Адвокаты завершили свои выступления в конце июля. Теперь двадцати одному подсудимому оставалось лишь подготовить краткое последнее слово. Но перед этим еще раз выступали прокуроры.

Четыре команды обвинения выступали с заключительной речью в том же порядке, в каком в начале слушаний – со вступительной. Американцы, открывавшие этот раунд, сосредоточились на первом пункте обвинений и обвинении в заговоре. За ними последовали британцы со вторым пунктом – преступления против мира и безопасности человечества – и общим обзором юридических оснований дела, подготовленным Лаутерпахтом. Далее французские и советские прокуроры – о военных преступлениях и преступлениях против человечества.

Первым, в пятницу 26 июля, выступал Роберт Джексон. Лемкин в тот момент находился еще в Нюрнберге и с нетерпением ожидал услышать что-то о геноциде; Лаутерпахт оставался в Кембридже. Джексон напомнил трибуналу основные факты: война, способы ее ведения, порабощение населения на оккупированных территориях. «Самым крупномасштабным и чудовищным» из этих деяний было преследование и уничтожение евреев, «окончательное решение», которое привело к убийству шести миллионов человек. Подсудимые «хором заявляли», что не ведали об этих страшных фактах. Подобное оправдание Джексон назвал нелепым. Геринг отстаивал свое неведение «об эксцессах», он якобы не подозревал о программе уничтожения, и это при том, что собственноручно подписывал «десятки декретов». Гесс выдавал себя за «невинного посредника»: он-де попросту передавал распоряжения Гитлера, даже не читая. Фон Нейрат? Министр иностранных дел, «который мало что понимал в международных делах и ничего не ведал о международной политике». Розенберг? Философ нацистской партии, «не имевший представления о насилии», которое породила его философия.

А Франк? Польский генерал-губернатор, который «царил, но не правил». Он достиг высших эшелонов власти, этот «фанатичный» юрист укреплял власть нацистов, принес беззаконие в Польшу и сократил ее население до «жалких остатков». Вспомните слова Франка, обратился Джексон к судьям: «Пройдет тысяча лет, но эта вина Германии не изгладится».

Речь Джексона заняла полдня – мощная, убедительная и отточенная, – однако с точки зрения Лемкина в ней зияла огромная прореха: Джексон так ничего и не сказал о геноциде. Лемкин понимал, чем это грозит: если ему не удалось привлечь на свою сторону главного прокурора, не остается надежды на то, что его союзниками выступят американские судьи Биддл и Паркер. Тем важнее становилась задача убедить англичан – Лемкин еще не знал, что подготовленный Лаутерпахтом для Шоукросса черновик также не содержал упоминаний о геноциде.