибочно интерпретируемое. Зачастую мы полагаем, что в Средние века, равно как в предыдущие столетия, астрология и астрономия были примерно одним и тем же. На самом деле, существовало три астрологии – математическая, которую многие привыкли называть астрономией; натуральная, близкая по типу к физике; и духовная. Орем провел между ними четкие разграничительные линии.