Выбранный Франком курс вызвал некоторую сенсацию во Дворце правосудия. Это подтвердил мне Ив Бегбедер, присутствовавший в тот день в суде. Ко времени нашей встречи ему исполнился девяносто один год; он давно вышел на пенсию и жил в Швейцарии, в Невшателе. Бегбедер сделал достойную карьеру в ООН и написал несколько работ по международному уголовному праву. Он все еще помнил, какое впечатление произвело на него, в ту пору двадцатидвухлетнего, выступление Франка. Бегбедер только что закончил юридический факультет и работал секретарем у своего дяди, французского судьи Доннедье.

Доннедье никогда не обсуждал с племянником процесс, даже в обеденный перерыв.

– Дядя был очень сдержанным человеком. Я мог задавать любые вопросы, но своим мнением он со мной не делился. Тетя такая же: всегда предпочитала помалкивать.

Бегбедер, насколько он помнил, никогда не общался лично с Лаутерпахтом и Лемкиным, но даже тогда он знал эти имена и знал, какую каждый из этих юристов выдвигает аргументацию. Однако он не слишком интересовался той битвой идей, что разворачивалась между двумя львовянами-лембержцами, между защитой индивидуума и защитой групп. «Я был слишком молод и невежественен». Теперь, спустя много лет, он осознавал важность и насущность этих идей, источника современного международного права. Доннедье и Фалько порой не слишком уважительно отзывались о Лемкине: у него «пунктик» насчет геноцида, говорили они.

Бегбедер приехал в Нюрнберг за месяц до выступления Франка. Ходили слухи, что этот подсудимый занял позицию, отличающуюся от прочих, и Бегбедер счел необходимым побывать в этот день в суде. Как ему запомнилось, Франк оказался единственным, кто хотя бы отчасти признал свою ответственность. Это действительно произвело впечатление, Бегбедер даже написал во французское периодическое издание для протестантов – Réforme – статью о «неожиданном признании вины».

– Франк, по-видимому, до известной степени признавал свою ответственность, – сказал он и мне. – Разумеется, не во всей полноте, но важен был сам факт, что он признавал ответственность, – этим он отличался от прочих, и мы все обратили на это внимание.

Я заговорил об отношениях его дяди с Франком. Упоминал ли хоть раз Доннедье о том, что был знаком с Франком в 1930-х годах и даже приезжал в Берлин по его приглашению? Ответом мне была пауза, а затем:

– Что вы имеете в виду?

Я рассказал Бегбедеру о поездке Доннедье в Берлин и выступлении в Академии немецкого права. Позднее я отправил ему копию доклада, который Доннедье читал в тот день: «Наказание международных преступлений», опять-таки ирония судьбы. Франк агрессивно раскритиковал идеи Доннедье, увидев в них «источник двусмысленности и угрозы». Я также отправил Бегбедеру фотографию, которая его сильно удивила:

– Я понятия не имел, пока вы мне об этом не сообщили, что мой дядя был ранее знаком с Гансом Франком. Это полная неожиданность для меня.

Оба они, Франк и Доннедье, были заинтересованы в сокрытии прежнего знакомства. Судья Фалько, однако, был об этом осведомлен и отмечал у себя в дневнике, что его коллега обедал с Франком и даже познакомился с Юлиусом Штрейхером. А французская социалистическая газета Le Populaire опубликовала статью под прелестным заголовком: «Нацистский судья – член Нюрнбергского трибунала».