Глава 6

Открытый шахматный турнир Соединенных Штатов вот-вот должен был начаться в Лас-Вегасе, но других постояльцев отеля «Марипоза» это явно не волновало. В главном зале казино за столиками для игры в кости, рулетками и столами для блэкджека собирались люди в ярких разноцветных футболках и рубашках, и в сосредоточенном молчании вступали в игру. Напротив казино в отеле находилась кофейня. Накануне турнира Бет спустилась в вестибюль, прошла мимо игорного зала, откуда доносился только глухой перестук фишек и костей по столешницам, обтянутым сукном, взобралась на высокий табурет у барной стойки и обернулась, окинув взглядом кофейню, – занято было всего несколько столиков, и за одним из них сидел красивый молодой человек наедине с чашкой кофе. Это был Таунс, из Лексингтона.

Бет слезла с табурета и подошла к его столику.

– Привет, – сказала она.

Он поднял взгляд от чашки и недоуменно моргнул – не понял, кто перед ним. Потом спохватился:

– Хармон! Боже ты мой!

– Можно мне сесть?

– Конечно! И как это я тебя не узнал? Видел твою фамилию в списке.

– В каком списке?

– В турнирном. Я в этот раз не играю – «Шахматное обозрение» заказало мне репортаж с места событий. – Он взглянул ей в глаза. – Могу и о тебе написать. В «Геральд-лидер».

– В лексингтонской газете?

– Точно. Как же ты выросла, Хармон! Я прочитал статью в «Жизни». – Его взгляд сделался пристальнее. – Ты теперь хорошенькая.

Бет разволновалась и не знала, что сказать. В Лас-Вегасе ей все казалось странным и чужим. Вокруг на столиках стояли одинаковые лампы: в стеклянных основаниях пузырилась, закручиваясь водоворотами, пурпурная жидкость под ярко-розовыми плафончиками. Официантка, которая принесла ей меню, была в черной мини-юбке и ажурных чулках, но при этом имела строгий вид учительницы геометрии. Таунс улыбался, сказочно красивый. На нем были темный пуловер и полосатая рубашка с распахнутым воротом. Бет выбрала фирменные блюда отеля «Марипоза» – яичницу с перцем чили, горячие кексы и то, что в меню называлось «Бездонная Чашка Кофе» – можно было сколько угодно раз доливать туда из кофейника.

– Я могу написать о тебе заметку на полполосы для воскресного выпуска, – сказал Таунс.

Подоспели горячие кексы и яичница, Бет съела все, что было на тарелках, и запила двумя порциями кофе.

– У меня в номере есть фотоаппарат, – сказал Таунс. Помедлил и добавил: – Еще есть шахматные доски. Не хочешь сыграть?

Она пожала плечами:

– Хорошо. Идем к тебе.

– Классно!

Улыбка у него была сногсшибательная.

В номере раздвинутые шторы открывали вид из окна на парковку. Огромная кровать стояла незаправленная – создавалось впечатление, что она занимает все пространство в маленькой комнате. Там было целых три шахматных доски: одна на столе у окна, вторая на камоде, третья в ванной. Таунс усадил Бет у окна и принялся заряжать пленку в фотоаппарат, пока она расставляла фигуры. Трудно было не смотреть на него, пока он ходил вокруг, щелкая затвором, а когда подошел совсем близко и поднес фотометр к ее лицу, она почувствовала его дыхание и тепло, исходившее от тела. Сердце забилось быстрее, и, протянув руку к ладье, чтобы ее переставить, Бет заметила, что пальцы дрожат.

Затвор щелкнул в последний раз, катушка с пленкой начала перематываться.

– Парочка удачных кадров среди того, что я наснимал, точно найдется, – пробормотал Таунс и поставил фотоаппарат на тумбочку у кровати. – Ну что, сыграем?

Бет подняла на него взгляд:

– Я не знаю твоего имени.

– Все зовут меня Таунсом, – пожал он плечами. – Может, поэтому я тоже называю тебя Хармон, а не Элизабет.

Она снова принялась расставлять фигуры на доске.

– Просто Бет.

– Пусть лучше будет Хармон.

– Давай в «кегли», – предложила она. – Уступаю тебе белые.

«Кеглями» на шахматном жаргоне назывались быстрые шахматы, в них не было времени на сложные стратегии. Таунс принес часы с двумя циферблатами, стоявшие на комоде, и выставил контроль на пять минут.

– Думаю, тебе хватит и трех, – улыбнулся он.

– Ходи, – сказала Бет, не глядя на него. Ей хотелось, чтобы он к ней прикоснулся – взял за руку или погладил по щеке. Но Таунс казался таким утонченным, у него была такая беспечная улыбка – он просто не мог думать о ней в том же ключе. Хотя Джолин говорила: «Все парни об этом думают, детка. У них у всех одно на уме», – а Бет была сейчас наедине с Таунсом в гостиничном номере с огромной кроватью. В Лас-Вегасе.

Когда он нажал на кнопку над своим циферблатом, Бет обратила внимание, что время у них выставлено одинаковое. Ей не хотелось играть с ним эту партию. Ей хотелось заняться любовью. Она хлопнула по кнопке со своей стороны, и его часы затикали. Он пошел пешкой на четвертое поле короля и запустил ее время. Бет на секунду задержала дыхание и сосредоточилась на шахматах.

Когда она вернулась в свой номер, миссис Уитли сидела на кровати, курила сигарету и вид имела скорбный.

– Где ты была, солнышко? – осведомилась она странным тоном, которым обычно говорила о мистере Уитли.

– Играла в шахматы, – ответила Бет. – Тренировалась.

На телевизоре лежал выпуск «Шахматного обозрения». Бет открыла страницу с выходными данными – в списке редакторов его не оказалось, но ниже, под заголовком «Корреспонденты», она увидела три фамилии, и третья была «Д. Л. Таунс». Его имени она так и не узнала.

– Не принесешь мне пиво? – снова подала голос миссис Уитли. – Оно вон там, на комоде.

Бет подошла к комоду – на коричневом подносе из рум-сервиса стояли пять банок «Пабста» и лежал початый пакет с картофельными чипсами.

– Себе тоже можешь взять, – сказала миссис Уитли.

Бет взяла с подноса две банки, отнесла их приемной матери, чувствуя под пальцами холодный металл, и сходила в ванную за чистым бокалом для себя.

– Раньше ты пиво не пробовала? – спросила миссис Уитли, когда Бет протянула ей бокал.

– Мне шестнадцать.

– Ну да… – Миссис Уитли нахмурилась. Затем с легким хлопком вскрыла банку, подняв колечко, и ловко налила пиво в бокал Бет, так что пена поднялась ровно до края. – Вот, пей, – сказала она с таким видом, будто давала лекарство.

Бет сделала глоток. Она действительно никогда раньше не пробовала алкоголь, но пиво оказалось именно таким, каким ей представлялось, как будто она всегда знала, что за вкус у него должен быть. Постаралась не морщиться от горечи и выпила почти полбокала. Миссис Уитли долила ей остаток из банки. Бет сделала еще один большой глоток. Горло слегка щипало, зато в животе уже растекалось тепло, щеки горели, будто она раскраснелась от стыда. Бет допила все, что было в бокале.

– Боже мой, – сказала миссис Уитли, – не надо так быстро.

– Можно мне еще? – спросила Бет. Она думала о Таунсе, о том, как он улыбнулся и взял ее за руку, когда они закончили игру и она встала из-за стола, собравшись уходить. От того короткого прикосновения у нее вспыхнули щеки, как сейчас от пива. Она выиграла у него семь молниеносных партий. Бет сжала бокал покрепче – на миг захотелось бросить его об пол изо всех сил и смотреть, как разлетаются осколки. Вместо этого она встала, взяла с комода еще одну банку пива и открыла ее, подцепив пальцем кольцо.

– Послушай, тебе нельзя столько… – начала миссис Уитли, но Бет уже наливала пиво в бокал. – Что ж, раз уж такое дело, принеси мне тоже. Я только боюсь, как бы тебе не стало плохо…

Бет ударилась плечом о дверной косяк, когда влетела в ванную, и едва успела склониться над унитазом. В носоглотке ужасно жгло от рвоты. Когда содержимое желудка закончилось, она села рядом с унитазом и разревелась. Но даже пока она плакала, на краю сознания маячила мысль о новом открытии, сделанном благодаря этим трем банкам пива, – открытии настолько же важном, как и то, в приюте, когда она, восьмилетняя, накопила зеленые таблетки и проглотила их все сразу. Только вот блаженного морока, который приносили таблетки, приходилось ждать слишком долго, напряжение медленно покидало тело. Пиво дало тот же эффект почти мгновенно.

– Больше никакого алкоголя, солнышко, – сказала миссис Уитли, как только Бет вернулась в спальню. – Ни капельки до восемнадцати.

В бальном зале отеля были расставлены столы для семидесяти шахматистов; первую партию Бет играла за доской номер девять против субтильного джентльмена из Оклахомы и разгромила его, как во сне, за пару дюжин ходов. После обеда, за доской номер четыре, она стремительно сломила оборону серьезного молодого человека из Нью-Йорка, который разыграл королевский гамбит и пожертвовал слона, как Пол Морфи в одной из партий.

Бенни Уоттсу было лет двадцать пять, но выглядел он ровесником Бет и ростом оказался не выше. Уоттс то и дело попадался ей на глаза во время турнира; он начал состязание за доской номер один, за ней и остался. Знатоки называли его лучшим американским шахматистом со времен Морфи. Однажды Бет очутилась рядом с ним в очереди к автомату с «кока-колой», но они не обменялись ни словом. Уоттс тогда болтал с другим участником турнира и много улыбался; они дружески спорили о достоинствах и недостатках славянской защиты. Бет изучила этот дебют пару дней назад, и у нее было что сказать, но она молча взяла стакан с колой и ушла. Когда она слушала спор двух шахматистов, у нее появилось знакомое неприятное чувство, намекавшее, что шахматный мир принадлежит мужчинам, а она здесь чужая. Это чувство ей очень не нравилось.

Уоттс ходил в белой рубашке с распахнутым воротом и закатанными рукавами. Лицо у него было веселое и одновременно лукавое; с копной соломенных волос он выглядел как типичный американец, как Гекльберри Финн, но в глазах таилось что-то не вызывавшее доверия. Его тоже в свое время называли вундеркиндом и вкупе с титулом чемпиона Соединенных Штатов это внушало Бет тревогу. Она помнила книгу об Уоттсе и запись одной его партии, сыгранной вничью с Борстманном в Копенгагене, в 1948 году. Это означало, что Бенни в то время было восемь лет – как раз тот возраст, когда сама она училась играть в шахматы с мистером Шейбелом в подвале приюта. В середине той книжки была фотография тринадцатилетнего Уоттса – он стоял с торжественным видом напротив ряда столов, за которыми сидели курсанты в униформе Военно-морской академии. Это было в Аннаполисе, Уоттс играл против команды шахматистов из двадцати трех человек и не сдал ни одной партии.

Когда Бет вернулась к автомату с пустым стаканом, Бенни Уоттс все еще стоял там.

– Эй, – дружелюбно окликнул он, – ты ведь Бет Хармон?

Она положила пустой стакан в поддон.

– Да.

– Я читал статью о тебе в журнале «Жизнь». Партия, которую там опубликовали, очень даже ничего.

Он имел в виду партию, которую Бет сыграла с Белтиком.

– Спасибо, – сказала она.

– Я Бенни Уоттс.

– Я знаю.

– Тебе тогда не надо было делать рокировку, – улыбнулся он.

Бет взглянула с удивлением:

– Мне нужно было вывести ладью.

– Ты могла потерять королевскую пешку.

Бет не совсем поняла, о чем он говорит. Она отлично помнила ту игру, прокручивала ее раньше в голове несколько раз и не нашла никаких промахов. Неужели он выучил наизусть описание из «Жизни» и увидел там слабое место? Или просто выпендривается? Бет быстро нарисовала в голове позицию после рокировки; положение королевской пешки выглядело вполне надежным.

– Я так не думаю.

– Он мог пойти слоном на B-5, и тогда тебе пришлось бы разрывать связку.

– Погоди-ка… – начала Бет.

– Не могу, – развел руками Бенни. – Мне нужно доиграть отложенную партию. А ты расставь фигуры и обдумай это. Твоей главной проблемой был его ферзевый конь.

Бет внезапно разозлилась:

– Мне не нужно расставлять фигуры, чтобы это обдумать.

– Ну, как знаешь, – сказал Уоттс и удалился.

Когда он исчез из виду, Бет все еще стояла у автомата с колой, проигрывая ту партию в голове, – и наконец до нее дошло. Рядом на столике лежала лишняя турнирная доска; Бет расставила фигуры в положении до рокировки, чтобы удостовериться окончательно. Но главное доказательство у нее уже было – в животе скрутился тугой узел. Белтик мог сделать связку, и тогда его ферзевый конь стал бы смертельной угрозой. Ей пришлось бы разбивать связку и уходить из «вилки», устроенной этим чертовым конем, потом в дело вступила бы его ладья, и – вот оно! – королевская пешка оказалась бы под боем. Ситуация могла сложиться критическая. Но что самое ужасное – она этого не заметила во время игры, а Бенни Уоттс, всего лишь прочитав в журнале о неизвестной ему шахматистке и пробежав глазами запись ее партии, все понял. Бет постояла над доской, закусив губу, затем опрокинула набок своего короля. В седьмом классе она так гордилась собой, когда нашла ошибку в партии Морфи. Теперь чемпион США то же самое проделал с ее собственной партией, и ей это не понравилось. Категорически.

В финале она сидела за доской номер один на стороне белых фигур. Уоттс, протягивая руку для приветствия, тихо сказал:

– Конь должен был пойти на пятое поле коня. Верно?

– Да, – сквозь зубы процедила Бет.

Мигнула и затрещала лампочка под потолком. Бет выдвинула ферзевую пешку на четвертое поле ферзя.

Она разыграла ферзевый гамбит против Уоттса и в миттельшпиле с испугом подумала, что напрасно. Ферзевый гамбит приводит к сложным положениям в игре, а тут ситуация сложилась и вовсе запутанная. В каждом лагере было полдюжины ловушек, но главное, что заставляло Бет нервничать, тянуться к какой-нибудь фигуре и отдергивать руку по множеству раз, не позволяя себе ее коснуться, было растущее недоверие к самой себе, неверие в собственные силы. Она сомневалась, что видит позицию так же ясно, как Бенни Уоттс. Он играл спокойно, взвешенно и точно, легко подхватывал фигуры и бесшумно опускал их на доску, порой улыбаясь себе под нос. Каждый его ход выглядел солидным и надежным, как скала. Основное преимущество Бет заключалось в стремительных атаках, но ей никак не удавалось найти возможность атаковать. К шестнадцатому ходу она была в бешенстве и злилась на себя в первую очередь за то, что применила этот гамбит.

Вокруг их большого деревянного стола собралось человек сорок. Рядом стояла табличка, обтянутая коричневым бархатом, с прикрепленными на ней именами ХАРМОН и УОТТС. Из-под ярости и страха в душе Бет стало пробиваться еще одно отвратительное чувство, навязчивое ощущение, что она в этой паре – слабый игрок. Бенни Уоттс больше знает о шахматах, он играет лучше. Это было новое для нее чувство за шахматной доской, оно сковывало мысли и холодило спину; такое с ней в последний раз случалось в кабинете миссис Дирдорфф. Бет на секунду отвлеклась, окинув взглядом толпу зрителей – искала миссис Уитли, но той не было. Тогда она вернулась к доске, покосившись на Уоттса. Он безмятежно улыбался ей, как будто предлагал девушке чашечку кофе, а не головоломную шахматную позицию. Бет поставила локти на стол, подперла щеки крепко сжатыми кулаками и попыталась сосредоточиться.

Через секунду в голову пришла простая мысль: «Я не сражаюсь с Бенни Уоттсом, я всего лишь играю в шахматы». Она взглянула на него еще раз. Теперь Уоттс изучал позицию. «Он не сделает ход раньше меня. И за один раз может передвинуть всего одну фигуру». Она снова уставилась на доску, прикидывая последствия размена, представляя себе, где окажутся пешки, если толпа фигур, загромоздивших центр, поредеет. Можно взять его королевского коня своим слоном, тогда он отобьется ферзевой пешкой… Нет, не годится. Можно пойти конем и вынудить его к размену… Вот это уже лучше. Бет закрыла на мгновение глаза и начала потихоньку расслабляться, мысленно создавая и разрывая связи между пешками в поисках конфигурации, которая даст ей преимущество. Теперь уже у нее перед глазами не было ничего, кроме шестидесяти четырех квадратов и зыбкой архитектурной конструкции из черных и белых пешек на них – воображаемая зубчатая линия горизонта колыхалась, расслаивалась, образуя ветвистые узоры, пока Бет подбирала варианты; шахматное дерево, ветвь за ветвью, вырастало из каждой новой группы ходов. Одна из ветвей выглядела покрепче остальных, и Бет пошла по ней, изучая ростки возможностей, которые проклевывались из нее, и не забывая держать в уме всю картину в целом, все дерево из воображаемых позиций. И наконец нашла то, что было нужно.

Бет перевела дух и выпрямилась за столом. Когда она разжала кулаки, подпиравшие голову, и отняла руки от лица, щеки уже покалывало, плечи одеревенели. Она взглянула на часы – прошло сорок минут. Уоттс зевал. Бет протянула руку и сделала ход конем так, чтобы вынудить соперника к первому размену. Выглядело это, впрочем, довольно безобидно. Бет нажала на кнопку часов.

Уоттс изучал положение на доске всего полминуты и разменял фигуры. На секунду Бет охватила паника – неужели он догадался, что она задумала? Так быстро?.. Потом она прогнала эту мысль и забрала пожертвованную фигуру. Уоттс разменял еще одну, как она и рассчитывала. И Бет снова предложила размен. Уоттс протянул руку, чтобы побить ее фигуру, но вдруг остановился. «Давай! Бери ее!» – безмолвно скомандовала Бет. Он отвел руку. Бет закусила губу. Уоттс внимательно изучал позицию. «Увидит, непременно увидит», – мелькнуло в голове Бет. Часы тикали, и это тиканье казалось оглушительным. У Бет так яростно колотилось сердце, что она боялась – Уоттс услышит этот грохот и поймет, что она в панике, а тогда…

Он не услышал, конечно. И не увидел. Уоттс провел размен именно так, как она запланировала. Бет взглянула ему в лицо почти с недоверием. Теперь для него уже поздно было что-то менять – он нажал на кнопку над своим циферблатом и запустил часы соперницы.

Она выдвинула пешку вперед на пятое поле ладьи. Уоттс вдруг напрягся – почти незаметно, но Бет это почувствовала, – и начал пристально разглядывать доску. Он не мог не понять, что его заблокируют сдвоенные пешки. Через пару минут Уоттс пожал плечами и сделал тот ход, которого ждала Бет. Она продолжила действовать по плану – на следующем ходу у нее были сдвоенные пешки, а ярость и нервозность начали утихать. Теперь она уже ступила на дорогу к победе, еще немного – и ударит соперника по слабым местам. Ей это нравилось. Нравилось нападать.

Уоттс невозмутимо разглядывал ее пару секунд, а потом взял своего ферзя и сделал нечто ошеломительное – сбил им центральную пешку Бет. Ее защищенную пешку. Пешку, которая удерживала этого ферзя в углу на протяжении почти всей партии. То есть Уоттс пожертвовал ферзя, и Бет не могла в это поверить.

А потом ей стало ясно, что он задумал, и живот мгновенно скрутило. Как можно было это упустить? Без центральной пешки она подставилась под мат ладьей и слоном из-за слона на открытой диагонали. Можно уйти от мата, если отвести коня и выдвинуть вперед свою ладью, но этой защиты надолго не хватит, потому что – теперь она ясно это видела и замирала от ужаса – казавшийся безобидным конь Уоттса перекроет ее королю путь к отступлению. Это была катастрофа. Нечто подобное она сама проделывала со своими прежними соперниками. Нечто подобное проделывал Морфи. А она все это время была занята мыслями о каких-то там сдвоенных пешках…

Его ферзя нельзя было брать. Но что будет, если она не возьмет? Продолжит игру без пешки, которую он только что захватил, а его ферзь останется в центре доски. Хуже того – этот ферзь может пойти на вертикаль ее королевской ладьи и начать осаду рокированного короля. Чем дольше Бет размышляла, тем страшнее ей становилось. Своим ходом Уоттс застал ее врасплох. Она водрузила локти на стол и принялась изучать положение на доске. Необходимо было создать ответную угрозу, придумать ход, который остановит его продвижение.

Таких ходов у нее не было. Она потратила полчаса и за это время пришла к единственному выводу: то, что сделал Бенни, таило в себе еще больше опасности, чем ей казалось.

Возможно, если он устроит слишком быструю атаку, у нее будет возможность ускользнуть от мата с помощью размена. Если сейчас он пойдет ферзем, у нее появится такой шанс.

Бенни не пошел ферзем. Он развил второго слона. Бет переставила ладью на вторую горизонталь. И тогда он бросил ферзя вперед, угрожая матом в три хода. Ей пришлось отвести коня в угол. Бенни продолжил нападение, и Бет в бессильном смятении наблюдала, как на доске все отчетливее проступает ее поражение. Когда он взял ее пешку королевским слоном, пожертвовав свою фигуру, стало бесповоротно ясно, что все кончено. Больше Бет ничего не могла сделать. Ей хотелось заорать, но вместо этого она опрокинула набок своего короля и встала из-за стола. Ныли затекшие ноги и спина. В животе затянулся узел. Ей было бы достаточно ничьей, и даже этого она не сумела добиться. На турнире Бенни дважды сыграл вничью до этого, а она пришла к финалу с таким набором баллов, что сейчас ничья обеспечила бы ей титул победителя. Но Бет хотела победы.

– Мощная партия, – сказал Бенни, протягивая ей ладонь.

Бет заставила себя ответить рукопожатием. Люди вокруг аплодировали, только эта овация предназначалась не ей, а Бенни Уоттсу.

К вечеру переживания слегка утихли. Миссис Уитли пыталась ее утешить – мол, премиальные деньги разделят между финалистами, они с Бенни оба получат титулы со-чемпионов и призы.

– Так часто бывает, – говорила миссис Уитли. – Я навела справки – на Открытом турнире уже награждали двух победителей.

– Я не догадалась, что он собирается сделать, – пробормотала Бет, в очередной раз мысленно рисуя тот ход, когда ферзь Бенни Уоттса забрал ее пешку. Это было как расшатывать языком больной зуб.

– Нельзя же всегда оставаться на высоте, – сказала миссис Уитли. – Никто на это не способен.

Бет взглянула на нее:

– Ты ничего не знаешь о шахматах.

– Зато я много знаю о поражениях.

– Это уж точно, – со злостью процедила Бет. – Ты в этом деле мастер.

Миссис Уитли задумчиво смотрела на нее пару секунд.

– Теперь и ты тоже, – спокойно произнесла она.

Той зимой на улицах Лексингтона люди порой оборачивались и провожали Бет взглядом через плечо. Ее показали в «Утреннем шоу» на местном телеканале WLEX. Ведущая, дама с щедро набрызганной лаком прической и в клоунских очках, поинтересовалась у Бет, играет ли та в бридж. Бет сказала – нет. А как ей Открытый шахматный турнир Соединенных Штатов? Бет сказала, что она получила титул со-чемпиона. Она сидела на раскладном режиссерском кресле, и в лицо бил яркий свет прожекторов. Ей хотелось говорить о шахматах, но лицемерный интерес ведущей и ее манера держаться слишком сильно мешали. Под конец ведущая спросила, как она относится к расхожему мнению о том, что шахматы – это пустая трата времени. Бет посмотрела ей в глаза и ответила: «Не в большей степени, чем баскетбол», – однако развить мысль она не успела, шоу закончилось. В передаче ее показывали всего шесть минут.

Статья на целую полосу, которую написал о ней Таунс, была опубликована в воскресном приложении к «Геральд-лидер» вместе с фотографией – одной из тех, что он сделал в своем гостиничном номере в Лас-Вегасе, когда Бет сидела у окна. Ей снимок понравился: лицо получилось серьезное, умное и просветленное, правая рука была протянута к белому ферзю на доске. Миссис Уитли купила пять экземпляров для своего альбома с вырезками.

Бет теперь ходила в старшую школу, и там был шахматный клуб, но она не стала в него записываться. Ребята из клуба пришли в замешательство, узнав, что по школьным коридорам ходит шахматистка со званием мастера, и таращились на нее с робостью и благоговейным трепетом. Однажды ее остановил парень из двенадцатого класса и нервно спросил, не хочет ли она давать сеансы одновременной игры в их шахматном клубе. На такие сеансы, мол, будут собираться по три десятка игроков. Она подумала о своем показательном выступлении в старшей школе недалеко от приюта «Метуэн», куда ее возил мистер Ганц, вспомнила, как на нее там смотрели, и ответила: «Извини, у меня нет на это времени». Парень был страшненький, неопрятный, и Бет сама себе казалась такой уже оттого, что с ним разговаривает.

По вечерам она тратила около часа на домашние задания и училась на «отлично». Но школьные успехи для нее ничего не значили – главное место в жизни занимали шахматы, изучению которых Бет посвящала по пять-шесть часов ежедневно. Еще она записалась на курсы русского языка при университете и ходила на занятия раз в неделю. Это был единственный учебный предмет, которому она уделяла серьезное внимание.