Любят ли коты бутерброды с сыром?

Лед окончательно растаял, когда дети завели дуэтом песенку из «Весны на Заречной улице». «Заче-ем, заче-ем на бе-елом свете есть безотве-етная любо-оофь?» – неслась над северными просторами их мелодичная печаль. Мы настаивали на трио, но старшая стояла чуть поодаль и хрюкала от хохота. Могла бы и спеть, между прочим: как-никак музыкальное образование имеет. Пришлось отдуваться младшим.

Льда особо и не было: просто каждый день по дороге в детский сад мы проходили через тихий дворик, где ровно в 7:30 на лавке появлялись улыбающаяся бабушка и суровый неразговорчивый дедушка в плащ-палатке. Всегда, каждое утро каждого дня года. Только они садились на лавку, к ним сбегалась урчащая орава котов – на завтрак. Дед опирался на палку, смолил папиросы и смотрел вдаль, а бабушка раскладывала принесенную из пенсионерской квартиры котовью трапезу: рыбу, курицу, кашу. Сразу после трапезы дед тяжело поднимался и в полном молчании обходил дом по периметру, – несколько преданных и благодарных котов следовали за ним. Молчаливый дед в плащ-палатке, опирающийся на палку, в компании благодарных котов – это надо видеть. Кошачья орава не могла, конечно, не привлечь внимания детей, которые с радостным восторгом следили за их поведением, призывая не нарушать правила хорошего тона. С тех пор дорога в сад через этот тихий дворик стала именоваться в семье «Пройти через котов». Так мы и ходили – сначала просто знакомя младших дочь и сына с окружающим миром, а потом пришли к выводу, что окружающий мир состоит не только из хвостатых урчалок: пора бы и с людьми в диалог вступать научиться.

Как познакомиться, как начать разговаривать? «Добрым утром» не отделаешься. Хитроумная жена предложила «Заречную улицу», поскольку детям запала в душу добрая и тихая мелодия, и они ей веселили, не особо стесняясь, как пассажиров троллейбусов, так и прихожан нескольких храмов. Вот и спели. Так спели (голос есть, и слух, слава Богу, прекрасный), что бабушка всплакнула, а суровый дед молча смерил нас светлым взором и выкинул папиросу в урну. Поправил плащ-палатку: «Хорошо поете, ребята, спасибо. Доброе утро!» Вот так мы и начали здороваться.

Имен не знали, и это облегчило детям полет фантазии: добрую бабушку они, начавшие постигать мир Нарнии, назвали «Люси Пэвэнсная» («Пэвэнси» – как-то непонятно, а так – хоть немножко, но на «Люси на пенсии» тянет), а сурового деда с добрым взглядом младший стал называть исключительно «Малиценерт». Никто и не обижался, потому что все наши недолгие разговоры в 7:30 касались обсуждения котовьих привычек, котовьего же здоровья и аппетита, а также фантазий, кто из них где живет, где работает и какие книги читает, – «Люси Пэвэнсная» помогала детям, предлагая свои варианты.

Однажды дети всерьез задались вопросом: а любят ли коты какао и бутерброды с сыром? Бабушка обещала выяснить у них и наутро ответить.

На следующий день, сырой, холодный и промозглый, бабушки на лавке не было – был только «Малиценерт» и растерянные коты. Дети недоуменно поздоровались, но почувствовали, что расспросы сейчас неуместны, и мы печально побрели в садик. Следующие наши походы «через котов» не радовали: угрюмый одинокий дед, ссутулившийся на лавке, холодная морось, коричневые, траурные какие-то листья, ветер рывками – вот так мы немного начали чувствовать, что же это такое – старость. Машка с Саввой предложили было снова спеть свой хит, но – нет, не хотелось искусственно улыбаться. Тогда, в один из таких безрадостных дней, они, вдруг вырвавшись из рук, тихо подошли к печальному деду. Погладили по колену, выбившемуся из-под плащ-палатки, и сказали: «Ты не плачь, Малиценерт. Не плачь, ладно?» И вернулись, снова схватились за руки. Я оглянулся: дед смотрел нам вслед и все-таки плакал.

… Когда дождь совмещается с мелким, поганеньким «минусом», окончательно облысевшими деревьями, брызгами из-под колес и простудой, жизнь счастливой не кажется. Так что настроение в тот день у нас было ниже среднего. Машка по традиции предложила пройти «через котов». А да какая разница! Хоть расстроимся еще раз, всё логично: давай пройдем.

Дед напоминал статую Юстиниана Великого: сидел прямо, посох держал, как скипетр, и светился! Несмотря на плотно застегнутую плащ-палатку. Рядом, покряхтывая, раскладывала по плошкам рыбу «Люси Пэвэнсная». Мы оторопели, потом дети бросились к бабушке: «Ты где была так долго? А любят твои коты какао?» Та улыбнулась: «А как же! Я у них спросила – очень даже любят. И бутерброды с сыром. Они мне это всё в больнице рассказали, пока я там лежала». Младшие наморщили лбы: «Тебе болеть нельзя. Ты не болей!» – «Постараюсь!» В сад дети шли маршем и вопили «Прощание славянки». Народ озирался на безответственного отца, позволяющего им шлепать по холодным лужам. (Благо в садике запасные сапоги стоят!)

С тех пор мы никакой непогоды не боимся. Когда видишь, как умеют любить друг друга люди – старики и дети, как они умеют даже одним каким-нибудь словом, даже в промозглую погоду, помогать друг другу, понимаешь: не в погоде дело. Бога можно разглядеть и сквозь мрачные тучи, похоже. Были бы глаза, способные разглядеть. У детей и стариков получается. Пойду плащ-палатку куплю, что ли.

Несерьезный мальчик

Главным недостатком нового священника прихожане считали его молодость. «Обождали бы пару лет с рукоположением! – говорили они. – Вырос бы, возмужал, серьезней бы стал, а тут – ну мальчик мальчиком! Если не смеется, то улыбается всё время. А запросы у нас серьезные». Мудрые старшие успокаивали самых возмущенных известным науке фактом: молодость-де такая штука, которая довольно быстро проходит. Какое-то время помогало, до очередных недоразумений, связанных с проявлением излишней жизнерадостности и несерьезности. Бурчали: «Пропели „аксиос!“ – и всё: получай, приход, нового батюшку. А какой он батюшка, если молоко на губах не обсохло? В тырнетах своих сидит, в гаджетах всяких, с молодежью всё шутит, а взрослых стесняется, избегает. Жатвы много, это да. Но может ли ребенок справиться с плугом? Да кто нас спросил!» Доставалось, в общем, и епископу, поставившему молоденького священника, и самому батюшке. Несерьезный батюшка. Гаджет сплошной.

Для нашего исправления Христос, похоже, использует не только людей – иногда, как показывает практика, берется и за гаджеты. Да-да. Через какое-то время прихожане с большим удивлением обнаружили, что молодой батюшка стал серьезен. Поначалу даже излишне серьезен, даже угрюм, – самые строгие, когда-то возмущавшиеся его детскостью, и те испугались: «Случилось что?»

Случилось. Юмор у Бога тонкий. Доходчивый. Обняли священника за плечи после службы: «Батюшка, пойдем поговорим. Ведь сам не свой. В чем дело-то?» Тот, привыкший к взглядам исподлобья, даже вздрогнул. Но увидел, что людям он небезразличен, что они ему добра желают, смягчился, растаял: «Ага, пойдемте посидим».

В трапезной и рассказал, что он, оказывается, помер. Взял и помер. Мы напряглись: «Что, совсем с концами?» – «Точно. Кирдык». Улыбнулся печально и поведал свою историю.

– В один из тягостных вечеров, когда голод после вечерни дает о себе знать отчетливо, пошел в магазин купить еды. Наличных не было – стал расплачиваться карточкой. Не тут-то было. «Карта ваша, – говорят кассиры, – заблокирована». С позором и гневом оставил приобретенную снедь на кассе, пошел домой радовать молодую жену когда-то запасенными консервами. Карта действительна еще два года. Чего ради она заблокирована-то, думаю. Ладно, перекусили худо-бедно, а я полез в интернет, в банк-онлайн (старшие поморщились), – выяснять, в чем дело. Точно: закрыта карта, написано, наглухо. Что за новости? Звоню в этот самый банк, так и так, говорю, верните карту, мы с женой молодой есть желаем. А операторша и выдает дежурным голосом: «Карта заблокирована в связи со смертью владельца». Опа. Я себя ощупываю, жену прошу всмотреться.

«Не, – говорит, – ты вроде как ничего еще». Тетенька из телефона сказала, что, видимо, какое-то недоразумение произошло, но, судя по имеющимся у нее данным, такой-то и такой-то (полное соответствие с моими именем, отчеством и фамилией) скончался. Я из последних сил попросил еще даты рождения сравнить и адрес. О, вот тут и нашлась ошибка: скончался полный мой тезка, только старше меня на пятьдесят лет и проживавший в другом месте. «Ну, – прощебетала, – ждите, в течение ночи банк устранит неполадки».

Лежу ночью: завтра Литургия, выспаться бы надо, а сна как не бывало. Думаю: ведь придет время, когда и дата рождения, и адрес совпадут. И что я скажу тогда – не банку, нет, а Христу? Взгрустнулось с непривычки. До двух ночи ворочался. Потом встал перед иконами и заревел. Тихо, чтобы матушка не проснулась. Ревел, думал и каялся. Надо ли говорить, что в храм я пришел раньше обычного, что служить старался сосредоточенно? Молился еще о тезке моем почившем, да и о всех усопших.

– Да мы заметили, что заупокойные ектеньи стали длинней. Ты уж так не расстраивайся: серьезность дело хорошее, но ведь и улыбка иногда нужна.

– Всему свое время. И слезам, и улыбке.

Тут на молодого священника с неподдельным уважением воззрились самые серьезные из прихожан. Один едва слышно пробормотал в дверях: «Вот те и „мальчик“! Мальчики, смотрю, быстро отцами становятся. Если они настоящие батюшки, конечно».