Глава 9

– Смешайте мне «Текилу Санрайз», – попросила Бет.

Часы на стене за барной стойкой показывали половину первого. В дальнем конце зала за одним столиком обедали четыре американки. Она даже не завтракала, но есть не хотелось.

– Con mucho gusto, – отозвался бармен.

Церемония награждения началась в два тридцать. Все это время Бет накачивалась алкоголем в баре. По очкам на турнире она будет четвертой, а может, и пятой. Впереди – двое шахматистов, сыгравших сегодня гроссмейстерскую ничью и набравших каждый по пять с половиной очков. У Боргова – шесть. У нее – пять. Бет выпила три коктейля «Текила Санрайз», съела два сваренных вкрутую яйца и перешла на пиво – мексиканское «Дос Эквис». Понадобилось четыре бутылки, чтобы унять тянущую боль в животе, а заодно приглушить ярость и стыд. Но даже когда стало чуть полегче, она по-прежнему видела прямо перед собой угрюмое, каменное лицо и леденела от предчувствия катастрофы, не отпускавшего ее в продолжение всей партии. Она играла сегодня как новичок, как слюнявая растерянная идиотка.

Бет выпила много, но голова оставалась ясной, и язык не заплетался, когда она делала заказ. Вокруг будто образовался защитный кокон, державший весь мир на расстоянии. Она сидела на высоком табурете, одна у края барной стойки, с бокалом пива в руке и никак не могла захмелеть.

В три часа в бар вошли, тихо переговариваясь, двое шахматистов с турнира. Бет слезла с табурета и направилась в номер.

Миссис Уитли лежала в постели, прижав руку к голове и запустив пальцы в волосы, будто у нее разыгралась мигрень. Бет приблизилась к кровати. Миссис Уитли выглядела странно. Бет наклонилась и взяла ее за руку. Приемная мать была мертва.

Казалось, она ничего не почувствовала, но прошло не меньше пяти минут, прежде чем ей удалось разжать ладонь, выпустить ледяную руку миссис Уитли и набрать номер на телефоне.

Менеджер отлично знал, что делать в таких ситуациях. Бет сидела в кресле и пила café con leche, доставленный обслугой номеров, пока он давал указания двум служащим, которые пришли с носилками. Она слышала голос менеджера, но никого и ничего не видела. Ее взгляд был устремлен в окно. Чуть позже она повернула голову и принялась наблюдать за женщиной средних лет в сером костюме – та прикладывала к груди миссис Уитли стетоскоп. Миссис Уитли по-прежнему лежала на кровати, а носилки подсунули под нее. По углам кровати неловко переминались с ноги на ногу двое мужчин в зеленой униформе. Женщина убрала стетоскоп, кивнула менеджеру и подошла к Бет.

– Мне очень жаль, – сказала женщина. Лицо у нее было напряженное.

Бет отвернулась.

– Что с ней случилось? – спросила она.

– Вероятно, гепатит. Завтра мы скажем точнее.

– Завтра, – повторила Бет. – Вы можете выписать мне транквилизатор?

– У меня есть снотворное…

– Мне не нужно снотворное. Вы можете дать мне рецепт на Либриум?

Врач мгновение молча смотрела на нее, потом пожала плечами:

– В Мексике Либриум продается без рецепта. Но я бы посоветовала вам Мепробамат. В отеле есть farmacia.

Изучив карту на обложке дорожного путеводителя, купленного миссис Уитли, Бет выписала названия всех городов между Денвером в штате Колорадо и Баттом в Монтане. Менеджер пообещал, что его помощник сделает для нее все, что потребуется, – займется телефонными звонками и оформлением документов, уладит дело с властями. Через десять минут после того, как забрали миссис Уитли, Бет позвонила ему, продиктовала список городов и фамилию человека. Помощник менеджера сказал, что скоро ей перезвонит. Бет заказала в номер большую бутылку «кока-колы» и еще кофе, быстро разделась и пошла в душ. В ванной стоял телефонный аппарат, но звонков пока не было. Она все еще ничего не чувствовала.

После душа Бет переоделась в чистые джинсы и белую футболку. На тумбочке рядом с кроватью валялась пачка «Честерфилда» – пустая, смятая рукой миссис Уитли. Пепельница рядом с пачкой была забита окурками. Одна сигарета, последняя в ее жизни, лежала в желобке с длинным столбиком остывшего пепла. Бет смотрела на нее целую минуту, потом пошла в ванную и высушила волосы феном.

Юноша из обслуги, который принес ей большую бутылку колы и графин с кофе, держался почтительно и отклонил попытку подписать чек. Зазвонил телефон.

– Переключаю на вас звонок в Денвер, – сказал помощник менеджера.

В трубке раздались щелчки, а потом зазвучал мужской голос, неожиданно громко и отчетливо:

– Олстон Уитли слушает.

– Это Бет, мистер Уитли.

Последовала пауза.

– Бет?..

– Ваша приемная дочь. Элизабет Хармон.

– Ты в Мехико? – удивился он. – Ты правда звонишь из Мехико?

– Я насчет миссис Уитли. – Бет смотрела на сигарету, которую так и не выкурили, на длинный столбик пепла в желобке пепельницы.

– Ну и как там Альма? Она с тобой? В Мехико? – спросил Олстон с притворным интересом.

Бет мысленно представила его таким, каким запомнила в «Метуэне» – мистеру Уитли очень хотелось оказаться подальше оттуда, он всем своим видом говорил, что не желает иметь с этим ничего общего и всегда будет где-нибудь в другом месте.

– Она умерла, мистер Уитли. Умерла сегодня утром.

На том конце провода установилась тишина. Бет подождала и окликнула:

– Мистер Уитли…

– Ты сумеешь сама все уладить? – спросил он. – Я не смогу вырваться в Мексику.

– Завтра будут делать вскрытие. И мне нужно поменять билеты на другой рейс. То есть один билет, для себя… – Голос Бет неожиданно стал слабым и безнадежным. Она дотянулась до чашки и отпила кофе. – Я не знаю, где ее нужно похоронить.

Голос мистера Уитли тоже изменился – сделался ломким.

– Позвони в похоронное агентство братьев Дерджин в Лексингтоне. У Альмы есть семейный участок земли на кладбище, оформлен на ее девичью фамилию – Бенсон.

– А дом?

– Слушай, – его голос опять звучал громко и четко, – мне этот дом не нужен. У меня проблем и в Денвере хватает. Отвези ее в Кентукки, похорони – и дом твой. Просто заплати за похороны. Ты же в деньгах не нуждаешься?

– Не знаю. Я не знаю, сколько это будет стоить.

– Я слышал, дела у тебя идут неплохо – ты вундеркинд или что-то типа того. Так ты займешься похоронами?

– Я поговорю с менеджером отеля.

– Хорошо. Тогда действуй. Я сейчас стеснен в средствах, но дом можешь забирать. И все права на него. Позвони во Второй национальный банк и спроси мистера Эрлиха. Запиши: Э-р-л-и-х. Скажи ему, что я хочу переписать дом на тебя. Он знает, как со мной связаться.

Опять последовало молчание. Потом Бет спросила, стараясь говорить твердо:

– Вы не хотите узнать, от чего она умерла?

– Ну? От чего?

– От гепатита, наверное. Мне точнее ответят завтра.

– О, – сказал мистер Уитли. – Она все время чем-нибудь болела.

Менеджер отеля и врач обо всем позаботились, даже сдали в кассу аэропорта билет миссис Уитли. От Бет потребовалось только подписать какие-то официальные документы, еще бумагу, освобождавшую отель от ответственности, и заполнить пару бланков. На одном бланке было написано вверху: «Таможенная служба США. Перевозка останков». Менеджер связался с похоронным агентством братьев Дерджин в Лексингтоне. Помощник менеджера на следующий день повез Бет в аэропорт. Ехали они на катафалке, который осторожно маневрировал на улицах Мехико, а затем прибавил скорости на шоссе. Металлический гроб Бет видела всего один раз, из окна зала ожидания компании «Всемирные авиалинии», – катафалк стоял у самолета рейса 707, и несколько человек вытаскивали гроб под ослепительным солнцем. Затем они положили его на вильчатый подъемник, и Бет сквозь стекло слышала приглушенное подвывание двигателя, поднимавшего гроб на уровень багажного отсека. Внезапно он покачнулся под лучами солнца, и у Бет в голове мелькнуло кошмарное видение: гроб падает с подъемника на площадку и раскалывается пополам, а набальзамированные останки толстой женщины средних лет разлетаются по раскаленному серому асфальту. Но ничего такого не случилось. Оператор погрузчика ловко поместил миссис Уитли в багажный отсек.

На борту Бет отказалась от предложенных стюардессой спиртных напитков. Едва усевшись в кресло, она достала из сумочки пузырек с зелеными таблетками. Накануне в Мехико, закончив подписывать документы, она три часа ходила по аптекам, скупая Либриум, на продажу которого было установлено ограничение – сто штук.

Похороны были незамысловатые и прошли быстро. За полчаса до их начала Бет выпила четыре зеленые пилюли. В церкви она сидела одна, в каком-то оцепенении, пока священник говорил то, что полагается говорить в таких случаях священникам. У алтаря лежали цветы, и Бет удивилась, увидев, как двое служащих похоронного агентства унесли их, едва речь священника закончилась. Там были еще шесть человек, но она никого не знала. Под конец какая-то пожилая леди обняла ее и сказала: «Бедняжечка ты моя».

В тот же день к полудню Бет закончила разбирать багаж и спустилась из спальни приготовить кофе, а пока вода закипала, зашла в маленькую ванную на первом этаже ополоснуть лицо, вытерлась, и вдруг, когда она стояла там, в голубой комнатке, на голубом коврике миссис Уитли, в окружении голубых полотенец, голубого мыла и голубых мочалок, что-то взорвалось у нее внутри, и лицо опять стало мокрым – от слез. Она сняла с крючка полотенце, уткнулась в него носом, сказала: «О господи боже мой», – и, осев на пол, плакала очень долго, привалившись плечом к ванне.

Когда она успокоилась немного и уже окончательно вытирала лицо, зазвонил телефон.

– Бет Хармон? – раздался в трубке мужской голос.

– Да.

– Это Гарри Белтик. С шахматного турнира штата.

– Я помню.

– Ага. Я слышал, ты проиграла Боргову. Хотел посочувствовать.

Бет бросила полотенце на пухлое кресло и заметила на подлокотнике початую пачку сигарет миссис Уитли.

– Спасибо, – сказала она в трубку, взяв пачку и крепко сжав ее в руке.

– Ты какими играла? Белыми?

– Черными.

– Ага. – Последовала пауза. – У тебя что-то случилось?

– Нет.

– Лучше проигрывать так.

– Как?

– Лучше проигрывать черными – есть оправдание.

– Наверно.

– С чего вы начали? С сицилианской?

Бет осторожно положила сигареты обратно на подлокотник.

– С защиты Руи Лопеса. Я ему позволила это сделать.

– Зря, – сказал Белтик. – Слушай, я все лето буду в Лексингтоне. Хочешь поднатаскаю?

– Меня?

– Ну да, я понимаю, ты играешь лучше, чем я. Но если ты собираешься соперничать с русскими, тебе нужна помощь.

– Ты где сейчас?

– В отеле «Феникс». В четверг переберусь на съемную квартиру.

Бет обвела взглядом комнату – стопку женских журналов миссис Уитли на скамейке для обуви, бледно-голубые занавески, новые огромные фарфоровые светильники, еще не распакованные, в целлофане, обернутом вокруг желтоватых абажуров. Она сделала глубокий вдох, бесшумно выдохнула и сказала:

– Приезжай ко мне.

Белтик приехал через двадцать минут на «Шевроле» 1955 года с красно-белыми языками пламени, нарисованными на крыльях, и с разбитой фарой. Свернул на вымощенную кирпичом дорожку у дома и припарковался на площадке. Бет, поджидавшая его у окна, вышла на крыльцо, как только он вылез из машины. Белтик помахал ей, открывая багажник; он был в светло-красной рубашке, серых вельветовых брюках и теннисных туфлях, по цвету подходивших к рубашке. В этом человеке чувствовалось что-то дурное, темное, он двигался резко и порывисто, так что Бет, вспомнив к тому же его плохие зубы и жестокую манеру игры в шахматы, слегка занервничала, стоя на крыльце.

Белтик достал из багажника картонную коробку, явно тяжелую, тряхнул головой, откидывая упавшие на глаза волосы, и зашагал по дорожке. На коробке красовалась надпись «ТОМАТНЫЙ КЕТЧУП «ХАЙНЦ» красными буквами. Она была открыта и набита книгами.

Он поставил коробку на ковер в гостиной, бесцеремонно сгреб журналы миссис Уитли с кофейного столика и сунул их на полку газетной этажерки. Затем принялся доставать книги из коробки – по одной, зачитывая вслух названия, – и складывать их в стопки на столике:

– А. Л. Дайнкопф «Стратегия миттельшпиля», Х. Р. Капабланка «Моя шахматная карьера», Форно «Партии Алёхина. 1938–1945», Майер «Ладейно-пешечные окончания»…

Некоторые из этих книг уже попадались Бет раньше, несколько лежало у нее в шкафу, но большинство ей было неизвестно – все увесистые, в нагонявших тоску переплетах. Она понимала, что ей необходимо еще многое узнать, но Капабланка никогда не учил теорию – он играл интуитивно, ведомый собственным даром, а игроки, во всем уступавшие ему, к примеру Боголюбов и Грюнфельд, как раз заучивали наизусть готовые схемы с немецкой педантичностью. Бет видела на турнирах шахматистов, которые по окончании собственных партий оставались сидеть на неудобных стульях, отрешившись от окружающего мира, и штудировали варианты дебютов, стратегию миттельшпилей, теорию эндшпилей. Этот процесс казался бесконечным, и теперь, глядя, как Белтик методично выкладывает на столик один тяжеленный том за другим, она чувствовала усталость и скуку. Даже невольно посмотрела в сторону телевизора – вдруг захотелось включить его и забыть о шахматах навсегда.

– Это мое чтение на лето, – сказал Белтик.

Бет раздраженно тряхнула головой:

– Я тоже читала книги, но всегда стараюсь полагаться на чутье.

Белтик замер с тремя выпусками советского «Шахматного бюллетеня» в руках. Обложки у всех номеров были основательно потрепанные.

– Как Морфи и Капабланка? – нахмурился он, глядя на нее.

Бет стало неловко.

– Да.

Он мрачно кивнул и положил журналы на пол у кофейного столика.

– Капабланка победил бы Боргова.

– Не во всех партиях.

– Во всех важных партиях, – отрезал Белтик.

Бет внимательнее к нему присмотрелась: оказалось, он выглядит моложе, чем ей запомнилось. Но она сама теперь стала старше. Белтик был бескомпромиссным человеком, упрямым и неуступчивым во всем.

– Ты, наверное, думаешь, что я считаю себя примадонной? – спросила Бет.

Он позволил себе легкую усмешку:

– Все мы немного примадонны. Шахматы к этому располагают.

Вечером, когда Бет ставила в духовку разогреваться два ужина быстрого приготовления, на столе были разложены две доски с позициями в эндшпиле: его зелено-бежевая с тяжелыми пластмассовыми фигурами и ее деревянная с фигурами из палисандра и клена. Оба набора были выполнены в дизайне «Стаунтон», который предпочитали все серьезные шахматисты, и в обоих короли имели четырехдюймовую высоту. Бет не приглашала Белтика остаться на обед и на ужин – все получилось само собой. Днем он сходил за едой в бакалейную лавку, находившуюся в двух кварталах от дома, а Бет тем временем размышляла над разными вариантами хода ладьей, с помощью которых можно было бы избежать ничьей в теоретической партии. Пока она разогревала обед, Белтик читал ей лекцию о том, как важно шахматисту поддерживать хорошую физическую форму и соблюдать режим сна. Заодно он купил два замороженных ужина.

– Нужно держать разум открытым, – говорил Белтик. – Если зациклишься на какой-то одной идее – вот как на этом ходе пешкой королевского коня, – все пропало. Смотри…

Бет повернулась к его шахматной доске, разложенной на кухонном столе. Белтик стоял с чашкой кофе в одной руке и хмурился, глядя на фигуры и пешки, расставленные по записи партии из книги; второй рукой он мял подбородок.

– На что смотреть? – раздраженно спросила Бет.

Он наклонился, взял белую ладью и перенес ее через всю доску на первое поле черной королевской ладьи, в правый нижний угол.

– Теперь его ладейная пешка связана.

– И что?

– Ему надо было переместить короля, чтобы не увязнуть на следующих ходах.

– Это я вижу. – Голос Бет немного смягчился. – Но я не…

– Посмотри на пешки ферзевого фланга. – Белтик указал на другую сторону доски, где стояли три связанные белые пешки.

Бет подошла к столу поближе.

– Он может пойти так. – Она передвинула черную ладью на два поля.

Белтик взглянул на нее:

– Хочешь попробовать?

– Давай. – Бет села за стол на стороне черных фигур.

Через полдюжины ходов Белтик довел свою пешку ферзевого слона до седьмой горизонтали, и ее превращение в ферзя было неизбежным. Черным это будет стоить ладьи, и партия закончится. Белтик оказался прав: нужно было переместить короля, когда белая ладья пересекла доску.

– Ты прав, – признала Бет. – Сам придумал?

– У Алёхина где-то было. Прочитал в книге.

Белтик уехал в свой отель после полуночи, а Бет несколько часов изучала книгу о миттельшпилях. Она не стала расставлять фигуры на доске – разыгрывала партии в уме, и кое-что ее беспокоило, хотя она старалась не обращать внимания. Тем не менее факт оставался фактом: теперь ей уже не удавалось воспроизводить ходы воображаемых фигур с той же легкостью, как в свои восемь-девять лет. Картинка перед мысленным взором все еще была четкая и объемная, но требовалось больше усилий, чтобы она не рассеялась, а иногда Бет забывала, где должна стоять какая-нибудь пешка или слон, и приходилось повторять ходы с самого начала. Она упорно продолжала это упражнение всю ночь, пользуясь только книгой и собственным воображением. Сидела в футболке и в джинсах на старом кресле миссис Уитли перед телевизором, периодически вздрагивая и озираясь, будто надеялась увидеть рядом приемную мать в скатанных до лодыжек чулках и ее черные тапочки, валяющиеся на полу перед креслом.

Белтик вернулся в девять утра и привез еще полюжины книг. Они выпили кофе и сыграли несколько пятиминутных партий на кухонном столе. Бет победила во всех решительно и бесповоротно, а когда они закончили пятую, Белтик покачал головой:

– Хармон, у тебя вроде бы все отлично получилось, но это была чистая импровизация.

Бет с недоумением уставилась на него:

– Какого черта? Я уделала тебя пять раз.

Белтик холодно посмотрел на нее с противоположной стороны стола и сделал глоток кофе из чашки.

– У меня звание мастера, – сказал он, – и я в жизни не играл лучше, чем сейчас. Но когда ты поедешь на парижский турнир, тебе придется иметь дело совсем с другими шахматистами.

– Я сумею победить Боргова, если еще немного поработаю.

– Сумеешь победить Боргова, если немного поработаешь, – повторил Белтик. – Ага, немного. Кем ты его вообще считаешь? Экс-чемпионом Кентукки вроде меня?

– Он чемпион мира, но…

– О, перестань пороть чушь! Боргов разгромил бы нас обоих в свои десять лет. Ты в курсе его карьеры?

– Нет.

Белтик вскочил и целеустремленно ринулся в гостиную. Там он выхватил томик в зеленом переплете из стопки книг рядом с шахматной доской Бет, притащил его на кухню и швырнул на столешницу прямо перед ней. На переплете было напечатано: «Василий Боргов. Моя жизнь в шахматах».

– Почитай на ночь, – сказал Белтик. – Почитай его партии с ленинградского турнира шестьдесят второго года и посмотри, как он играет ладейно-пешечные окончания. Обрати внимание на его партии с Лученко и Спасским. – Он взял чашку с недопитым кофе. – Может, кое-чему научишься.

Шла первая неделя июня, и за кухонным окном распускались ярко-коралловые цветы японской айвы. Азалии миссис Уитли тоже зацветали, а траву уже пора было подстригать. Садик заполонили птицы. Погода была чудесная, как в лучшие дни весны в Кентукки. Иногда, поздно ночью, когда Белтик уходил, Бет спускалась на задний дворик подышать чистым воздухом, почувствовать теплое дуновение на щеках. Все остальное время она не обращала на окружающий мир никакого внимания. Шахматы увлекли ее по-новому, открылись с другой стороны. Мексиканские пузырьки с транквилизаторами без дела валялись в тумбочке. Банки с пивом стояли непочатые в холодильнике. Пять минут подышав во дворе, она возвращалась в дом и часами читала книги Белтика, а потом поднималась в спальню и в изнеможении падала на кровать.

В четверг после обеда Белтик сказал:

– Завтра придется переехать на съемную квартиру. Жить в отеле для меня слишком дорого.

На шахматной доске перед ними полным ходом шла защита Бенони. Бет только что сделала восьмой ход P-K5 – пешка на пятое поле короля, – которому ее научил Белтик, сказав, что его автор – шахматист по фамилии Микенас. Она оторвала взгляд от фигур:

– Далеко квартира?

– На Нью-Сёркл-роад. Теперь я не часто смогу к тебе приезжать.

– Это не так уж далеко.

– Наверно. Но я записался на учебный курс. Придется искать подработку.

– Можешь жить у меня, – сказала Бет. – Бесплатно.

Белтик пару секунд смотрел на нее и вдруг улыбнулся. Зубы у него были не такие уж плохие.

– Я думал, ты никогда не предложишь, – сказал он.

Такого глубокого погружения в шахматную вселенную Бет не совершала с детских лет. У Белтика три раза в неделю были вечерние занятия и два раза – утренние, а она проводила время, изучая его книги. Мысленно воспроизводила одну партию за другой, узнавая новые варианты, анализируя стилистические различия между защитой и нападением, порой кусала губы от восторга, вызванного каким-нибудь умопомрачительным ходом или искусно выстроенной ловушкой, а иногда чувствовала опустошение и бессилие при мысли о бездонных глубинах шахмат, о бесконечности их возможностей, о бесчисленности ходов, угроз, сложнейших комбинаций. Она слышала о генетическом коде, который определяет формирование глаза или кисти из разрозненных белков, о дезоксирибонуклеиновой кислоте. В этой кислоте содержится полный набор инструкций не только для строительства дыхательной или пищеварительной системы, но и для всего механизма, отвечающего за то, к примеру, как будет сжиматься младенческая ручка. Шахматы были сродни этой кислоте. Геометрию любой позиции можно было читать так и эдак, строить варианты и не исчерпать до конца всех возможностей – изучаешь один слой, а под ним обнаруживается второй, третий и так далее.

Зато секс, который для многих сопряжен с массой сложностей, оказался живительно простым. По крайней мере, для Бет и Гарри. Они очутились в одной постели на вторую ночь после его переезда в дом. Секс длился десять минут, сопровождался несколькими резкими вдохами и выдохами, у нее оргазма не случилось, а у него семяизвержение было вполне умеренным. После этого Гарри ушел спать в ее прежнюю комнату на втором этаже, а Бет растянулась на диване и легко заснула. Снились ей не любовные сцены, а деревянные фигуры на деревянной доске. На следующее утро они играли в шахматы за завтраком, и хитрые комбинации словно сами собой складывались под ее пальцами и разрастались по всей доске, прекрасные, как цветы. Она обыграла Гарри в четырех быстрых партиях, уступив ему во всех белые фигуры и почти не глядя на доску.

Потом Гарри мыл тарелки и рассказывал о Филидоре, одном из своих кумиров. Филидор был французским музыкантом, который давал сеансы шахматной игры вслепую в Париже и в Лондоне.

– Я время от времени читаю о шахматистах прошлых веков, и знаешь, все они какие-то странные, – сказала Бет. – Думаю, то, чем они занимались, нельзя назвать настоящими шахматами.

– Не будь так категорична, – покачал головой Белтик. – Бент Ларсен играет защиту Филидора.

– Она какая-то судорожная. Там королевский слон попадает в ловушку.

– Она надежная, – возразил Гарри. – Но я хотел тебе рассказать про Филидора кое-что другое. Ему Дидро написал занятное письмо… Ты знаешь, кто такой Дидро?

– Кто-то связанный с Французской революцией.

– Вроде того. Филидор давал сеансы игры вслепую, и у него сорвало резьбу. Ну или что там у них срывало в восемнадцатом веке. После этого Дидро ему написал: «Какая глупость – подвергать себя риску лишиться рассудка из пустого тщеславия». Я вспоминаю об этом порой, когда анализирую какую-нибудь позицию и у меня в процессе искрят мозги. – Пару секунд он спокойно смотрел на Бет. – Прошлой ночью было неплохо.

Она догадывалась, что Гарри трудно говорить о таких вещах, и понимала, что для него это серьезное признание, поэтому испытала смешанные чувства.

– Колтановский постоянно играет вслепую, – сказала Бет. – Но он же не сумасшедший.

– Верно. Зато с ума сошел Морфи. И Стейниц тоже. Морфи думал, все хотят украсть у него ботинки.

– Может, он считал, что это не ботинки, а шахматные слоны.

– Ага, – хмыкнул Белтик. – Давай играть в шахматы.

К концу третьей недели Бет дочитала четвертый выпуск советского «Шахматного бюллетеня» и большинство книг, привезенных Гарри. Однажды после его утренних занятий по инженерному делу они сели разбирать сложную шахматную позицию. Бет пыталась объяснить, почему ход конем в ней на самом деле сильнее, чем кажется.

– Смотри сюда, – сказала она и начала быстро переставлять фигуры. – Конь выводит из игры пешку. Если бы игрок этого не сделал, его слон оказался бы заперт. А в результате такого хода под боем оказывается еще одна пешка. Оп! – Она убрала пешку с доски.

– А второй слон? Вот здесь.

– О, ради бога! Ты что не видишь? После хода пешкой и размена коней слон поставит шах.

Белтик вдруг замер и воззрился на нее:

– Нет, не вижу. Я бы не просчитал эти ходы с такой скоростью.

Бет встретила его взгляд.

– Наверняка просчитал бы, – спокойно сказала она.

– Ты слишком быстро соображаешь.

Бет видела, что он злится, но в глубине души ужасно расстроен, поэтому смягчилась:

– Я тоже иногда что-нибудь упускаю.

Он покачал головой:

– Нет. Теперь уже нет.

В субботу она предложила ему фору коня. Белтик пытался вести себя как обычно, но Бет чувствовала, что это предложение для него унизительно. Однако по-другому они играть уже не могли: даже так, с форой и преимуществом первого хода белых, она разгромила его в двух партиях и согласилась на ничью в третьей.

Той ночью он не пришел к ней в постель. И на следующую ночь тоже. Секс для нее значил очень мало, но казалось, что чего-то не хватает. Во вторую ночь она заснула с трудом и проснулась в два часа утра. Встала, добрела до холодильника и достала банку пива миссис Уитли. После этого села за шахматную доску и начала рассеянно переставлять фигуры, отпивая из банки. Разыграла несколько классических партий с ферзевым гамбитом – Алёхина и Ейтса, Тарраша и фон Шеве, Ласкера и Тарраша. Первую из них Бет запомнила наизусть много лет назад, когда листала книги в магазине «Моррис»; две другие они с Белтиком разбирали вместе, когда он только появился в ее доме. В третьей партии был красивый пятнадцатый ход – пешка на четвертое поле ферзевой ладьи. Красивый и смертоносный. Бет оставила фигуры на доске в этом положении, любуясь, и пока любовалась, выпила две банки пива. Ночь стояла теплая, окно на кухне было открыто. Ночные бабочки бились в москитную сетку; где-то далеко лаяла собака. Бет сидела за столом в розовом цветастом халате миссис Уитли, пила пиво миссис Уитли и чувствовала легкость в душе и теле. Приятно было посидеть в одиночестве. В холодильнике нашлись еще три банки – она выпила все. Потом вернулась в постель и крепко проспала до девяти утра.

В понедельник за завтраком Гарри сказал:

– Слушай, я уже научил тебя всему, что знал.

Бет открыла было рот, но промолчала.

– Мне самому нужно учиться, – продолжал Гарри. – Я собираюсь стать инженером-электриком, а не шахматным бездельником.

– Ладно, – сказала Бет. – Ты и правда многому меня научил.

Они помолчали несколько минут. Бет доела яичницу и отнесла тарелку в раковину.

– Все-таки перееду на съемную квартиру. Ближе к университету.

– Ладно, – повторила она, не оборачиваясь.

Гарри уехал еще до полудня. Бет достала готовый обед из морозилки, но не включила плиту. Она осталась в доме одна, в животе затянулся узел, и непонятно было куда податься. Не было фильмов, которые ей хотелось бы посмотреть, не было людей, которым можно позвонить, и не было ни малейшего желания читать. Бет поднялась по лестнице на второй этаж, прошла по коридору к спальне миссис Уитли – одежда приемной матери по-прежнему висела в шкафу, открытый пузырек с транквилизаторами стоял на тумбочке у разобранной постели. Напряжение в животе просто так не исчезнет. Миссис Уитли не стало, ее тело гниет на кладбище у окраины города, а Гарри Белтик сел в машину и уехал со своей шахматной доской и книжками. Когда он выходил из дома, даже не бросив «пока» на прощание, у нее на мгновение возникло желание закричать, чтобы он остался, но Бет молчала, пока он спускался по ступенькам крыльца и шагал к машине. Теперь она вошла в спальню, взяла с тумбочки пузырек, вытряхнула на ладонь три зеленые таблетки, подумала и добавила четвертую. Одиночество было непереносимо. Бет проглотила четыре таблетки без воды, как делала в детстве.

Ближе к вечеру она сходила в лавку «У Крогера» за стейком и большой запеченной картофелиной. Прежде чем расплатиться, завернула в винный отдел и взяла полтора галлона бургундского. Ночью она смотрела телевизор и накачивалась вином. Заснула прямо в кресле, перед этим с трудом добравшись до телевизора, чтобы его выключить.

Посреди ночи Бет проснулась с ощущением, что комната вертится вокруг нее. Пришлось проблеваться. После этого она поднялась в спальню на второй этаж, легла в постель и обнаружила, что полностью протрезвела, ум ясен и сна ни в одном глазу. Были и другие ощущения – в животе жгло, затылок ломило от боли. Бет широко открытыми глазами уставилась в темноту, будто искала в ней свет, вытянула руку, нащупала на тумбочке пузырек с транквилизаторами и отсыпала себе еще таблеток. В конце концов ей удалось снова заснуть.

Утром она проснулась с сокрушительной головной болью и решимостью продолжить шахматную карьеру. Миссис Уитли была мертва. Гарри Белтик ушел. Через три недели начнется чемпионат США по шахматам, на который ее пригласили еще до поездки в Мексику, и если она собирается занять там первое место, ей придется сразиться с Бенни Уоттсом. Пока горячий кофе потихоньку капал сквозь фильтр кофеварки на кухне, Бет вылила в раковину недопитое ночью бургундское, выбросила пустые бутылки и нашла две книги, которые заказала в «Моррисе» в тот день, когда пришло приглашение. Одна представляла собой сборник партий с последнего чемпионата США, другая называлась «Бенни Уоттс. Мои лучшие пятьдесят шахматных партий». На суперобложке крупным планом красовалось гекльберрифинновское лицо Бенни. Глядя на него сейчас, Бет поежилась от вернувшегося чувства поражения и вспомнила про свою дурацкую попытку сдвоить его пешки. Потом налила себе кофе и открыла книгу, стараясь не обращать внимания на похмелье.

К полудню она проанализировала шесть партий Уоттса и проголодалась. В двух кварталах была закусочная, из тех, где печенка с луком – главное блюдо в меню, а кассовые аппараты облеплены наклейками с рекламой сигарет и зажигалок. Бет взяла книгу с собой и успела изучить еще две партии, пока жевала гамбургер и картошку по-домашнему. Когда ей принесли лимонное пирожное с заварным кремом, оказавшимся слишком жирным и сладким, Бет вдруг остро затосковала по миссис Уитли и по французским десертам, которые они вместе заказывали в Цинциннати и Хьюстоне. Она отбросила эти мысли, заказала последнюю чашку кофе и довела до конца очередную партию Уоттса, которая развивалась в ее воображении: староиндийская защита, черный фианкеттированный слон смотрит из правового верхнего угла вниз, вдоль длинной диагонали, поджидая возможности ринуться в атаку. Черные заняты королевским флангом, тогда как белые после фианкеттирования слона сосредоточены на ферзевом. Все очень культурно. Бенни, игравший черными, победил изящно и ловко.

Бет оплатила чек и ушла. Весь остаток дня и до часа ночи она прокручивала в голове партии из книги и к тому времени, как закончила, знала о Бенни Уоттсе и о точности рассчетов в шахматах гораздо больше, чем раньше. Она выпила две таблетки из мексиканских запасов, легла в кровать и мгновенно заснула, а утром встала в девять тридцать легко и в хорошем настроении. Пока варились два яйца на завтрак, она выбрала себе новую книгу для утренних штудий: «Пол Морфи и Золотой век шахмат». Книга была старая, во многом потерявшая актуальность. На серых, плохо отпечатанных диаграммах сложно было отличить белые фигуры и пешки от черных. Но само имя Пола Морфи до сих пор вызывало в ней трепет, его личность завораживала – странный человек из Нью-Орлеана, сын судьи Верховного суда, получивший хорошее юридическое образование, в юные годы поразил мир своим выдющимся шахматным дарованием, а потом вдруг отказался от шахмат навсегда, превратился в безмозглого параноика и рано умер. Разыгрывая белыми королевский гамбит, Морфи жертвовал коней и слонов без оглядки, а потом с головокружительной скоростью проводил атаку на черного короля. Подобных ему игроков ни до, ни после в истории шахмат не было. У Бет побежали мурашки по позвоночнику, стоило лишь открыть книгу и прочитать список партий: Морфи – Лёвенталь, Морфи – Гарвиц, Морфи – Андерсен, с датами из середины XIX века. Ночами напролет перед матчами в Париже он пил в кафе и болтал с незнакомцами, а на следующий день бросался в бой, как акула, как безупречно воспитанный, безупречно одетый, улыбающийся хищник; передвигал большие фигуры узкой и хрупкой, словно девичьей, рукой с голубыми венами, сокрушая одного европейского мастера за другим. Кто-то назвал его «гордостью и печалью шахмат». «Как было бы здорово, – думала Бет, – если бы Морфи и Капабланка жили в одно время и могли сыграть друг с другом!» Она принялась разбирать партию Морфи с неким шахматистом по фамилии Паульсен, состоявшуюся в 1857 году. Чемпионат США начнется через три недели. Пришло время, чтобы в нем победила женщина. Пришло ее время.