Как старый серб поститься научил

Приятель, тоже большой любитель путешествий, рассказал как-то, что заставляет его строго держать пост в условиях, которые, казалось бы, смягчают строгость. Правда, тут же поправился. Во-первых, говорит, не «заставляет», а поддерживает. Во-вторых, на роль вселенского учителя не претендую: каждый сам решает. А дело было так…

– Я книги читать люблю. И службу церковную тоже люблю. И очень хочу, чтобы всё то, что в книгах богослужебных написано, было бы мне понятно. Поэтому, когда хор или чтец мямлят, завывают, глотают слоги, слова, предложения, я жутко нервничаю. Нашел выход: купил Постную Триодь и с этой книгой ходил на службы, следил за текстом. Помогает! Но после самой службы в Триоди же есть всякие «зри», выделенные красным цветом, – тоже здорово, интересно, между прочим. Так вот, в одном из «зри» Недели мытаря и фарисея я, к своей великой радости, вычитал: «Подобает ведати, яко в сей седмице иномудрствующие содержат пост, глаголемый арцивуриев. Мы же на кийждо день (се же ив среду и пяток) вкушаем сыр и яица, миряне же ядят мясо, развращающе онех веление толикия ереси…» Свобода! Freedom! Будучи мирянином, я не только навкушался мяса в положенные дни (разрушающе, понятное дело, веления всяких там ересей), но и про монастырские сыр и яйца не забыл: дело-то серьезное.

И так мне это понравилось, что я это правило решил распространить вообще на все посты. А что? Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе! (Рим. 14, 17). Рад я был – не пересказать. А вот насчет праведности.

Да и мира не было: по работе приехал в растерзанную войной Сербию, тогда как раз Косово и Метохию у нее снова отнимали.

Беженцы, слёзы, страшные рассказы. Стоим у сельского храма где-то на юге. Литургия закончилась, народ разговаривает. Чужого увидят – подходят, знакомятся. Узнают, что русский, сразу в гости зовут. Беседуем, горюем. Но сербы всё равно как-то держатся – откуда и силы берутся.

Хозяина, помню, Гвозденом звали. Рассказал, что вся его семья – беженцы из Косово. Когда шла война, оба его сына служили в войске, а его самого, резервиста, тоже поставили под ружье. Говорит: «Война – самое поганое дело. Ни убивать, ни сыновей терять, ни быть убитым как-то не хочется. И однажды, стоя на посту, я стал молиться: „Господи, сохрани нас, пожалуйста, живыми и не дай нам никого убить!“ Ну ив подтверждение искренности этой своей просьбы я пообещал Христу, что в течение всего Великого поста буду есть только хлеб, а пить только воду. Христос мою просьбу исполнил, я с Его помощью сдержал слово: все мы, как видишь, живы и здоровы. Да, дом потеряли, землю тоже, но Богу виднее. Трудно ли было жить во время войны на хлебе и воде? Нет, не сказал бы. На войне мне очень нужна была молитва. Настоящая. А как она будет настоящей, если я брюхо набиваю, спрашивается. Ладно, хватит обо мне. У вас-то, в любимой матушке-России, как постятся? Наверное, все светятся?»

– И вот тут, – говорит приятель, – мне так стыдно стало за все мои «вкушения», за глупость и лень, что я, наверное, с полчаса красным как рак просидел. Тебе тут пожилой человек, беженец, рассказывает, что с помощью строгого поста и молитвы сохранены жизни многих людей, а для тебя самого самая страшная аскеза – рыбка, желательно красная. Ну икры еще можно для смирения добавить. Я ж устаю, я ж в пути постоянно – поблажечку мне извольте. Сижу я, краснею, жду, когда земля разверзнется, а пожилой серб мне про Святую Русь что-то говорит. И всей моей желудочнокишечной свободе – грош цена, получается. А как же freedom? Видать, не понял я слов апостола Павла?

Только тут «торкнуло»: «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» (Гал. 5, 13). Гвозден совершенно свободно стал поститься, причем поститься так, как мне и не снилось, – никак не угождение плоти. Любовью он служил людям? Да он даже врагам, получается, служил любовью, прося Христа, чтобы никого ни из албанцев, ни из их «освободителей» не убить.

Вот с тех самых пор я и стараюсь поститься так, чтобы стыдно не было. Путешествия часто бывают, конечно: устаешь сильно, иногда жуткий голод наваливается – быка бы слопал в Страстную пятницу. Но как вспомню старого серба, который своей свободой послужил Христу и ближним, вновь стыжусь и воли себе не даю. Да и быков жалко.

Отец Савва

«– Когда говорит отец Савва, рот надо закрыть, а слух отворить. Имей в виду! Ты не обижайся: просто он говорит такие вещи, что… Ладно, сам поймешь», – наставлял меня отец Никон, молодой монах, с которым мы ехали в Студеницу, «мать сербских монастырей», как называют эту обитель в братской нам стране. Монастырь основал Стефан Неманя, будущий святой Симеон Мироточивый, отец Саввы Сербского, в XII веке. Рассказывать о монастыре можно долго, и, как я понял, каждое посещение, осознанное паломничество сюда, дает все новые поводы и возможности для расширения знаний – не только по истории или сербскому языку, литургике или эортологии.

Но рассказать сегодня я бы хотел именно об отце Савве.

Это, вообще-то, его «вина», что я начал заниматься сербским: хоть рот по совету молодого инока я (с переменным успехом) и старался держать закрытым, но, честное слово, до боли обидно, что не всё понимаешь, о чем идет речь. Конечно, сам взгляд старого архимандрита – внимательный, испытующий, но вместе с тем добрый и светлый – помогал преодолеть многие трудности беседы на тогда не очень понятном языке, его постоянная готовность помочь и угостить чем-нибудь «брата-руса» довершали дело, но всё равно было неудобно. А потом, после беседы с монахами, с которыми мы сидели за одним столом, он меня вообще удивил. Повернулся и с улыбкой выдал по-русски: «Ух, монахи ушли. Хорошо-то как! Хочешь, анекдот расскажу? Вот смотри: думаешь, почему у меня, черногорца, рядом с кроватью в келье стул стоит? Между прочим, всё продумано: если устану валяться, могу сесть и отдохнуть!

А сербский ты все-таки учи, ладно? Всяко ведь не в последний раз в Сербии, даст Бог. У меня еще много шуток есть, и не все перевести можно! Вот, например, знаешь, как я в историю одну интересную влип? Прихожу в магазин и хочу, главное, конфет шоколадных купить. Они называются „Ti amo“, что по-итальянски значит „Я тебя люблю“. Ага, я тогда молчальником стать захотел, на словах сильно экономил. И, значит, говорю продавщице, девчонке молодой: „Ti amo!“ Во здорово было: я такой в рясе стою, монах что надо, и в любви, получается, девчонке признаюсь, да еще по-итальянски! А она вообще побледнела. С тех пор я к подвигу молчальничества с осторожностью подхожу». Вот так мы с ним познакомились, со старым и очень добрым архимандритом Саввой.

Правильное наблюдение: вряд ли бы кто стал христианином, если бы не увидел Христа в глазах ближнего. Благодаря отцу Савве христианами стали многие люди. Очень многие. Или же справлялись со страшными искушениями, грозившими оторвать их от Церкви. Типичная картина (это я уже потом заметил) в Студенице: старый архимандрит избрал своим «постом» место у входа в обитель, прямо у ворот. Прохаживается или просто стоит на месте, смотрит на горы, солнце, поглядывает и на приезжающих людей. Чуть заметит кого – сами знаете, бывают такие, кто чувствует себя неуверенно, стесняется, а то и пугается, – старец бежит к человеку с объятиями: «Брате! Сестро! Добродошли!» Поговорит с человеком минуту-другую, и на твоих глазах человек преображается. Уходит неуверенность, появляется улыбка, светлеет взгляд, и частенько, опираясь на руку священника, он, крестясь, входит в монастырь, идет на службу. То есть монастырь, храм для такого человека – это уже не чуждая территория, не terra incognita, а то место, где тебя любят и твои нужды не воспринимают отстраненно, потому что, видите ли, ты здесь брат или сестра, причем не просто из вежливости, а от сердца.

И после службы вокруг отца Саввы обычно толпа: «Батюшка, спасибо!», «Отец Савва, тут такое дело… Что посоветуете?», «У нас беда в семье, отец. Помолись о нас, пожалуйста!» и т. д. – «Ага. Дело серьезное. Ты сам тоже помолишься, правда же? Вот давай вместе и будем просить Бога», «Мне-то за что спасибо? Ты Бога благодари, мил человек!», «Посоветовать? Мне подумать надо как следует. Ты, это, давай-ка зайди ко мне минут через десять – вместе подумаем». Тут начинаешь понимать, что слово «отец» в отношении священника в Православии очень даже логично. Побольше бы таких отцов, без кавычек.

Конечно, мы стремились попасть в Студеницу вновь и вновь. Дело не только в общении с отцом Саввой, а с Тем, к Кому он, вообще-то, и вел человека всё время. Ничуть, кстати, не смущаясь и уж тем более не ревнуя, когда уже «свой» прихожанин, паломник, путешественник, учтиво поздоровавшись, спросив, как дела, торопился пройти сразу в монастырь на службу, без «анекдотов». Более того: архимандрит радовался и крестил таких вдогонку.

Как-то во время очередных посиделок в монастырской трапезной я спросил: «Отец Савва, почему православные так страдают? Вон у русских – революции, гражданские войны, ГУЛАГи, перестройки, у вас, у сербов, – Косово. Почему так?» Ответ запомнился: «Я думаю, потому что православные ведут себя не по-христиански. Были бы православными, настоящими православными, не было бы у нас такого ужаса». Помолчал, потом улыбнулся: «Кофе хочешь? Я только что сварил».

Однажды мы приехали в монастырь холоднющей зимой. Хотели причаститься на утренней литургии. Привезли с собой какие-то подарки для батюшки. И тут он нас поразил просто: при всех монахах встал, поклонился и поцеловал мне руку: «Хвала ти лепо, брате русе, Бог те благослови». Если иноки улыбались нам, для них такое поведение старого священника было привычным и естественным, то мы чуть не свалились: как так? Старый человек, священник, кланяется нам, молодым мирянам, да еще чуть ли не со слезами благодарит за пару привезенных книг. М-да, удивились мы сильно. Было с чем сравнивать просто.

Попросили отца Савву об исповеди. «Как же, как же, помилуй Бог! Буду обязательно. Только, слушайте, холодина-то какая, а? Как же вы исповедоваться будете?» Да как? Как обычно. А вот не «как обычно» ничуть! Исповедь проходит в отдельном храме, и это не унылое перечисление греховных достижений по бумажке, а действительно исповедь. Да, та самая «метанойя», перемена ума и души, по крайней мере честная попытка. Повторяю, стоял жуткий холод. «Исповедный» храм промерз насквозь. Мы ждем отца Савву. Распахивается дверь братского корпуса, и оттуда строевым шагом выходит архимандрит с огромным обогревателем под мышкой: «Смотрите, что стащил! Так теплее каяться будет!» Тепло-то было, разумеется, но мы всё думали: это из-за обогревателя или из-за отца Саввы? А он всё улыбался да улыбался.

Наутро, после службы, нам нужно было ехать дальше. От Студеницы до Ушче, нужной остановки на Белград, – километров двадцать. Автобусы ходят плоховато, на такси денег нет категорически. Мы не жалуемся, не прибедняемся нисколько, а раздумываем, за сколько времени пройдем это расстояние пешком. Собрали рюкзаки, поклонились монастырю, пошли. Сзади сигналят: в старом, видавшем виды «Юго» сидит отец Савва и возмущается: «Я тоже хочу в Ушче! Я требую, чтобы вы меня с собой взяли! Пешком не могу – могу на машине. Вот. Садитесь, значит!» Довез до остановки и, когда мы прощались, протянул какой-то сверток: «Тут небольшой подарок, на пенсию купил. Вспоминайте Студеницу, молитесь о нас, ладно?» В свертке мы нашли потом два синих чудесных посеребренных стаканчика для святой воды.

Пару лет мы не были в монастыре: работа предполагала другие маршруты, а жена присматривала за маленьким сыном. Тоже, кстати, Саввой, и это ничуть не совпадение: в Сербию мы влюбились по-настоящему, а ее святых невозможно не любить, когда знакомишься с их житием. Да и старый архимандрит с доброй улыбкой не мог не повлиять на выбор имени, конечно.

В этот раз ехали в Студеницу с радостью: «Ура, тысячу лет не были! Столько всего есть рассказать отцу Савве! Как встретимся? Здоров ли?»

… Никого у монастырских ворот не было. Никто не бросался к гостям с раскрытыми объятиями. Ветер был сильный – как будто душу насквозь продувал. Не знаю, как описать: серебряный такой ветер. Солнце еще мягко светило.

Нам удивленно сказали, что отец Савва скончался несколько лет назад. Видя нашу грусть, поняли, что мы не из любопытства спрашиваем. Отвели на кладбище, тактично оставили наедине с могилой архимандрита. Потом предложили ночлег – как в старые добрые времена. Потом была литургия. Так что Студеница живет и молится. Стоит молитвами святых – известных и неизвестных. Приезжайте. Тут всем рады. Русским – особенно.