Михаил ненавидел больницы и докторов ненавидел тоже. И почти возненавидел свою мать, которая продолжала таскать его по кабинетам на протяжении двух лет.

Ему не нужна помощь, неужели так сложно понять!

Лучше бы подумала о своем ухажере, вот где целый букет расстройств! Но вместо того чтобы запихнуть его в психушку, к нему приходят люди и просят о помощи.

Мир сошёл с ума, если бывший санитар, возомнив себя провидцем, принимает народ. На их, между прочим, кухне и принимает. Мать носится с ним как курица с яйцом, а родного сына выставляет за дверь, чтобы не мешал.

Иногда Михаил думал, что лучше бы ему оставаться в том безмолвном сером мире, где он почти привык существовать. В том мире бродили тени ведьм, которые и засунули его туда.

Ведьм он теперь тоже ненавидел!

Он долго не мог понять, как ему приспособиться к новой реальности, в которой он, по сути, стал чужим.

Как оказалось, он провел за гранью тринадцать лет. И за все лишения, испытания и сложности не получил ровным счетом ничего. Люди, называющие его счастливчиком, уникумом и прочими громкими эпитетами, не понимали, что буквально насмехались ему в лицо. Где его счастье? В чем, спрашивается, уникальность? Вера, в которую вселилась ведьма всего на час, и та начала видеть пророческие сны.

А что он? Да ничего!

Даже читать и писать пришлось учиться заново. Спасибо хоть ходить не разучился.

А Вера, его любимая сестра, ради которой он и поперся на то кладбище, не оценила стараний и плюнула в душу больше всех. Он видел, как она сохла по своему Воронову, смотрела дурочкой издалека, вздыхала и прятала взгляд, стоило уроду пройти мимо. Михаил просто хотел помочь своей сестренке, устал видеть ее страдания.

Он один знал, что для исполнения желания мало припереться за старое русло, нужно обязательно найти что-то, о чем он теперь не мог вспомнить, но совершенно точно нашел тогда.

Нашел и спрятал.

Та ночь сохранилась для него обрывками воспоминаний, куцыми эпизодами. Будто вспышками перед внутренним взором возникали картинки, из которых никак не удавалось собрать законченный сюжет. Отчетливее всего запомнилось, как к нему тогда вышла ведьма, будто из воздуха соткалась. Вышла и смотрит глазами без зрачков. Михаил тогда решил, что глаз у нее вовсе нет, только пустые глазницы. Подойти бы, рассмотреть, а ноги не идут.

Ведьма подошла сама. Вот только что стояла поодаль и уже оказалась настолько близко, что можно было бы уловить ее дыхание.

Можно было бы, если бы она дышала!

С глазами у ведьмы все оказалось в порядке, на месте глаза. С самой только ведьмой творилось неладное. Движения ее были ломаные, резкие, будто на шарнирах несмазанных, и голова, и руки с ногами. А уж как она уронила голову на плечо, тут он вскрикнул по-девчоночьи, но с места сойти так и не сумел. Голова ведьмы лежала на плече так, словно к шее не крепилась. Было страшно увидеть рану и белые обломки костей, потому Михаил продолжал смотреть в колодцы глаз.

Когда высоко над ними раздался вороний клекот, ведьма вдруг встрепенулась, вернула голову в естественное положение и… улыбнулась, сделавшись похожей на обычную девушку. Красивую даже.

Ворон тем временем спикировал вниз, утвердившись у нее на плече. Михаилу еще подумалось, что ведьме наверняка очень больно от птичьих когтей, но она смотрела на ворона и лицо ее расцветало. Нарушая все законы, на ночном небе выглянуло солнце, золотя мертвенное-бледную кожу.

Ворон в отличие от ведьмы точно был слепым. Молочные бельма выделялись на черном фоне пера, светились, отражая свет.

– Верни, что забрал! – Ведьма не размыкала губ, ей не нужно было размыкать, чтобы говорить. – Отдай и поворачивай назад!

Испытывает, подумал Михаил и упрямо мотнул головой. А мог бы, так и пошел бы на нее буром. Вот еще – мертвячку бояться! Хотела бы, убила, а эта стоит себе и ворона своего убогого по голове гладит. Стоило так подумать, как ноги обрели послушность, под ними опять ощущалась твердыня земли. Он еще немного потоптался на месте, а потом припустил вперед, не обращая внимания на ведьму. Зря не обращал, как оказалось. Пока он вышагивал, она все за его спиной шептала. Слов не разобрать, далеко ушел. Обернулся – нет ведьмы. И деревьев нет, нет неба. Вокруг только серая, похожая на клокатый туман бесконечность.

Михаил побежал и бежал до тех пор, пока в груди не начало жечь, а в бок вгрызаться невидимая пасть с рядом острых зубов. Пришлось остановиться.

Оглянувшись по сторонам, он не понял, какое преодолел расстояние. Все тот же туман или чем оно на самом деле являлось – это серое и бесконечное?

То, что выхода нет, он принял не сразу, все надеялся проснуться, щипал себя, бил по щекам, ничего не помогало. Пробовал смириться, тоже плохо вышло. Пока не услышал голос сестры. Она звала его, и Михаил, ориентируясь на зов, поверил, что сможет выбраться.

Бесполезно. Серая бесконечность стала его тюрьмой.

А Вера, его родная кровь, ради которой он собой пожертвовал, взяла и уехала! Просто подошла однажды, приобняла за плечи и сказала:

– Ты ведь справишься здесь без меня? Я буду тебе звонить и примчусь по первой же просьбе. Договорились?

Михаил кивнул, спрятав в карманы кулаки. Он тогда решил, что убьет Воронова, который и без того должен был сдохнуть в той лодке, а Вера его зачем-то вернула. Пусть бы он бродил по серой пустоте. Это было бы честно!

Он даже ходил к дому Воронова, где, как оказалось, тот давно не жил, сбежал еще раньше. Михаил обрадовался, ведь если нет Воронова, значит, и Вера никуда не уедет. Он бросил ее, как уже делал однажды. Теперь сестренка будет только его, и ни с кем ее не придется делить. Домой он летел как на крыльях.

…Комната Веры пустовала. Он не услышал, как сзади подошла мать, ткнулась лбом между его лопаток, обняла за талию. Наверное, она собиралась что-то сказать, но никакие слова не способны были заглушить обиду, которая родилась в нем в ту секунду.

Вера звонила почти каждый день, но он ни разу не взял трубку. Блокировать ее номер не стал, пусть знает, что он видит ее попытки и игнорирует их. Говорить с предательницей ему не о чем!

А вскоре звонки прекратились, и тогда он разбил телефон о стену, не вынеся постоянной тишины.

Ему бы сбежать, уехать подальше, не вспоминать и не думать больше! Только где жить и чем питаться? Он же ничего не умеет, не было у него возможности научиться! Чувство, растущее внутри, затмевало все остальные, в том числе и здравый смысл, и он наверняка сбежал бы, ведь остановить его тоже было некому. Если бы однажды в дверь не позвонили.

На дворе стоял апрель, народ отмечал церковный праздник, а в такие дни Жора не проводил приемов, они с матерью уезжали куда-то на целый день, и квартира куталась в блаженную тишину. Открывать решительно не хотелось, однако некая сила подняла Михаила с дивана и толкала в спину.

– Иду! – крикнул он из коридора и уже тише добавил: – Кого только черти принесли?

Черти принесли двоих молодых парней в белых рубашках, черных брюках и начищенных до блеска башмаках. Они улыбались ему так, как никто не улыбался очень давно: открыто, искренне.

– Здравствуйте, – начал один из них, тот, что казался старше, – вы готовы открыть свое сердце и поговорить о господе нашем?

От неожиданности Михаил начал заикаться, и нужные слова никак не подбирались, поэтому он просто кивал.

– Мы можем пройти?

Кивок.

– Где будет удобно разговаривать, чтобы нам никто не помешал?

Снова кивок, теперь в сторону кухни. Кухню он ненавидел, а тут вдруг сам повел на нее необычных гостей.

Они проговорили до самых сумерек, новые знакомые оставили после себя несколько ярких брошюр и пригласили Михаила на собрание, проходившее три раза в неделю в старом Доме культуры.

Вот она его награда за лишения и страдания! Больше он не останется один. Никогда!

Ему пообещали, и он поверил!

Сидя в стылом больничном коридоре, ожидая своей очереди, он мечтал об одном – скорее попасть туда, где его ждут. Мать сидела рядом, сложив руки поверх сумки, утвердившейся на коленях, и была похожа на нахохлившуюся птицу.

– Мам, может, хватит уже? – голос хриплый, придавленный тяжестью здешней атмосферы.

– О чем ты, сынок? Чего хватит?

– Этого всего! – он неопределенно взмахнул рукой, но мать поняла правильно.

– Так доктор велел, – она даже не повернула головы в его сторону, – значит, нужно. Потерпи, мы следующие идем.

– А если я не хочу?

– Миша, ты уже не ребенок, не капризничай.

– Вот именно! Мне скоро тридцатка стукнет, тогда тоже будешь меня за ручку водить? С психами ведь так поступают?!

– Ты никакой не псих! – произнесла она сквозь зубы. Рядом никого не было, но мать все равно боялась, что их подслушают. – Мы это уже обсуждали!

– Тогда дай мне уйти, раз я никакой не псих.

– Иди. – Она все еще не смотрела на него, стараясь казаться спокойной и даже равнодушной, но за нее все говорили заострившиеся скулы и побелевшие костяшки пальцев.

Конечно, никуда он не ушел. Если уйти сейчас, тогда его точно запрут дома, либо еще чего похуже. Нельзя терять едва обретенную свободу! Нужно подождать, набраться терпения и благоразумия. Вот уж чего у него было в избытке, так это – терпения. За тринадцать-то лет успел выработать нужное качество.

Вытерпев бесконечные, повторяющиеся из раза в раз вопросы и наконец оказавшись на улице, Михаил вдохнул прозрачный, пахнущий отдаленной горечью сентябрьский воздух. Мать смотрела, неодобрительно поджав губы, все еще цепляясь в сумку, как за какое-то сокровище.

– Вон автобус наш! – Его толкнули плечом. – Задержи, я не успею добежать!

– Мам, вообще-то у меня сегодня собрание. – Она знала и специально злила его. Нравилось ей его злить. – Возьми такси, зачем в общественном транспорте трястись?

– Нашел богачку! – огрызнулась она. Затем сунула руку в сумку, достала кошелек. – На вот!

Он смотрел на протянутые матерью купюры, не понимая, что происходит. Только что отказалась от такси из-за дороговизны и тут же пытается всучить ему сумму в три раза больше.

– Зачем? У меня есть деньги.

– Лишними не будут, бери. Не хватало еще, чтобы ты на своих собраниях с урчащим животом сидел. Помогает хоть?

– А? Что? – от удивления и неожиданности Михаил не понял, о чем она говорит.

– Собрания твои помогают, спрашиваю?

– Мне там нравится, – искренне ответил он, уйдя от прямого ответа.

– Вот и хорошо. Деньги не экономь, в кафе зайди, или, может, у вас там столовая какая есть. Разберешься, в общем! Сегодня допоздна опять?

Мать сыпала словами, а он стоял, сжимая в кулаке деньги, не понимая, что с ним творится. В груди разливалось непривычное тепло, глаза пощипывало, и в носу было щекотно. В сером тумане он часто плакал, но те слезы другие, больнючие. За те слезы не было стыдно. Может, потому что никто его не видел и можно было реветь сколько влезет, все равно серость сжирала все ощущения, кроме одного – чувства одиночества. Или потому, что слезы оставались единственным напоминанием, что он еще жив?

Эти слезы – совсем другие. Не слезы даже – один намек. Чего плакать-то, когда все замечательно? Вот именно – замечательно! Серый туман рассеялся, нет его больше! Значит, и ныть пора прекращать!

– Спасибо, мам!

Что еще он мог сказать? А деньги ему в самом деле необходимы, как раз сегодня нужно делать взнос. Он и так уже три раза пропускал.

– Ой, ступай давай! Куртку только застегни, ходишь нараспашку!

Он развернулся и поспешил в противоположную от автобусной остановки сторону. Мать смотрела вслед, он спиной чувствовал ее взгляд, даже хотел обернуться, удостовериться, но не стал.

У входа в ДК уже собрался народ, стояли обособленными группками, время от времени косясь друг на друга. Бывший клуб порезали на части, как именинный торт, и раздали в аренду, вот и собирается теперь здесь разношерстная компания. Кого-то Михаил уже знал, им он сдержанно кивал, никогда не подавая руки. С некоторых пор ему стали неприятны прикосновения к посторонним людям, пусть и такие формальные. Сегодня подходить ни к кому не хотелось, он даже подумал постоять в сторонке, пока люди не начнут торопливо заходить внутрь, будто школьники, услышавшие звонок. Возможно, он так и сделал бы, даже порадовался, что все оказались заняты разговорами и никому нет до него дела, когда на плечо легла рука. Он дернулся и резко обернулся.

– Извини, я все время забываю, что нельзя тебя трогать.

Ася стояла в своей сиротской курточке и затертых джинсах, прижав обе руки к груди. На лице странное выражение, точно она готовит какую-то каверзу и вот-вот посвятит его в свои планы.

– Ты вроде не хотела больше приходить. – Прозвучало без малейшего намека на претензию, однако она все равно вздрогнула, чуть дернув плечами и моргнув.

– Не хотела, – не стала спорить она и наконец убрала руки от груди, только для того, чтобы сунуть их в карманы. – Потом взяла и передумала!

– Из-за меня?

– Вот еще! – фыркнула и покраснела. – Надо же такую глупость придумать!

Она не умела контролировать эмоции, и он это знал. Наблюдать за ней было даже забавно. Когда-то давно, еще до серого тумана и бесконечной тоски, у него был хомячок, которого посадили в трехлитровую банку, засыпанную почти наполовину газетными клочками. Вот за тем хомячком ему нравилось наблюдать точно так же. Правда, пушистый комочек все больше спал и только ночью его возня, приглушенная толстыми стеклянными стенками, напоминала, что тот все же способен активничать.

Ася не умела контролировать эмоции, а хомячок не умел краснеть, как это делала она. И, возможно, никто не умел. По крайней мере, он никогда раньше не примечал подобного. Сначала щеки ее слегка розовели, после наливались пунцовой гущей, а уж та растекалась дальше, захватывая лоб и даже нос, кончик которого все время оставался бледным, похожим на островок нахальства. Наверное, если присмотреться, можно было бы увидеть Асину уменьшенную копию, стоящую на том островке и размахивающую флагом.

– Оно и видно! Пойдем, уже впускают.

– Подожди! – подавшись вперед, она вдруг замерла. – Я соврала. Ты прав, я пришла из-за тебя. Прекрати себя уничтожать, не ходи туда больше.

И вроде говорит совсем тихо, едва ли не приходится прислушиваться, а в голосе такой надрыв, что так и бьет по ушам. Она разозлила его этой своей непосредственностью и честностью на грани глупости. Всегда такой была, сколько он ее знал. Все люди как люди, она же не от мира сего. Блаженная!

– Не мели чепухи! Если бы я хотел себя уничтожать, сидел бы дома. Ты идешь или как?

– Не знаю. Наверное.

– Наверное – да, или наверное – нет? Определяйся скорее!

Почему-то ему очень хотелось, чтобы она все же приняла положительное решение, и он почти готов был попросить ее сам, когда она сначала вся сжалась, а после выпрямилась сорвавшейся пружиной и почти бегом припустила к зданию.

– Эй, подожди меня! Ты слишком быстро бегаешь!

Она не остановилась, но темп сбавила, и у массивной двери, которую никак не заменят на новомодную пластиковую, они оказались одновременно. Ася замешкалась, одернула короткую курточку и замерла, будто ожидая чего-то. Кажется, в этой же курточке она ходила и прошлой зимой. Странно, что он запомнил. Да и зачем?

Второй раз за день с ним происходило нечто, к чему он не привык. Сначала мать, теперь эта вот. Там в серой бесконечности ему никто не помогал, и он выживал сам, как мог и как умел. Мать и Ася должны быть счастливы и благодарны за один только шанс находится в мире, где существуют краски, звуки и запахи.

Вспомнилось, как первые сутки после выхода из небытия он просто проспал. Там он смертельно устал от бесконечного блуждания и ожидания чего-то. Однажды наступил момент, когда даже ожидание закончилось, как заканчивается зубная паста в тюбике. Как ни дави на него, сколько ни разрезай упаковку, рано или поздно придется выбросить.

Здесь все иначе, не надо блуждать и все пути открыты, просто нужно захотеть пойти выбранной дорогой. Почему тогда он снова видит клоки серого нечто? Почему боится, что на самом деле до сих пор бродит там, не зная покоя? Если так с ним играют проклятые ведьмы, то лучше бы ему никогда не узнать правды.

За размышлениями незаметно проплывали мимо него темные переходы с глянцево поблескивающими стенами, выкрашенными краской неопределенного цвета, полы с протертым до дыр старым линолеумом, бесконечные двери и уходящие в никуда закутки.

В зале, куда они с Асей вошли вместе, играла тихая музыка, вновь прибывшие рассаживались на стоящие в несколько рядов стулья. Его место было свободным, никто его не занимал, хотя Михаил никогда не заявлял никаких прав. Рядом оказался еще один свободный стул, на который незамедлительно плюхнулась навязавшаяся спутница.

Едва дождавшись утра, он выбежал из дома, сжимая в руке брошюру с написанным аккуратным почерком адресом. Не думая о том, что собрания, как назвали встречи двое его новых друзей, могут проходить по строгому расписанию, он спешил туда, где его ждали.

Ему повезло. Двери старого ДК оказались не заперты. На входе дежурил охранник, даже не поднявший головы, когда мимо него проскочил возбужденный молодой человек. Михаил шел, будто знал точный ориентир, не разу не заплутав в переплетении переходов, и когда услышал приглушенную музыку, сердце его забилось чаще. Это оно вело его, а сердце не может ошибаться!

В просторном зале оказалось многолюдно. На сцене, а скорее невысоком подиуме, у микрофона стоял мужчина в белоснежной рубашке и черных брюках. Рубашка его буквально светилась в полумраке, и Михаил шел на ее свет, как заплутавший корабль в бушующем океане плывет к маяку. Свободных мест было немного, но одно конкретное привлекло его внимание сразу же. Первый ряд и всего полтора метра отделяют его от того, к кому так и хочется прикоснуться. Он как-то сразу почувствовал родство с этим человеком, даже не вслушиваясь в слова, влекомый его голосом, он сидел, открыв рот, заранее веря всему, что услышит.

– Аллилуйя, братья и сестры! – полетело в зал.

– Аллилуйя! – подхватили десятки голосов, сливаясь в один общий призыв.

Включили свет, народ в зале оживился, и только Михаил оставался неподвижен. Он не двинулся с места, когда люди стали покидать помещение и даже когда к нему подошел тот самый мужчина со сцены. Он улыбнулся просто и открыто, моментально располагая к себе.

– Здравствуй, брат, – сказал он, присаживаясь перед Михаилом на корточки. – Ты знаешь, что я ждал тебя?

– Как вы догадались, что я приду?

– Он мне рассказал.

– Он?

Мужчина кивнул и, подняв указательный палец, пояснил:

– Там все знают о каждом из нас. А он – наш Господь, никогда не оставит в беде заблудшую душу. Тебе тяжело, я знаю. Но также я знаю, как тебе помочь. Ты готов открыть разум перед ним, чтобы начать новую жизнь?

– Получается, он послал вас ко мне? Или меня к вам? Я не понимаю. – Он нервничал, боялся сморозить глупость или чем-то обидеть славного человека.

– Ты все поймешь, брат, – мужчина выпрямился, протянул руку. Михаил подал свою в ответ. – Сегодня была короткая проповедь, приходи завтра, я снова буду ждать тебя. Ты придешь?

– Конечно! – горячо пообещал Михаил, понимая, что готов ночевать на улице, лишь бы не пропустить новую встречу. – Как вас зовут?

– Зови меня пастырем, брат. Если ты захочешь, мы не будем произносить твоего имени. Для него не существует имен, он не делит людей по цвету кожи, ему не важно, богат ты или беден. Ты принимаешь эту истину?

– Принимаю! Всецело принимаю!

– Вот, возьми, – мужчина подал ему тонкую книжицу с изображением цветущего сада на фоне красивейшего рассвета. – У тебя есть только ближайшая ночь, чтобы начать все сначала. Прочти написанное здесь, и завтра я спрошу, что ты понял из изложенного. Ты прочитаешь, брат?

– Да!

– Осознаешь ли ты важность происходящего с тобой? Не побоишься попрощаться с прошлым во имя нового?

Михаил едва не рассмеялся мужчине в лицо. Уж кому бояться порвать с прошлым, только не ему. Как же он был счастлив! Не передать словами того внутреннего ликования, ознаменовавшего конец испытаниям!

– Осознаю, пастырь! Ничего не боюсь!

– Я вижу, ты честен со мной, брат, – пастырь говорил, не переставая смотреть прямо в глаза, даже ни разу не моргнув при этом, – я тоже буду с тобой предельно откровенным. Не все захотят твоего перерождения. Кто-то может встать на пути исправления, попытаться помешать. Знаешь, кто руководит такими людьми? Ответь мне!

– Дьявол! – Слово обожгло горло и язык, упало на пол тлеющим угольком, и Михаилу даже показалось, что он увидел, как пастырь давит его подошвой начищенного до блеска ботинка.

– Ты встречал его, брат! Дьявол коснулся тебя! Отсюда твоя боль. Не терпи ее, выплесни!

Мужчина призывно раскрыл объятия, и Михаил, не задумываясь, бросился ему на грудь. Слезы казались едкой кислотой, прожигали на щеках глубокие, болезненные борозды, зато внутри стремительно таял кусок льда, сдавливающий до сих пор легкие, сердце и желудок. Облегчение, которого Михаил так жаждал пришло неожиданно и вдруг, как по щелчку пальцев. Он чувствовал себя абсолютно счастливым и самую чуточку обманутым. Все ведь могло произойти гораздо раньше, приди он сюда не сегодня, а тогда, пятнадцать лет назад.

Он не видел, как за ним наблюдала худенькая девушка, опершись о швабру, она будто ждала, когда эти двое наконец уйдут, чтобы можно было продолжить уборку. Не видел он и того, с какой тоской и жалостью девушка смотрела ему вслед, провожая взглядом.

С тех пор Михаил не пропустил ни одного собрания, по-прежнему не обращая внимания на ту, что каждый раз приоткрывала рот, стоило ему пройти мимо, будто хотела заговорить, но никак не решалась.

Пастырь за короткое время смог сотворить чудо, о котором не мечтали дипломированные доктора, хотя мать все равно списывала происходящие с сыном перемены на достижения медицины. Он не спорил, пусть думает, как ей нравится. Одно Михаил усвоил твердо: нельзя никому говорить, куда и зачем он ходит. Так и родилась легенда о некоем клубе, где встречаются потерянные индивидуумы вроде него. Мать, конечно, пыталась разнюхать информацию, ей нужно было контролировать все его передвижения и контакты, но ничего у нее не вышло. Кто она такая, чтобы тягаться с Богом!

Михаил видел, как его новые друзья жертвуют деньгами в конце почти каждой проповеди, отчаянно выворачивал карманы, каждый раз получая одно и тоже – шиш! Мать давала ему деньги, которых совсем не хватало, приходилось копить, чтобы не выглядеть совсем уж скупердяем.

Когда впервые залез в чужую сумку, Михаил не запомнил. Зато в памяти отпечаталось бледное, напуганное личико заставшей его за неприглядным занятием девушки. Худющая, с прозрачной до синевы кожей, жидкими волосиками, собранными на старческий манер в пучок, она зажала рот ладошкой, расширившиеся глаза влажно заблестели.

– Сдашь меня? – с вызовом спросил он, пряча добычу. Невольная свидетельница попятилась, но, натолкнувшись спиной на стену, остановилась. – Иди, чего встала! Ну же!

– Пообещай, что никогда так больше не поступишь, – жалобно попросила она. – Скажи, сколько тебе нужно денег?

Михаил назвал сумму, и девушка опять зажала рот ладошкой.

– Зачем тогда предложила, если у самой ни гроша? Ты ведь уборщица здешняя? Так я и думал – нищенка! А я знаю, у кого брать, они не обеднеют, и сюда тоже приходят, потому как с жиру бесятся! Пастырь не может их прогнать, он всем помогает и не разделяет паству по величине дохода. Но я же вижу, что деньги ему все равно необходимы, чтобы платить за помещение, книги и прочее. А эти… – Лицо Михаила скривилось. – Суют по копейке, когда на самом деле могут дать гораздо больше! Ты тоже могла бы мне помочь, вместо того чтобы осуждать.

Она долго молчала, теребя ворот застиранной кофточки. Михаил уже подумал, что она собралась уйти, когда девушка быстрым шагом преодолела разделяющее их расстояние и выпалила на выдохе:

– Пастырь тебя обманывает! Он всех вас обманывает!

– Замолчи! – Михаил схватил девушку за запястья, встряхнул ее, как тряпичную куклу. Голова несколько раз дернулась, будто шея не была способна ее удерживать. – Хорошо, что пастырь тебя не слышит!

– Пусти! – Серые глаза налились тяжестью грозовых туч, а на пушистых ресницах заблестели искорки, похожие на снежинки, и Михаил ослабил хватку. – Можешь продолжать ему верить, мне все равно! Но я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму из-за этого мошенника!

– Какое тебе вообще до меня дело? Чего привязалась-то?

– Ты сильно заблуждаешься, если думаешь, что хоть кому-то в целом мире есть до тебя дело! Я просто вижу, как ты себя грызешь, разыгрывая жертву. Обвиняешь богачей, искренне веришь, будто проблема в твоем пустом кошельке, когда на самом деле настоящая пустота – в душе. Вот только здесь тебе ее нечем заполнить, напихают пустых обещаний, как ваты в мешок, и все!

– Если бы ты побывала там, где был я, сейчас так не говорила бы. Дай пройти! – Михаил отпихнул девушку в сторону, мимоходом отметив ее куриный вес. Совсем, что ли, не жрет? Небось на диетах сидит, чтобы жопа не росла, вот и ходит живой скелет.

– Таких как ты у нас в детском доме называли нытиками! – Слова ударили в спину каменой дробью. Неприятно, но не смертельно.

Он не стал ничего отвечать, отдавая себе отчет в том, что его правда слишком фантастична для произнесения ее вслух. Девчонка не поверит, да еще чего доброго поднимет его на смех. Хватило же у нее ума плести небылицы про пастыря.

Украденные деньги закончились быстро, но он знал, где достать еще. Действуя почти на автомате, он не сразу понял, что вокруг собрались люди и все они смотрели на него. Девчонка тоже пришла и тоже смотрела. Почему-то именно от ее взгляда хотелось укрыться, спрятаться. Она не осуждала его и ни в чем не обвиняла. Все было куда хуже – она его жалела. Сомневаться в том, кто его сдал, было странно, и все равно он искал причины, которые могли снять подозрения с нее, той, что не осуждала, а жалела. Ее слова о нытиках болезненным клеймом запечатлелись в мозге и не стереть его, не уничтожить.

Он почти засомневался в своих прежних установках, почти поверил ей, а не пастырю, когда тот явился все такой же сияющий и чистый. Толпа расступилась перед ним, пропуская вперед. Пастырь сказал именно то, что он хотел от него услышать:

– Не бойся, брат, я с тобой.

Мир не рухнул, не разлетелся на осколки, оставшись стоять на четырех слонах и древней черепахе. Бог не оставил его, услышал и послал спасителя.

– До сих пор обижаешься на меня? – Ася легонько ткнула Михаила в бок. – Думаешь, я хотела, чтобы тебя забрала полиция?

Он удивился, с чего она вдруг вспомнила ту давнюю историю. Про нее наверняка все забыли. По крайней мере ему хотелось так думать. Воровать он перестал, но не после неуклюжей Асиной моралистики. Она, наоборот, разозлила его, и в определенный момент захотелось доказать насколько та не права. Решающую роль в его решении сыграл пастырь, объяснивший, что деньги, добытые нечестным путем, не приносят счастья и влекут за собой боль и разочарования. Скажи ему кто-то другой подобное, а тем более тем же снисходительным тоном, послал бы к чертовой матери. Пастырь же имел удивительную способность доносить простые истины на какой-то глубинный уровень сознания. Ему хотелось верить и немедленно исполнять все, что он скажет.

– Поговорить больше не о чем? Может, лучше расскажешь, где пропадала и с чего вдруг решила вернуться?

– Не твое дело, где я пропадала! Я не обязана отчитываться. – Показалось или за нарочитой грубостью скрывалось волнение?

– Ведешь себя как глупая девчонка, – чуть склонившись к Асе, шепнул Михаил.

– Кто бы говорил! – фыркнула она и снова ткнула его острым локотком. На сей раз куда ощутимее и болезненнее. – Может, я и правда о тебе волновалась тогда?

– Для этого у меня есть мать, – усмехнулся он. Дурашливая перепалка забавляла все больше, распаляла желание продолжать. – Все равно не понимаю, как твое исчезновение может быть связано со мной. Неужели стало стыдно? Да и насколько я помню, после того неприятного инцидента ты продолжала ходить на собрания.

– Давай закроем тему, хорошо? – Горячая ладошка легла на колено Михаила. Он уже хотел привычно дернуться, но Ася сама убрала руку. В полумраке не разглядеть, покраснела ли она. А увидеть хотелось. Не просто увидеть, но и рассмотреть во всех подробностях. – Извини, я все время забываю о твоей… особенности.

Так вот как она называет это! Особенность. Пожалуй, ему даже нравится. Пусть так и будет. Он необычный, ведь у него есть особенность!

Поэтому закрывать он ничего не собирался! Чувствовал себя ныряльщиком за жемчугом, нашедшим подходящую раковину моллюска и находящимся в сладком томлении: что же там внутри? Странное, пока не обретшее форму чувство родилось и свербело где-то глубоко, требуя внимания и осмысления. Он даже поймал себя на мысли, что скучал по этой занозе, едва не отправившей его однажды в тюрьму. Но как и прежде, сейчас он искал для нее оправдания.

– А это у тебя что? – наплевав на «особенности», Ася протягивала к нему руку. – Фу, гадость какая!

– Не твое дело! – он и не думал, что возможность вернуть колкость представится так быстро. А вот о чем подумал, так о том, что ведет он себя, как мальчишка, хотя обвинил в инфантилизме ее. – Талисман!

– Странный какой-то талисман. – Ася поджала губы. – Противный даже.

– Вот и не смотри! – оскорбился Михаил, убирая за пазуху птичью лапку, попутно решая, как она могла выбиться наружу, веревочка была довольно длинной.

Он отвернулся от Аси и сразу встретился взглядом с пастырем. Всегда улыбчивый, открытый, в тот момент он смотрел на Михаила с ненавистью. Хотелось бы думать, что просто показалось, но пастырь не сразу смог взять себя в руки, и прежнее благостное состояние вернулось к нему лишь спустя время. Секунды, показавшиеся Михаилу вечностью, проложившей между ними пропасть. Про пропасть в голову стукнуло не просто так. Осознание случившейся катастрофы обрушилось на него со всей своей неотвратимостью.

Он едва высидел до конца проповеди и, когда вспыхнул свет, бросился к сцене. Пастырь скользнул по нему холодным взглядом, будто лезвием полоснул. Михаил понял, что в чем-то ошибся, но не понимал, в чем именно.

– Пастырь, – негромко позвал он, – мне нужен ваш совет.

– Не сегодня, брат, – отмахнулся тот и повторил уже тише: – Не сегодня.

– Значит, завтра?

– Нет. – Его лицо накрыла тень. – Завтра собрания не будет. Приходи через два дня, тогда и побеседуем.

Как ему прожить ближайшие два дня, Михаил плохо себе представлял. Мир, который так крепко стоял на четырёх слонах, все же начал рассыпаться, роняя осколки и целые глыбы с таким трудом выстроенной тверди в черноту космоса. Чем он заслужил подобное обращение? За что пастырь так с ним поступает?

Ася никуда не ушла, ждала в сторонке. Чего ждала – неизвестно! Может она тоже что-то такое почувствовала и, скорее всего, так же ничего не поняла? Да и ей-то что! Она никогда не верила пастырю, и вообще неясно, для чего приходила на собрания. Для чего пришла снова после того, как несколько месяцев где-то пропадала, тоже неизвестно.

Он осознавал, что два события никак не связаны между собой, и все равно винил ее; мысленно ругал последними словами, ненавидел! Хотел посмотреть так же, как только что на него посмотрел пастырь, и не смог. Не нашлось в нем той черной, вязкой злости, бурлившей в глазах единственного, кому он верил. Кого любил!

– Эй, ты как? – спросила она, поравнявшись с Михаилом. – На тебе лица нет. Что он тебе такого сказал?

Еще и издевается! Наверняка все слышала, а теперь хочет, чтобы он унизился второй раз, пересказав ей все. А он ее еще оправдывать пытался! Идиот!

– Надеюсь, ты довольна? – он развернулся так неожиданно, что Ася отпрянула. – Все из-за тебя!

Она хлопала своими глазищами цвета грозовых туч, готовых разразиться дождем, и делала вид, будто ничего не понимает. Выходило очень убедительно. Знай он ее чуть хуже, поверил бы не раздумывая.

– Ненормальный, объясни, в чем дело!

Она почти срывалась на крик, едва не выпрыгивая из короткой курточки. Кто-то схватил ее за грудки, встряхнул хорошенько. Раздался треск рвущейся ткани, и только тогда Михаил понял, что кто-то – он сам. Это его рука держит не на шутку напуганную Асю за порванный ворот футболки, под его кожей вздулись вены, готовые лопнуть, его суставы ныли от перенапряжения в сжатых кулаках.

Свидетелей сцены, к счастью, не было, люди успели разойтись. Даже охранник по какой-то неведомой причине оставил пост.

Михаила трясло крупной дрожью, зубы стучали будто от холода. Выдавить из себя даже слово никак не получалось. Ася продолжала сверлить его стальным взглядом, не делая попыток сбежать, спрятаться.

Прямо сейчас он мог убить человека. Не нарочно, по неосторожности. Но какое это имело бы значение в конечном итоге?

Провалы в памяти начались у него сразу после возвращения из серой пустоты. Так, выйдя из спальни, в следующий момент он мог вдруг оказаться на автобусной остановке в противоположном конце города. Он всегда был одет по погоде, значит, все же осознанно выходил из дома, садился в автобус или такси, чтобы добраться до нужного места. Вот только нужного – кому? Никаких мыслей и даже воспоминаний не оставалось, их будто ластиком стирали. Приступы пугали Михаила, но он никому о них не рассказывал, рискуя после своих откровений оказаться в психушке.

– Беги! – не сказал даже – прорычал. Кулаки все еще сжимались, в одном из них что-то кололо, впивалось в плоть.

Ася смотрела без страха, с вызовом смотрела и с места не двигалась. Что же она такая бестолковая-то?

– Сказал же, беги! – Железные тиски немного разжались, дышать стало легче, но он не мог предсказать дальнейшего развития событий, а потому боялся. Не за себя боялся, за нее. Провалится в беспамятство и очнется уже над хладным трупом.

Она, наконец, поняла. Сначала потопталась в нерешительности, потом посмотрела на его зажатые кулаки, шумно выдохнула через нос и сорвалась с места.

– Парень, ты чего здесь? Я дверь запираю, домой, шуруй.

Михаил обернулся, увидел охранника, щуплого дядьку с седыми зачесанными на пробор волосами. Дядька кивнул в сторону выхода и сам сделал пару шагов для пущей убедительности.

Ничего не ответив, Михаил вышел на воздух. Снаружи заметно похолодало, пришлось застегнуть крутку «под горло», втянув голову в плечи. Он быстрым шагом спешил к автобусной остановке, надеясь, что Ася успела уехать или вообще пошла пешком. Может, живет близко. Теперь, когда приступ прошел, ему стало стыдно, и смотреть в глаза той, на которой только что рвал одежду, ему совсем не улыбалось.

Да что там колет?!

Разжал кулак и с изумлением уставился на изящный медальон в форме волчьей головы, от которой тонкой змейкой отходила цепочка. Золотая, между прочим. Вещица, может, и мелкая, да денег все равно стоит. Почему Ася ее не продала и не купила себе новую куртку, потеплее нынешней? Он знать не знал сколько стоят женские шмотки, и не особо понимал ценность медальона, к тому же побрякушка выглядела старой и потертой. Возможно, потому и не продала, что не стоит украшение ничего.

Либо вещица краденая, и Аська боится светиться с ней в ломбардах. Еще его пеняла, когда у самой рыльце в пушку!

Сразу полегчало. Совесть решила выписать ему индульгенцию, сняв с души бремя. Он даже развеселился, представляя вытянутое лицо девушки, когда на ближайшем собрании вручит ей цепочку. И почти сразу увидел Асю. Она никуда не уехала. Стояла у обочины, прижав плечом мобильный телефон и голосуя свободной рукой. Она не смотрела в его сторону, но Михаил все равно спрятался за дерево. Очень скоро возле нее притормозила машина, мигнув габаритными огнями, и Ася юркнула на заднее сиденье.

В голове у Михаила все перемешалось. Такси и золотое украшение, пусть не слишком дорогое на вид, никак не вязались с образом сиротки. Да и потом она ведь работает уборщицей в клубе, даже взносы на собрании никогда не делала.

И вдруг нате вам!

Проследить бы за ней, узнать, где живет. Но даже если он прямо сейчас поймал бы такси, шансов на успешную погоню не осталось.

Пришлось дождаться автобуса и ехать домой, крепко сжимая золотой медальон в виде головы волка.

– Вы осознаете, насколько ваше обвинение серьезно? – следователь не сводил с нее сурового взгляда, и Ася чувствовала, как выстывает кровь в ее жилах. Холода она не боялась, любила даже и могла проходить всю зиму в пальтишке на рыбьем меху. Даже сейчас мороз, сковавший кожу, скорее намекал, что ей нечего опасаться.

Расправив плечи и почти услышав хруст ломаемой ледяной корки, она ответила утвердительно и повторила сказанное ранее:

– Я знаю, кто стоит за убийствами, которыми вы занимаетесь, господин Кольцов.

– И готовы изложить свои показания на бумаге?

– Вам придется поверить мне на слово и принимать решение самостоятельно. Не хочу связывать себя формальностями.

– Я слушаю. – Следователь был сильно недоволен, и хотя пытался не выдавать себя, получалось не очень.

– Его имя Виталий Смоляков, или как он сам себя называет, пастырь. Слышали что-то о такой организации, как «Церковь Седьмого апостола»? Так вот он проповедует там несколько раз в неделю и уже собрал приличное количество последователей.

– Лучше бы не слышал. Допустим, я вас послушаю и проведу проверку. Откуда у вас данные?

– Вот. – Она выложила на стол заламинированную карточку, пальцем придвинула ее ближе к полицейскому.

– Агния Вересова, – прочитал мужчина вслух, – журналист. У вас есть разрешение на подобные дела, гражданка Вересова?

– Пожалуйста, зовите меня Асей, господин майор, – ее губы скривила недовольная гримаса, – не люблю свое полное имя. О каком разрешении речь? Я просто собирала информацию, находящуюся в свободном доступе. И потом вы все равно вышли бы на меня рано или поздно. Привычка курить в стрессовых ситуациях меня погубит. Вот, пытаюсь бросать.

Мужчина сглотнул слюну и неожиданно ударил ладонью по столешнице с такой силой, что стоящая на краю чашка упала и покатилась по полу, чудом не разбившись, оставляя за собой коричневый чайный след.

– Вы вообще понимаете, что присутствовали на месте преступления в момент его непосредственного совершения?!

– Ошибаетесь. Я видела, как люди из секты Смолякова входят в недостроенный храм, слышала собачий визг. Мне и в голову не пришло, что потом они убьют того несчастного прораба. – Ася вскинула обе руки. – В тот день я просто следила за ними. Мне нужно было написать статью о секте.

– К убийствам-то вы зачем полезли? – едва не простонал следователь.

– Я после той собаки сразу уехала, – Ася вздохнула. – Мне показалось все настолько мерзким, что я не желала продолжать работу. Уж лучше выговор от начальства, чем такая грязь. Однако у меня были свои причины вернуться. – Она запнулась и наскоро добавила: – Личные. Не имеющие отношения к делу.

– Ну и решали бы свое личное, не впутываясь в переделки. Детективных сериалов насмотрелись?

– Все куда прозаичнее, господин майор, – Ася поставила локти на край стола, опустила голову на руки, – я поняла, что могу нарыть сенсационный материал, когда поняла, как связаны секта и убийства. Мне помогла птичья лапка.

– Вы и об этом знаете? Кто-то из оперов сливает информацию? Говорите, кто!

– Я не раскрываю своих источников. Заставить говорить вы меня не можете. И вообще, мне пора.

– Ну точно пересмотрели сериалов, – пульнул следователь ей в спину, когда Ася уже взялась за ручку двери. – Нам сложнее будет защитить вас, если вы не станете сотрудничать, а убийце будет проще вас убрать. Не думали, что за вами могли следить точно так же, как и вы за ними? Или синяки на шее – следы любовных развлечений.

– Я как-нибудь справлюсь, спасибо. – Натянувшийся струной позвоночник и вцепившиеся в ручку двери пальцы, усыпанные едва различимыми искорками, говорили красноречивее любых слов, но она действительно справилась. С собой справилась. Гордо покинула кабинет и только на улице ощутила, насколько ослабла.

Она ведь заезжала на съемную квартиру, переоделась и поправила растрепавшуюся прическу, а синяков не заметила. Не заметила и пропавшей цепочки с медальоном, спохватившись только следующим утром.

После насыщенного дня всю ночь Асе снилась снежная пурга, сквозь которую пробивался тоскливый волчий вой, отчего сердце девушки сжималось, а на щеках кристалликами застывали колкие слезинки.