Последний раз Франк выступал в суде в Страстную пятницу – накануне этого дня в Лейпциге, в церкви Святого Фомы, традиционно исполняется оратория «Страсти по Матфею». Додд написал жене, остававшейся в Штатах, что он-то ожидал от Франка «запирательства», учитывая его «скверный послужной список» в Польше, но в итоге перекрестный допрос почти и не понадобился. Франк практически признал свою вину, и это был один из наиболее драматических моментов процесса. «Он перешел в католичество, – писал Додд, – и, видимо, это на нем сказалось».

Франк держался спокойно. Он расплатился по долгам, прошел сквозь черные врата, был настроен оптимистически. Наверное, французские, британские и американские судьи оценили его искренность. Бог великодушно принял его – так он ответил доктору Гилберту на вопрос, что побудило его выбрать на суде именно этот курс.

«Последней соломинкой» стала газетная статья, уточнил Франк.

– Несколько дней назад я прочел в газете сообщение, что доктор Якоби, мюнхенский адвокат, еврей, один из самых близких друзей моего отца, был ликвидирован в Аушвице. И, когда Хёсс давал показания о ликвидации двух с половиной миллионов евреев, я понял, что этот человек хладнокровно уничтожил лучшего друга моего отца – прекрасного, доброго и честного старика – и с ним еще миллионы ни в чем не повинных людей, а я ничего не сделал, чтобы этому помешать. Конечно, я сам никого не убивал, но те речи, которые я произносил, и то, что говорил Розенберг, сделали такие вещи возможными!

Как и Бригитта, он утешался мыслью, что сам никого не убивал. И надеялся, что это его спасет.