«Во славу Божию» и немного логопедии

Главной добродетелью Светлана, дама средних лет, а отнюдь не старушка, справедливо считала смирение и очень ответственно подходила к его формированию и воспитанию. Чаще всего у других, правда. Себя она видела смирительным орудием, подавляющим всякие страсти и устраняющим недостатки ближних – особенно гнева, гордыни, богословской необразованности и недисциплинированности.

Характер ее был сложноват. Начать хотя бы с того, что никакой Светланой она не была, – кто осмеливался так назвать ее, получал (бесплатно) небольшой урок греческого и еще бесплатнее – упражнение в безгневии, которое длилось чуть подольше.

Фотиния учила всех, круша истуканы духовной безграмотности молотом смирения и желания добра ближнему, – от уроков был освобожден только настоятель, которому она присвоила чин «мой батюшка». Тот радовался возможности прогуливать уроки: зачетов у благочинного и контрольных у митрополита вполне хватало для постоянного взращивания семян наиважнейшей добродетели. Но, однажды столкнувшись с слезным ропотом молодых прихожанок, которых вместе с малышами Фотиния считала главным объектом своей миссии, не смог сдержаться и назвал ее Молотом Ведьм. Хотя смущенно и попросил, во-первых, сильно об этом не распространяться, а во-вторых, иметь все-таки снисхождение и носить Фотинины тяготы: «Ну некого мне больше за „ящик“ поставить и в трапезную тоже! Она ж почти даром работает!» Молодые прихожанки и их дети по такому случаю даже вытерли слезы и улыбнулись. Но ненадолго, конечно: им предстоял курс правильной лексики и рукоскладывания.

Под тотальный запрет на всей территории смирительного прихода попали мирские гадкие слова и словосочетания «спасибо», «пожалуйста», «приятного аппетита», «разрешите, будьте добры» и т. п. Фотиния очень тщательно наблюдала за избавлением от них у своих подопечных и просто-напросто не реагировала на просьбы, пожелания, нейтральные информативные сообщения, высказанные при помощи неправильной, а то и прямо еретической лексики. То есть ни свечу не купить, ни чаю выпить: говори правильно, во славу Божию, тогда, Бог (и Фотиния) даст, чего и получишь.

Рукоскладывание тоже дело важное. Так просто, без правильного угла, под которым надо сложить ладони, брать благословение у Фотининого батюшки нельзя. Градус рукоскладывания определял сам Молот, подводя прихожанок и их детишек к священнику. Тут было всё на ее усмотрение: кому-то доставался угол ладоней в 90 градусов, кому-то в 45, а кому и вовсе «ковшичек». Истинное Православие, брат ты мой, хитрая наука! Смирялся приход вовсю. Насколько искренне, неизвестно.

Конец педагогической деятельности Фотинии был положен пятилетним дитятей, которое, несмотря на увещания и даже запрет непрошенного учителя, упрямо желало пойти на исповедь после всенощной. Она использовала, кажется, весь свой запретный арсенал: и грудью вставала на пути исповедного дитяти, которое до семи лет вроде как безгрешно и потому в исповеди не нуждается, и шепотом, способным вернуть в сознание роту обморочных глухонемых, взывала к совести родителей-незнаек. В общем, мешала сильно.

Пока взрослые боролись со страстями, безгрешное дитя невесть откуда взявшейся силой отодвинуло туловище Фотинии с пути к исповеди, где стоял грустный настоятель, и, глядя ей в глаза, улыбаясь, прошепелявило: «Тетя Фотя! Заткнись во славу Божию, а?» Светлана хватала рывками воздух, а дитя прошло к священнику, изрядно повеселевшему, но почему-то грозящему пальцем. О чем они там говорили, не наше дело, но исповедь ребенка, помимо отпущения ему грехов, сильно способствовала водворению тишины на службах и полному прекращению смирительных порывов не в свой адрес. Да и Света как-то подобрела после этого случая: детям конфеты раздает, бывает. И из Молота Ведьм она стала Светой-конфетой. Чему, кажется, очень рада. А мы-то как рады – не пересказать.

Апостол тетя Катя

Спрашиваем, кому можно пакеты оставить, а они: «Куда угодно несите, только не сюда! Здесь же всё прикрыли. Нет больше службы помощи на приходе, понятно?»

Мы тащились с пакетами через весь город, и вот на тебе! Не нужны оказались никому ни джинсы сыновей, которых у нас, если брать ещё и семьи друзей, штук десять наберется (судя по животу и романтическим вздохам кумы, скоро снова огорошит), ни девчачьи юбочки (девчонки так растут, что и поносить толком не успеют, – куда они все торопятся?), ни крепкие туфельки. Да всё перечислять, что мы с друзьями приготовили, замучаешься, в пакеты много чего влезло. Обратно теперь переться с такой тяжестью?

Не столько тяжело, сколько обидно, честное слово. Мы детские вещи специально для здешнего прихода собирали. Почему именно сюда? Так выросли мы здесь. И наши дети тоже начинали сюда в храм ходить. Так что в желании поделиться детской одеждой – пусть немного ношеной, но вполне хорошей (а то и очень!) – нет никакого, как сказали бы немцы, «высоконосия». Тем более что здесь служба помощи малоимущим работала. Приносили сюда одежду и обувь, тут работники всё это дело разбирали, аккуратно складывали и раздавали тем, кому надо. А надо было многим. Грязные шмотки, понятное дело, просили не приносить: «Людей унижать нельзя!» Вот все наши дети здесь и одевались – очень, между прочим, серьезное подспорье молодым семьям. Как однажды выдала кума, «на всех наших крокодилов одежки новой не напасешься». В общем, выручали нас добрые люди, спаси их Бог. И, повзрослев, мы хотели быть хоть чем-то полезными прихожанам нынешним.

Здесь мы давненько не были: пару лет назад переехали на новую квартиру, добираться сюда стало далековато. Вот собрались наконец…

Подошли мы к храму, толкнулись в закуток, где раньше вещи принимали, – закрыто. Видим, бабушки знакомые сидят, начала службы дожидаются. Спрашиваем, кому можно пакеты оставить, а они: «Куда угодно несите, только не сюда! Здесь же всё прикрыли. Нет больше службы помощи на приходе, понятно?» Потом, понизив голос: «Тут если кто кому и помогает, то только тайком – чтобы никто не „засек“. А то (я сама видела) хорошие вещи на помойку относят – „по благословению настоятеля“. Сначала обыск устраивают – вещи разыскивают, а потом – на помойку».

Поговорили о новых порядках, повздыхали вместе. И выяснили, что в городе нашем теперь создали центр социальной работы, где всю помощь и сосредоточили. Впустую прозвучал вопрос: «А почему бы вещи из храма носить не на помойку, а именно в этот „центр социальной работы“?» Кто-то из отцов настоятелей вздохнул с облегчением: это от какой тяготы освободили! А кто-то, наоборот, пожалел несчастных, которые, приходя за помощью вещевой, могли бы и духовно подкрепиться. В церковь зайти всегда полезно.

Как-то холодком повеяло. Оптимизацией, что ли, на церковный лад. Хотя какой уж тут лад… Мы уж начали обсуждать, что не дело это – в церкви всё унифицировать и выстраивать, что храм – место тепла и любви, а не планов и разнарядок. Даже менеджеров эффективных, извините за выражение, вспомнили (без большой симпатии, честно скажу). Прошли чуть не квартал, волоча пакеты, и сообразили вдруг: а куда мы? «Центр разрешенных благодеяний» искать? Так он на другом конце города, да и вся эта учетность, статистика, подписи как-то поперек горла, если честно.

О! Есть же тетя Катя! Ее все в районе знают. У тети Кати есть сапожная мастерская, а в наших пакетах больше половины содержимого – детская обувь. Почему-то они, дети то есть, скорее всего ногами растут. Так что обувь изнашиваться почти не успевает. Вперед – к тете Кате! Она, помнится, говорила: если есть что старое, но крепкое, то можно спокойно ей отдать – хотя бы на запчасти.

Пришли со своими тюками. Так и так, здравствуйте, тут такое дело… Она молоточек свой отложила, глянула в один пакет, в другой, глаза подняла да как заорет: «Такие вещи выкидывать? Да вы что! Да их же носить можно, между прочим! Чего тут чинить-то?» – «Теть Кать, вы же сами говорили, что на запчасти надо, – вот, пожалуйста». Подумала: «Хм. Давайте лучше так сделаем: я всё разберу, что надо – починю, а потом – отдам Свете, Лизе, Вере… (Тут список был длинный.) У них детей много, а денег мало. Девушки ко мне сюда часто приходят. Пока я чиню, поговорим о жизни. И о Боге, бывает, разговариваем – не всё же цены да депутатов обсуждать. Да и одежду оставьте – тоже передам. Надо ж помогать друг другу, а? Иначе не по-христиански, как думаете?»

Хотели мы сказать тете Кате, что если в свое время апостолы занимались рыбной ловлей, то нынче некоторые из них, похоже, пересели в сапожные мастерские. Удержались: она бы нас вмиг выгнала за нескромность. Да и муж у нее рыболов, любит он это дело. Он тоже сапожник, рядом сидит, но молчун ужасный. Только если иногда улыбнется. Сейчас вот аж расплылся.

Как хорошо шагалось-то без пакетов домой! Целую остановку автобусную отмахали и не заметили как. Затронули было еще очень духовное «администрирование», но что-то пропал запал. И чего о них говорить, подумали мы, только настроение портить. Пройдет время – слетит шелуха. А тетя Катя останется.