– Товарищ майор, улыбнитесь. Ну же, смелее. Иначе я обижусь и не стану с вами разговаривать.

Кольцов вздрогнул, будто вдруг задремал и теперь его разбудили, неосторожно тронув за плечо. Женщина, сидящая напротив, совершенно определенно чего-то ждала от него.

– Простите, Инга. – Он положил на стол принесенное официантом меню и случайно задел бокал на тонкой длинной ножке. Бокал упал на скатерть, но не разбился, опасно откатившись к самому краю, где Кольцов успел его поймать. – Я не расслышал, что вы сказали, задумался.

Чувствовал он себя неуютно. Не только потому, что не любил ходить по подобным заведениям, предпочитая домашнюю еду, ну или в крайнем случае пиццу на заказ, а еще и потому, что отвык вот так сидеть с особой противоположного пола, пусть и без всякого романтического контекста. В конце концов, Перовскую он вызывал как свидетельницу в отделение, а оказался за столиком в ресторане. На других условиях встречаться с ним она не соглашалась. Законных оснований для допроса у Кольцова не нашлось, и скрепя сердце он пошел на условия женщины.

И теперь эта женщина, не отрываясь, смотрела на то, как он берет бокал, возвращая его на место. С ее и без того бледного лица, кажется, сошли вообще все краски.

– Вам нехорошо? – Он подался вперед. – Вы будто испугались чего-то.

– Нет, – тут же взяла себя в руки Инга, – просто переживала, что вы не успеете и бокал разобьется. Стол довольно… высокий.

Вела она себя странно. Переживала за посуду и совершенно спокойно говорила о жестоком убийстве человека.

Когда неделю назад его вызвали на треклятую стройку, он и думать не мог, что будет новый труп. Ему позвонил Марат и сказал, что для него есть нечто интересное на прежнем месте.

– Тима, сюда! – расставив руки будто для объятий, приветствовал его эксперт-криминалист. – Вот подарочек для тебя.

Эксперт указал на лежащего на полу мужчину лет сорока или чуть старше. Не возникало ни малейших сомнений в том, что убийство имело абсолютное совпадение с первым, четырехмесячной давности. Тот же меловой круг, оплывы свечей и кровавая маска вместо лица.

– Дай угадаю, – наклонившись к трупу, сказал Кольцов, – глаза и язык отсутствуют. Убили между тремя и четырьмя часами ночи.

– О да, мой проницательный друг, – радостно отозвался Марат.

– По телефону ты говорил о подарке. Неужели сделал вскрытие и обнаружил драгоценные камни в почках? Поделим твои двадцать пять процентов пополам?

– Ценю твой юмор, Тима, но нет. – Марат жестом подозвал стажера, который все время стоял в стороне, не решаясь подойти ближе. – Дружочек, покажи дяденьке следователю, что мы нашли.

– Есть! – отрапортовал молодой и протянул прозрачный пакетик.

– Что это? – Кольцов поднес пакетик к глазам.

– Это, Тима, засушенная птичья лапка. Очень похоже на ворона, а точнее, вороненка, размер маловат. – Эксперт сел на корточки и поднял за запястье руку покойника. – Трупик наш распрекрасный зажимал ее в кулаке, вероятно, сорвал с убийцы. Присмотрись, там ниточка имеется. Лапу носили на шее, используя как украшение или оккультный предмет, типа оберега.

– Пальчики есть?

– Слабые, но попробую что-то вытянуть. По базе пробью, может и будет чем тебя порадовать. А пока интересности. Интересность номер раз. Убиенного звали Анатолий Северцев, личность одиозная, в свое время наделавшая много шума. – Марат включил режим лектора, который не слишком нравился Кольцову, но если эксперта перебить, может обидеться, и тогда из него придется вытягивать каждое слово, а результатов экспертизы ждать в порядке «общей очереди» без дружеского блата. – Называл себя воплощением бога на земле и имел собственное религиозное течение. В конце девяностых пропал с радаров, пока не объявился вновь уже в образе колдуна на популярном нынче мистическом шоу.

– Погоди, – не выдержал и перебил его Кольцов, – хочешь сказать, он один из этих?

– Из этих, – Марат кивнул, стягивая с рук резиновые перчатки, – но это еще не все. Насколько мне удалось выяснить, дядька довольно говнистый и много с кем успел поцапаться. Требовал к себе особого отношения, видимо, сказывалось лихое прошлое. Отсюда интересность номер два. Накануне у него случился довольно серьезный конфликт с одним из участников, дошло до мордобоя.

– Отбираешь мой хлеб? – усмехнулся Кольцов. – Уже провел первичный опрос?

– Боже упаси, Тима! – эксперт поднял руки в капитулирующем жесте. – Все проще, имеющий уши да услышит. Тело обнаружил их ведущий, он же и по нужному номерочку позвонил, сообщил о случившемся.

– А интересность номер три будет?

– Экий ты ненасытный, Тима. – Марат цокнул языком и махнул рукой. – Пойдем-ка проветримся.

Снаружи светило по-летнему яркое, но уже не такое теплое сентябрьское солнце. Оно золотило серые стены храма, хотело скрыть творящийся за теми стенами ужас.

– Почерк убийства идентичен первому случаю, – заговорил Марат, едва они вышли на улицу, – но есть и отличия. Точнее, всего одно и, возможно, ничего не значащее. Однако я обязан проинформировать. Северцев сам пришел сюда как баран на заклание. Приехал на машине, зашел в церковь и умер. Ну как умер, его убили, конечно, но никаких следов борьбы или даже малейшего намека на сопротивление нет.

– Алкоголь? – предположил Кольцов.

– Не думаю, Тим, – покачал головой Марат. – Каким бы пьяным ни оказался человек, он должен понимать, что сейчас его начнут убивать. Здесь нечто иное.

– Тогда, может, гипноз?

– Сила гипнотического воздействия сильно переоценена, – Марат оседлал любимого конька, – никакое внушение не заставит человека спокойно лежать, пока ему вынимают глаза из глазниц и вырывают язык.

– Тогда что?

– Магия, – сказал как отрезал эксперт и уставился на Кольцова.

– Шутишь?

– Возможно. А возможно – нет. – Похоже, он говорил вполне серьезно, и Кольцова такие рассуждения напрягали. Если Марат уверует в силу сверхъестественного, как продолжать уже ему верить в человечество? – Северцев руководил одной из крупнейших в девяностые годы сект. По самым скромным подсчетам, состояние его исчислялось десятками миллионов американских денег. И это, заметь, в нищей стране, где каждый второй остался без штанов. Народ валил к нему толпами, таких финансовых вливаний не видел даже Мавроди с его пирамидой. Чем он мог их зацепить? Молчишь? Вот и я не понимаю. По свидетельствам очевидцев, Северцев творил настоящие чудеса, объяснения которым не смогла бы дать ни одна наука.

– Марат, прекращай. Не заставляй меня в тебе разочаровываться.

– А что, закончу карьеру и как запишусь в экстрасенсы, буду духов препарировать. – Он похлопал Кольцова по спине. – Ладно, Тим, забудь. Не в ту сторону меня понесло. Ступай к свидетелям, пока тепленькие.

Марат говорил с плохо скрываемой болью и злобой в голосе, будто хотел, чтобы Кольцов все понял. А не понял, так спросил бы в лоб. Ведь что-то у него произошло, что дает ему право поверить в магию и чудеса. Только чудеса те неправильные, злые чудеса.

Но Кольцов не спросил. В его мире не существовало леших и русалок, было лишь то, что можно потрогать руками. И философия его была прямая, что жердь, не позволяющая себя гнуть как вздумается. А начнешь гнуть – переломится.

День потянулся бесконечной резиновой лентой. Опрос свидетелей ничего нового не дал. Ведущий, Артур Теляков, что-то блеял, пытался перевести стрелки на других, мол, приехал он сюда не один, а с оператором и осветителем, просто первый зашел в церковь и обнаружил труп. Кольцов опросил и их, хотя понимал, что ни один из троих точно не имеет никакого отношения к убийству. Первый случай произошел задолго до появления телевизионщиков, и именно он стал поводом для их приезда. Можно было бы сочинить историю заговора, но она как-то не сочинялась.

Однако он не отказал себе в удовольствии отправить изворотливого ведущего в отделение для официального допроса. И пусть внутри заворочалась совесть, он придавил ее грузом ответственности. Совесть только и успела пискнуть: «Нужно искать злодея, Кольцов, а не проецировать личную неприязнь на реальное преступление».

Одно его радовало: теперь появился веский аргумент для разгона балагана. Как там Жора говорил, надо закрыть стройку? Вот он ее и закроет! А самого Жору снова отпустит. Если у Кольцова и всплывали какие-то мысли о его причастности к делу, теперь они рассыпались как карточный домик. Да, нельзя исключать наличия сообщников, но что-то подсказывало майору, что самое первое впечатление было верным. Не виноват Жора, хоть тресни.

– Товарищ важный полицейский, здравствуйте!

Кольцов, неприлично вздрогнув, обернулся. На него смотрела Инга Перовская. Была она в своем «вороньем» стиле, хотя одежда вроде другая и вместо берцев удобные кроссовки. Черные.

– Здравия желаю, – буркнул он, попытавшись улизнуть, но Инга не позволила, ухватив его за рукав.

– Вы мне сегодня снились, – прозвучало игриво и чуточку вызывающе.

Неожиданное заявление пронзило Кольцова молнией, лишив на некоторое время способности двигаться и связно отвечать.

– Не переживайте, – рассмеялась ведьма, – в приличном виде снились. Ваша строгость не оставляет вас даже в моих грезах. Расскажите, что здесь произошло? Я приехала досняться в паре сцен, а мне сказали, что Артурчика увезли в отделение.

– Хотите с ним повидаться? Могу устроить.

– Вы не выспались, товарищ майор?

Она будто издевалась над ним, играла как кошка с мышью и совершенно не боялась прямых намеков на возможные неприятности.

– Госпожа Перовская, – Кольцов попробовал переключиться на официальный тон, – а где вы были сегодня ночью примерно с трех до четырех часов?

– Я была с вами, – немедленно ответила она. – Светила луна, вы стояли весь такой строгий, будто каменное изваяние, и вид ваш был непроницаемо серьезным, вот совсем как сейчас.

– Отвечайте по существу, если не хотите получить повестку на допрос.

– По существу – я спала. – Ведьма сникла. – Одна в своем номере. Никто не сможет подтвердить моего алиби.

– Тогда ответьте, в каких отношениях вы состояли с убитым Анатолием Северцевым? – Кольцов не рассчитывал на успех, в нем снова заговорили раздражение и неприязнь. Не конкретно к этой женщине, а ко всему происходящему. Но она сама напросилась. К тому же ее ответ заставил майора напрячься.

– Мы были непримиримыми врагами. И я не единожды желала ему смерти.

– Вы понимаете, что сейчас косвенно признаете свою вину?

– Я понимаю лишь то, что лучше вам услышать это от меня, а не от других участников. – Она нервничала. Достала, зажав в руке, сигареты и дешевую пластиковую зажигалку. – Северцев был настоящим козлом, его все ненавидели. Спросите любого, почти все будут рады его смерти. По такому принципу придется пересажать половину наших. Толя доставал многих и умел давить на болевые точки. Не знаю, доложили ли вам, но в прошлом он руководил самой настоящей сектой. Я вообще не понимаю, как его могли взять в проект.

– Доложили, – разочарованно протянул Кольцов. При таком раскладе ему действительно придется опросить всех, кто общался с Северцевым, и решать, кого он обидел сильнее. Настолько сильно, что потянуло на мотив для убийства. Вдруг на сей раз работал подражатель или имела место попытка переключить внимание следствия? Исключать нельзя ничего и, соответственно, никого. Даже Ингу Перовскую.

– Тогда вы должны знать и то, что люди, с которыми когда-то начинал Северцев, возобновили прежнюю деятельность.

– В каком смысле?

– Новая секта. – Инга совсем не по-женски сплюнула себе под ноги, подкрепив свое действие матерным словцом, от которого даже Кольцов едва не покраснел. – Я ненавижу таких мразей, которые творят подобное с людьми. Они же народ зомбируют, а потом обирают до нитки.

Майор промолчал. Для него не существовало никакой разницы между сектантами и экстрасенсами. А Инга Перовская его мыслей не знала либо не стала озвучивать.

– Толя даже на собрания к ним ходил, – продолжила она и убрала в карман сигареты, так и не закурив. – Все обещал их уничтожить. У него компромат какой-то на них имелся или что-то подобное.

– Так, может, он с вами поделился информацией о том компромате? – Кольцов ни на что особо не рассчитывал, стрелял вхолостую.

– Не делился, – она тряхнула головой, убирая в сторону длинную челку, – он вообще странным был. То молотил без умолку, хрен заткнешь, а временами замыкался будто в своих мыслях и мог молчать часами. Я с ним три сезона полноценных отработала и рада, что больше не придется. И не смотрите на меня так, товарищ майор. Ненавидеть кого-то законом не запрещается.

– Верно, – он покивал, – если только ненависть не служит катализатором для совершения преступления. Как, вы сказали, называется секта, которую посещал Северцев?

– А я не говорила, хитрый вы лис.

У ведьмы оказалась удивительно открытая и светлая улыбка.

– Разве? – он изобразил растерянность. – Я очень невнимательный. Готов записать немедленно, чтобы больше не забывать. Говорите.

– Скажу, но не здесь и не сейчас.

– Хорошо, – тут же согласился Кольцов, – через полчаса в отделении устроит? Я даже сам вас подвезу.

– Товарищ майор. – Она подошла к нему так близко, что он ощутил едва уловимый запах ее духов. Цветочный аромат защекотал нос, захотелось чихнуть. Но Кольцов сдержался. Неприлично как-то чихать на даму. Пусть она и ведьма. – У вас нет никаких оснований задерживать меня. Можете провести беседу на месте, а вот в отделение отвезете, если против меня появятся улики. Правда, они не появятся, и мы можем так никогда больше не встретиться. Поэтому я предлагаю вам пригласить меня на ужин, где мы все обсудим в непринужденной обстановке.

Майор сглотнул, попытался отступить, но уперся спиной в открытую дверь машины. Ведьма облизнула верхнюю губу, медленно проведя по ней самым кончиком языка, и прошептала, буквально выдохнув в лицо Кольцова:

– Я мечтаю увидеть вас без кителя.

Пока он хватал ртом воздух, стараясь справиться с эмоциями, Перовская лукаво подмигнула и пояснила:

– Уверена, если вы придете в штатском, наше общение пройдет проще.

Она снова ввела его в ступор, как и в первую их встречу, и точно так же помахала рукой на прощание, когда Кольцов отъезжал от стройки.

Ресторан выбирала Перовская, но из-за загруженности Кольцова увидеться они смогли только спустя неделю. Стоя в прихожей у зеркала, он застегивал мундир, когда телефон издал короткий сигнал, сообщая о входящем эсэмэс. На экране высветилось всего несколько слов: «Я все вижу, товарищ майор».

Кольцов едва не взвыл.

Он действительно не планировал поступать ей назло. Все дело в том, что он очень давно не выходил куда-то помимо работы и заботиться о своем внешнем виде не имел особой нужды. До ближайшего магазина можно было запросто добежать в старых джинсах и свитере, а здесь, как не крути, повод.

Подумал и сразу одернул себя, дескать, никакой не повод, а рабочая встреча, допрос важного свидетеля. Он, конечно, мог уже сам разузнать, что за секта проводит свои собрания в городке, но убедил себя в необходимости разговора с Перовской. Вдруг она еще что-то расскажет, о чем не сообщила ранее.

Сидя за столиком, он сильно нервничал. Ведьма опаздывала, а кофе в заведении подавали жутко дорогой, хотя и вкусный. Официант уже несколько раз подходил с невинным вопросом, не желает ли гость еще чего-нибудь. Гость не желал, о чем не слишком вежливо тут же и сообщал. Официант испарялся, чтобы через некоторое время появиться снова.

Кольцов уже собирался встать и уйти, когда услышал мелодичный звон колокольчика и в зал ресторана вошла женщина в бежевом плаще и ярком, невесомом шарфе на шее. Она осмотрелась и, улыбнувшись, направилась в его сторону. Где-то он уже видел ее, но не смог сразу вспомнить, где именно. Вполне возможно, что пересекались по работе. Лишь бы она его не узнала и не решила подойти поздороваться.

Он позвал официанта, попросил счет. Разговаривать с кем-либо настроения не было. К тому же он злился на Перовскую, которую теперь точно придется вызывать повесткой, и пусть только попробует не явиться.

– Добрый вечер, товарищ майор.

Голос прозвучал совсем рядом, и отвлекшийся было Кольцов посмотрел на незнакомку. Она все же подошла. Что за невезуха!

– Извините, я ухожу. – Ему как раз принесли счет, и он, глянув на чек, сунул в папку купюру.

– Не будьте букой, товарищ майор, – она надула губы, и Кольцов понял, почему женщина показалась ему будто знакомой. – Не так уж сильно я задержалась.

Он хотел начать извиняться за свой внешний вид, ведь она просила прийти в обычной одежде, а он, обуреваемый духом мальчишеского бунтарства, взял и ослушался. Признаваться себе в том, что форма выступала сегодня в роли щита, Кольцов не собирался. Извиняться он тоже передумал.

– Перовская? Вы такая…

– Какая? – Она покрутилась на месте, позволяя рассмотреть себя со всех сторон.

– Другая, – только и смог выговорить он.

– Спасибо, приму за комплимент. Поможете мне раздеться?

– Да, конечно, – справившись с оцепенением, Кольцов встал и принял ее плащ.

Инга Перовская мало походила на ту, какой он ее запомнил. Без вульгарного макияжа, с убранными в небрежный пучок на затылке волосами, она казалась лет на десять моложе и куда привлекательнее. Короткое облегающее платье подчеркивало женственность фигуры, будто заново рисуя изящные формы, а свободного покроя рукава походили на крылья. Замшевые лодочки открывали взору тонкие щиколотки, прятать которые было настоящим преступлением.

– А я ведь говорила, товарищ майор, не верьте всему, что видите. – Чуть склонив голову набок, она будто наслаждалась его замешательством. – Образ ведьмы придумали на канале, я стала его заложницей. С другой стороны, могу спокойно выходить на улицу, не опасаясь, что меня могут узнать. Ведь я так и не научилась получать удовольствие от популярности.

– Материться вас тоже на канале научили? – Вопрос вышел странным, каким-то по-мальчишески дурацким.

– Отчасти. Продюсеры лепили из меня этакую злую мачеху, способную отправить в декабрьский мороз падчерицу за подснежниками.

– И вам комфортно в таком образе?

– Я привыкла. Поначалу сопротивлялась, а потом поняла, что очень удобно, приходя на площадку, переодеваться не только в черные шмотки, но и в совсем другую кожу.

Разговор тек неспешно, плавно переходя от одной темы к другой, и никак не приближался к нужному вопросу, ради которого Кольцов буквально перешагнул через себя и приехал в ресторан. Откуда ему было знать, что ведьму уже расколдовали и к нему явится настоящая принцесса.

Интересно, что нужно сделать чтобы расколдовать ведьму? Поцеловать, как поступают все без исключения сказочные принцы? Если да, то какой принц поцеловал Перовскую? И понравилось ли ей?

Укол непонятно откуда взявшейся ревности вывел Кольцова из едва установившегося равновесия. Какие к чертям принцессы и поцелуи? О чем он вообще думает! Может, она потенциальная преступница и специально пришла в таком виде, сочинив историю о злых продюсерах! А он сидит с открытым ртом, куда ведьма скоро начнет складывать лапшу с его ушей!

Ведьма и есть! Просто прикинулась принцессой.

– Инга, давайте все же вернемся к цели нашей с вами встречи. – Он говорил, а сам мечтал прикусить себе язык.

«Насколько же ты, Кольцов, закостенел, что уже забыл, каково это – сидеть за столиком с красивой женщиной и не думать о работе. Ну что тебе стоило еще немного поизображать из себя джентльмена», – подумалось ему, и во рту появился горьковатый привкус. Горчил вовсе не кофе, который он снова заказал и цедил небольшими глотками. Горчила его собственная жизнь, которую он самым откровенным образом профукал.

А Инга расстроилась. Тут к гадалке не ходи, как бы двусмысленно ни звучала эта фраза в обществе настоящей ведьмы. Уголки губ опустились, в глазах потухли дьявольские огоньки, и рука, которая лежала в непосредственной близости от его собственной, была немедленно убрана под стол.

– Конечно, товарищ майор, – сказала она, а Кольцов явственно расслышал разницу между тем, как она произносила те же слова раньше и теперь. – Спрашивайте, что вас интересует.

– Вы говорили о секте, которой некогда руководил погибший Северцев. Вспомните ее название и адрес?

– Неужели вы сами не смогли найти такую простую информацию, товарищ майор? – Показалось или игривые нотки вернулись в ее речь? – Они называют себя «Церковь Седьмого Апостола». Располагаются в здании бывшего дома культуры, на улице…

– Да, я знаю, где это. Северцев часто там бывал?

– У меня нет тех доказательств, которые вы могли бы приобщить к показаниям, товарищ майор.

– Что вы имеете в виду?

– Вряд ли вы сможете воспринять всерьез мои слова, например о том, что свечение его энергетических тел менялось после посещения собраний.

Она говорила совершенно обыденно о вещах, которые действительно не укладывались в стройную систему жизненных установок материалиста Кольцова. Но он все равно готов был ее слушать и если не верить, то хотя бы попробовать принять ее взгляды, разделить ее увлечения.

Когда-то давно именно так он понял, что влюбился в ту единственную, ставшую впоследствии его женой. Позже растоптавшей его сердце, навсегда оставив на нем жирный рубец, как напоминание – не доверять женщинам. Какими бы распрекрасными они тебе ни казались.

Влюбляться в Ингу он, конечно же, не собирался. Не стоит путать божий дар с яичницей, а взбудораженные гормоны с чем-то возвышенным и одновременно глубоким.

Несомненно, она привлекала его как женщина. Только влечение это сводилось исключительно к физиологии. Невозможно влюбиться с первого взгляда, как бы не муссировали данную тему в кино и литературе. Его реакции на Перовскую вызваны банальным любопытством и эффектом неожиданности от кардинальности перемен в ее внешности.

«Интересно, а она еще мечтает увидеть его без кителя?»

Кольцов заерзал на месте от неожиданного конфуза, успокаивая себя тем, что ведьма вряд ли обладает рентгеновским зрением и не сможет рассмотреть причину неудобства сквозь стол.

– Вы правы. – Он просунул два пальца за ворот рубашки, оттягивая его и мысленно отругав себя за желание пойти наперекор. Надел бы свитер с широким горлом, не задыхался бы теперь под женским взглядом выброшенной на берег рыбиной. – Свечения и мерцания в протокол не внести. Мне сообщили о конфликте Северцева с кем-то накануне его смерти. Надеюсь, вы не спали, когда произошел инцидент?

– Если бы я спала, товарищ майор, то не смогла бы врезать по его самодовольной физиономии, – спокойно ответила Инга, раскрывая меню. – Он не умел держать язык за зубами, и я с большим удовольствием вырвала бы его из поганого Толиного рта.

Кольцов едва не ляпнул, что за нее это сделал кто-то другой. Выпады женщины шокировали его, в тоже время завершая образ уже не экранной героини, а настоящего человека, они делали ее искренней, не стремящейся казаться лучше, чем есть на самом деле. Редкое качество в современном мире.

– Я девушка хрупкая, к тому же одинокая, – ведьма не смогла обойтись без нотки кокетства, – постоять за меня некому, вот и приходится самой отбиваться от врагов.

– Постойте, вы хотите сказать?..

– Да, вы правильно поняли. – Она не стала дослушивать, перебила на полуслове. – Я ударила Анатолия Северцева. Вы теперь меня арестуете, товарищ майор?

Инга говорила, не отвлекаясь от перелистывания меню. Ее речь казалась абсолютно стерильной, лишенной малейшей окраски эмоциями. С такой нервной системой она запросто могла совершать кровавые убийства. К тому же преступления напрямую касаются ее профессиональной деятельности. Опять же убрать конкурента – святой долг.

Бред, конечно, но проверить все мало-мальски рабочие версии его прямая обязанность.

– Скажите, Инга, – Кольцов тщательно продумывал каждое слово и старался следить за интонацией, только бы она не испугалась и не замкнулась в себе, поняв, что он ее подозревает, – на какой почве произошел ваш конфликт с Северцевым? И находился ли еще кто-то с вами в тот момент?

– Товарищ майор, мы ведь не на ринге дрались, – усмехнулась она, откладывая меню. – Если честно, не понимаю, почему столько внимания к обычной ссоре. Всего лишь пощечина.

Инга оперлась локтями о стол и положила подбородок на сложенные руки. Она не сцепляла пальцы в замок, картинно накрыв одну ладошку другой, и не мигая смотрела на Кольцова зелеными ведьмовскими глазищами.

– Давайте я сам буду решать, что имеет значение, а что нет. – Он изо всех сил старался выдерживать строгий тон и, кажется, впервые за всю свою карьеру рисковал провалиться. Он и не заметил, когда бразды правления взяла в свои руки Инга Перовская, поменяв местами его и себя. Ей оставалось только зажечь настольную лампу и светить ему в лицо, изображая каноничного дознавателя.

– Вы слишком серьезны, товарищ майор. – Инга завертела головой, высматривая официанта. – Я рассчитывала провести вечер в приятной компании, а вы все свели к своей работе. Очень жаль.

– Госпожа Перовская…

– Просто Инга, – попросила она. К их столику как раз подошел официант, готовый принять заказ, и Кольцов смог перевести дух, прежде чем продолжить разговор. – Товарищ майор, предлагаю начать с бокала вина, в котором, как известно, сокрыта истина.

Она что-то сказала официанту, несколько раз ткнула пальцем в строки меню, но Кольцов все прослушал. Волна размышлений накрыла его с новой силой. Хоронить себя заживо как-то глупо, ведь мир вокруг не рухнул, погребя его под обломками былого. Сколько раз он обещал себе начать все с чистого листа, столько же и откладывал, все время придумывая какие-то отговорки. Может, действительно хватит?

Хотя бы попробовать он может точно. И начать стоило немедленно.

– Инга, скажите… – Он закашлялся, будто поперхнулся. – На какой почве произошел ваш конфликт с Северцевым?

Не получилось немедленно. Майор полиции в нем оказался сильнее просто мужчины, имеющего определенный интерес к женщине. Но он обязательно постарается и попробует снова.

Позже. Не теперь.

– Товарищ майор, а вас в школе полиции учат разговаривать таким казенным языком? Спросили бы просто, за что я заехала Толе по роже. Или слово «рожа» не протокольное?

Перовская подтрунивала над ним, в чем-то даже насмехалась, а он, вместо того чтобы поставить ее на место, взял и покраснел. По крайней мере, уши вспыхнули как два факела и щеки запылали.

– Инга, пожалуйста, просто расскажите мне, как все было. Все, что я хочу, скорее найти настоящего преступника и, возможно, спасти чью-то жизнь. Мы не знаем, станет ли он выжидать еще четыре месяца, прежде чем выбрать себе новую жертву, или нападет на кого-то уже завтра.

Она плотно сжала губы, глубоко вздохнула и как-то судорожно выдохнула, прежде чем заговорить:

– Простите, товарищ майор, сама не знаю, что на меня нашло. Да и рассказывать особо нечего. Дурацкая история, от которой мне еще долго икаться будет. Если в телевизоре все выглядело более или менее пристойно, то в Интернете народ не выбирал выражений. Иногда мне кажется, что Толя предводитель тех троллей. – Она замешкалась и поправила себя: – Был предводителем. Туда ему и дорога.

Инга нервно повела плечами, выпрямила спину, но тут же снова ссутулилась, поймав заинтересованный взгляд Кольцова.

Она явно стеснялась своей фигуры, потому и на встречу пришла в соответствующем платье, удачно скрадывающем некоторые пропорции. Это было странно, потому как ничего сверхординарного лично он не видел. Никогда ему не понять женской души. Полненькие все время пытаются худеть, худенькие мечтают набрать пару килограммов, но лишь для того, чтобы объявить себя толстой и начать убиваться диетами.

Так же и с Перовской. Она обладала силой, не только внутренней, но и внешней. Однако не грубой мужской, а мягкой женской. При всем при этом в ней чувствовался стержень, и, называя себя хрупкой, Инга, конечно же, лукавила. Она была гармонична и оттого прекрасна, как богиня Деметра, какой ее представляют в мифах. Одной рукой такая женщина может подарить жизнь, другой, не задумываясь, забрать ее, если потребуется.

Кольцов даже головой потряс, отгоняя наваждение. Снова его мысли сходились к тому, что Инга могла быть причастной к убийствам. Ведь если потребуется и не будет другого выхода, то можно пойти на крайние меры. Осталось выяснить были ли у нее веские причины.

– Не уверен, что понимаю, о какой истории речь.

– Шутите? – Глаза ее округлились. – Теперь мне понятно, почему вы согласились прийти сегодня. Даже не знаю, стоит ли рассказывать.

Она замолчала, словно и впрямь решала, нужно ли говорить. А потом вдруг махнула рукой и с каким-то отчаянием произнесла:

– Мой папа очень хотел мальчика, а родилась девочка…

– Какая же ты бестолочь, Инга! Ну чего ты молчишь? Я будто со стеной разговариваю!

– Мам, я не хотела тебя огорчать. Прости.

– А чего ты тогда хотела? Почему я должна за тебя краснеть? Тренер сказал, что ты отказываешься сдавать нормативы. В чем причина?

– Мам, я… – Инга пыталась протолкнуть тягучий ком в горле, пока мать сверлила ее колючим взглядом. – У меня была причина.

– Какая? Какая у тебя может быть причина, скажи на милость? – Мать отвернулась к зеркалу, оттянула двумя пальцами мочку уха и терзала ее теперь крючком сережки в виде длинной подвески с жемчужной бусиной на конце. Сережки она давно не носила, и отверстие, скорее всего, заросло, но Инга не решалась сказать ей об этом.

– Ты не видела там, в мусорном ведре? – Инга вспыхнула, кончики пальцев противно закололо.

– И что? Помоги мне! – мать протянула сережку Инге. – Кстати, я ведь просила вынести мусор.

– Мам, дырочка заросла. – Язык едва поворачивался во рту, казался каким-то тяжелым и распухшим. – У тебя есть красивые клипсы, надень их.

– Черт с ними, с серьгами! – Женщина выхватила из руки дочери украшение и швырнула в раскрытую шкатулку к таким же сережкам, цепочкам и подвескам. – А вот с тобой мы не закончили. Зря, конечно, ты мне настроение испортила на ночь глядя, но чего еще от тебя ждать? Вся в отца!

В их семье это было самым страшным ругательством. И хотя Инга совсем не знала своего папу, она часто представляла, как однажды он приедет и заберет ее. Отчего-то казалось, что с папой ей обязательно будет лучше и не придется ходить в бассейн на тренировки, которые она ненавидела всем сердцем, но не смела ослушаться мать. Та в прошлом могла сделать хорошую карьеру в синхронном плавании, но незапланированная беременность сбила все планы. Оставалась мизерная надежда на возвращение в спорт после родов, да только ребенок родился не того пола.

Что здесь такого, подумали бы многие и оказались бы правы, только для отца Инги все закончилось в тот самый день, когда на свет вместо желаемого сына появилась писклявая дочь.

Он встретил мать Инги из роддома, и их молодой семье оставалось жить всего семь дней. Спустя неделю он просто исчез, оставив после себя звучную фамилию да кряхтящий сверток.

Ни о каком возвращении к тренировкам речь уже не шла. Бабушек и дедушек в анамнезе не имелось, и мать приняла непростое решение принести собственное существование в жертву на алтарь родительского долга.

Слова «любовь» применительно к Инге для нее не существовало. Она любила спорт, себя и сбежавшего подлеца, так и не ставшего ей поддержкой и опорой.

– Мне предлагали сдать ребенка в приют, – неоднократно откровенничала мать, – но я, как видишь, оставила тебя, хотя и могла избавиться как от лишней обузы. Мне ведь тогда едва девятнадцать исполнилось, жить бы и жить. И что я получила взамен? Черную неблагодарность!

Инга в такие моменты плакала, лезла с объятиями и извинениями. Мать же сидела с идеально прямой спиной, опустив руки на колени. Лишь однажды она погладила Ингу по короткостриженым волосам и сказала:

– У тебя есть шанс все исправить.

– Мамочка, я все сделаю! – горячо обещала маленькая девочка. – Ты у меня самая лучшая!

– Вот именно, – не спорила мать, – самая лучшая, и ты должна мне соответствовать. Завтра мы с тобой пойдем в бассейн. Очень надеюсь, что такую дылду возьмут хоть куда. Ну ка, повернись!

Мать грубо хватала Ингу за плечи и сама начинала крутить, будто товар на рынке, желая рассмотреть со всех сторон.

– Спина вроде не кривая, плечики мелковаты и руки слабенькие. Вся в отца!

Инга снова плакала и давала себе молчаливое обещание стать сильнее, чтобы справиться с любыми трудностями. Нельзя подводить маму!

Она старалась, буквально лезла из кожи вон, только бы не увидеть, как мать поджимает губы и старается отвернуться, пока Инга идет ей навстречу по выложенной крупной плиткой дорожке от бассейна к воротам. Там всякий раз стояли и другие мамы, папы, бабушки и дедушки, но ни у кого из них Инга не запомнила того выражения лица, с которым частенько встречала ее мать.

– Тренер пообещал отправить меня на областной смотр, – делилась Инга, стягивая с заметно увеличившихся плеч ранец и стараясь угнаться за широким маминым шагом, – говорит, я одна из лучших в группе.

– Никогда, запомни, никогда я больше не хочу слышать от тебя таких слов. – Мать смотрела на нее сверху вниз, ноздри ее трепетали, воздух из них вырывался с присвистом. – Мне не нужна посредственность! Учти и прими как данность. Поняла?

Инга кивала, проглатывала вязкий ком вместе с обидой и изо всех сил старалась удержать подступающие слезы.

С годами она научилась виртуозно скрывать эмоции, а слезы будто так и остались где-то глубоко внутри, превратившись в каменные сталактиты и сталагмиты, с которых очень редко падали скупые капли, и звук их падения гулко отдавался в пустоте.

Даже спустя много лет, стоя у обитого бордовой тканью гроба, в котором лежала женщина, лишь отдаленно похожая на ее мать, но с такими же плотно сжатыми губами, Инга оставалась внешне абсолютно спокойной, даже равнодушной. Никому было невдомек, какой ураган крушил ее внутренний мир в те самые минуты, пока гроб опускали в могилу и немногочисленные знакомые кидали в яму комья рыжего песка.

Когда Инга подошла, чтобы повторить дурацкий ритуал, под ее ногой начал осыпаться ненадёжный грунт и она почувствовала, как сама проваливается в разверстую пасть, где еще торчали острые бордовые углы.

– Ой! – вскрикнул кто-то, прежде чем Инга почувствовала, как ее подхватывают под мышки сильные руки.

Она так и висела над могилой, слушая набат в висках, не в силах хоть что-то сделать.

– Вон как мать дочку свою любила, даже с того света за собой позвала.

И тогда она разозлилась!

Вырвалась из чужих объятий, даже не посмотрев, кто именно ей помог, обвела окружающих невидящим взглядом и тихо произнесла:

– Я всех вас ненавижу! Будьте вы прокляты!

Народ отступил на шаг, даже не подозревая, что слова семнадцатилетней Инги в прямом смысле заставили их сделать это.

Черная волна, вырвавшаяся сгустком из ее груди, накрыла каждого, до кого смогла дотянуться.

Кто-то начал креститься, шепча молитву, кто-то просто уставился на нее, мол, чего взять с сумасшедшей, но абсолютно каждый почувствовал – произошло непоправимое.

Еще долго присутствующие на тех похоронах не понимали, откуда на них свалилось столько неприятностей. К счастью ничего фатального не случилось, а черная полоса бывает в жизни каждого и без постороннего вмешательства. Никто, кроме Инги, не связал происходящее с ее проклятьями. Инга понимала, а исправить уже не могла. Все, что она могла, впредь следить за языком.

То, что принято называть даром, открылось в ней, как сказали бы теперь, после пережитого стресса.

Во время одной из тренировок, на которой Инга, как всегда, выкладывалась на полную, не сразу заметила кровь там, где ее не должно было быть.

Просто не могло быть!

Она выскочила из бассейна, будто вода в нем вдруг вскипела, побежала в раздевалку и принялась торопливо стягивать мокрый купальник. Кровь осталась на трусиках, но Инга не чувствовала боли, да и пораниться она нигде не могла. Осмотреть себя у нее не хватило смелости, и она очень надеялась, что мама ей поможет. Пойти в медкабинет побоялась, она вообще боялась врачей и особенно уколов. Даже от вида йода и зеленки ее начинало трясти.

Ощущая постоянный дискомфорт, Инга кое-как добралась до автобусной остановки. Ей недавно исполнилось двенадцать лет, и общественным транспортом она пользовалась самостоятельно, до дома совсем недалеко, при желании можно было дойти пешком.

Только не в тот день!

Дома первым делом она выбросила в мусорное ведро испорченное нижнее белье и забралась в ванну.

Стало только хуже.

Ингу бросало в жар, тянуло низ живота, и, решив, что умирает, она заколотила в соседскую дверь. Там жила мамина сослуживица с сыном Денисом. Инга с Денисом были одного возраста, но не дружили, только здоровались, сталкиваясь у лифта.

Дверь открылась быстро, на пороге стояла тетя Наташа, и Инга торопливо рассказала ей о приключившемся.

– Мать у тебя совсем дура! – Она сразу поняла, что произошло. – Возвращайся домой и ложись в постель. Дверь не запирай, я приду минут через десять.

Инга выполнила все в точности и вскоре услышала шаги. Это была соседка. Она присела на край дивана, где, завернувшись в одеяло, уже лежала Инга. Теперь ее колотило от озноба. Тетя Наташа положила ей на лоб руку, не пытаясь скрывать беспокойство.

В общем вышло так, что о некоторых особенностях женского организма Инга узнала от постороннего человека. Мама отчего-то не озаботилась провести с ней ликбез.

– Так теперь будет каждый месяц? – запинаясь и краснея, спрашивала Инга. – Я правда не умру?

– От этого еще никто не умирал, детка. – Тетя Наташа гладила ее по голове, и ощущения от нехитрой ласки очень нравились Инге, она будто котенок подныривала под теплую ладошку, терлась об нее. – Зачем тебя так коротко стригут? У тебя красивые волосы, и длинная прическа тебе бы очень подошла.

Инга не знала зачем, но раз в месяц ее водили в парикмахерскую, где мать требовала сделать ей стрижку под мальчика. Мастера возмущались, высказываясь примерно как тетя Наташа, но мать оставалась непреклонна. Любые расспросы она обрывала, выдвигая один и тот же аргумент:

– Девочка занимается плаванием, и длинные волосы будут мешать.

Инга не спорила, принимая правоту матери, но все чаще замечала сочувствие на лицах окружающих ее людей.

Она заснула под тихий, успокаивающий голос соседки. Разбудила ее мама. Она была зла за самовольный уход дочери с занятий по плаванию.

– Даже не предупредила никого! Я вообще думала, что ты утонула!

– Мам, у меня случилось кое-что, – лепетала Инга. У нее никак не получалось выговорить новое длинное слово, услышанное от соседки. И вообще оно казалось ей почти неприличным. Не зря мать ни разу не произносила его при ней.

– Это у меня едва не случился инфаркт от твоей выходки! Мне назначили встречу сегодня, пока буду собираться, у тебя есть возможность объясниться. Зря я тебя не лупила!

Потом была сережка с жемчужиной, не желавшая цепляться за ухо, решение надеть клипсы, презрительно названные стариковскими и стремительное бегство матери. Откуда взялось именно такое сравнение, стало понятно позже. У подъезда мать встретила тетя Наташа и все ей рассказала. Только Инга об их разговоре ничего не знала, вот и боялась, пыталась намекнуть, показать.

В бассейн на следующий день она все равно пошла. Тренер велел сидеть на лавке и не соваться в воду, пока другие отрабатывали новый стиль гребли.

Зачем она приблизилась к краю бортика и кто ее толкнул, осталось невыясненным. Инга помнила яркую вспышку боли, которая оборвалась внезапно, погружая ее в мокрую темноту.

Пришла в себя от сильного кашля. Хлорированная вода раздирала горло, вырывалась наружу, стекала по щекам и шее.

– Перовская, ты как в воде оказалась? И чего не выплывала?

Над ней склонился тренер. Его футболка потемнела и прилипла к телу. Инга почему-то подумала, что свисток теперь придется выбросить, он ведь тоже намок.

– Тренер, кто рядом с вами? – Она подняла отяжелевшую руку, указывая за его спину.

– Не чуди, Перовская, – озабоченно произнес он, – мы с тобой здесь одни. «Скорую» вызвали, потерпи немного.

– Но как же…

Она еще многое хотела сказать, когда мужчина, стоявший позади тренера, приложил палец к губам и стал медленно отступать. Точнее, Инге так показалось, будто он отступает. На самом деле он не касался босыми ногами пола, паря над плиткой в нескольких сантиметрах. Вскрикнув, она потеряла сознание и очнулась уже в больничной палате, где провела целую неделю.

После выписки она никому не рассказывала, как ночью к ней приходила девочка из соседней палаты и молча стояла у кровати, показывая на горло: два дня назад той провели операцию на щитовидной железе, из-за чего говорить она не могла, а потом Инга узнала, что еще накануне вечером соседка скончалась от внезапно оторвавшегося тромба.

Инга много чего видела теперь, но никак не могла понять, откуда что взялось и как с такими умениями жить дальше.

В бассейн она больше не вернулась. Руководство испугалось последствий и в ультимативной форме попросило мать забрать дочь из группы.

Маленький провинциальный городок не мог похвастать наличием большого количества спортивных кружков, и Инга впервые оказалась предоставлена сама себе.

Мать начала прикладываться к бутылке, с каждым разом увеличивая дозы спиртного. Инга даже убегала из дома, не выдерживая ее запоев. Ведь в такие дни мать снова и снова обвиняла ее во всем, грозилась сдать в интернат.

– Из-за тебя моя жизнь пошла под откос! Разве я многого требовала? Просто быть хорошей дочерью и больше ничего. Неблагодарная дрянь!

Инга все ждала, что мать ее ударит, хотя и понимала, что такого не произойдет никогда. Просто знала и все. Она много чего теперь знала вот так – просто.

И видела многое, но по-прежнему ни с кем не делилась, даже с тетей Наташей, пусть та и была к ней очень добра.

Инга считала себя виновной в происходящем. Она пыталась разговаривать с матерью, неустанно просила у нее прощения, стоя на коленях. Бесполезно. Запои продолжались, перерывы между ними сокращались.

Инга наказывала себя, продолжая уже самостоятельно каждый месяц в один и тот же день ходить в парикмахерскую, где ее больше не пытались отговаривать. Она видела благодарность в мутных глазах матери, что приносило ей самой короткое облегчение, как необходимый глоток воздуха во время заплыва брассом.

Вся ее жизнь теперь была таким бесконечным заплывом, во время которого она еще и тащила на себе другого человека.

Инга почти перестала выходить из дома. Она стыдилась своего внешнего вида. Мать пропивала почти все, что удавалось заработать, денег едва хватало на еду и школьные принадлежности. Ни о каких обновках в одежде не могло быть и речи. Тетя Наташа пыталась помочь, но все, что могла, отдавать ей вещи сына.

– Милая, я бы с радостью, но вот, – протягивая очередной пакет, женщина будто извинялась перед ней, и вокруг головы соседки появлялось золотистое свечение. Такое Инга видела только в церкви на иконах.

Инга благодарила, а после засиживалась ночами, перешивая мужскую одежду, пытаясь придать ей хоть сколько-нибудь женственные черты. Шить она училась по старым журналам, не бог весть откуда взявшимся и пылящимся на антресолях. Память подбрасывала обрывки воспоминаний, там строгая, но чистая и опрятная мать хвастала перед подругами нарядами, а на все вопросы, где покупала, демонстрировала собственные руки.

Обидное слово «трансуха» Инга впервые услышала от Дениса. Им уже исполнилось по шестнадцать лет, и она украдкой засматривалась на возмужавшего соседа. Казалось, что еще вчера они были детьми. Когда успели повзрослеть и почему повзрослели так по-разному? Красавец Дениска и широкоплечая, неуклюжая Инга, донашивающая его же рубашки.

К тому времени внешность свою она возненавидела и считала отражение в зеркале уродливым. А оскорбительное «трансуха» распространилось в их дворе подобно вирусу гриппа, не пощадив ни стариков, ни детей.

Тетя Наташа пыталась приструнить сына, даже отправляла его на лето к бабушке в деревню, но зараза уже расползлась, захватив территорию, и вакцины от нее, похоже, не существовало.

Ситуация не изменилась, даже когда Инга, наплевав на установки и данные когда-то обещания, отрастила волосы. Роскошная грива свисала ниже лопаток, но из всех изменений было только то, что теперь о ней стали говорить «трансуха на парик накопила!»

После смерти матери Инга поняла, ее больше ничего не держало в городе, который так и не стал ей родным. Как шмотка с чужого плеча, он не подходил ей по размеру и фасону. Можно перелицевать, выстирать и отутюжить, но ничего не изменится.

У нее не хватало сил принять простую истину – не город плох, а она слишком хороша для него.

Инга никогда и никому не причиняла зла намеренно. Люди ненавидели ее, насмехались просто потому, что могли так делать. Она же, имея силу и способности, молча глотала обиды, терпеливо сносила оскорбления. И как только в груди начинало свербеть, собираясь в тугой узел, готовый развязаться и выпустить наружу карающую мощь, Инга принималась успокаивать себя, спешила вернуться домой, старалась укрыться от летящих в нее острыми стрелами слов.

Способ нашелся необычный. Когда сила требовала выхода, Инга зажигала свечу, садилась напротив и долго смотрела на огонь, представляя, как сгорает в нем весь негатив, посланный в ее сторону.

И это срабатывало.

Если не было свечи, использовалась зажигалка, копеечная пластиковая. На другие просто-напросто не хватало средств. Инга крутила шершавое колесико, ждала воспламенения искры, и ей сразу делалось легче. Зажигалки стали для нее чем-то вроде талисмана.

Из города она уехала за две недели до своего девятнадцатого дня рождения. Ей было важно встретить новый жизненный этап по-новому. Квартиру продала быстро, сильно потеряв в цене, но времени и желания ждать более выгодной сделки не имелось.

Инга не гналась за голубой мечтой и звезд с неба не хватала, потому вариант перебраться в столицу отмела сразу. По большому счету, ей было безразлично, куда уезжать, лишь бы подальше.

Купить новое жилье не получилось, квартиру она снимала, но все равно чувствовала себя самой счастливой на свете, не думая о завтрашнем дне.

Очень быстро удалось устроится на работу официанткой в недорогой, но уютный ресторан. Коллектив подобрался отличный, и хотя первое время Инга чувствовала себя зажатой, боясь услышать оброненное кем-то ядовитое «трансуха», вскоре и это прошло.

Правда, некоторые старые привычки не желали ее покидать. Инга продолжала сутулиться, стесняясь и своего роста, и размера плеч. Уговоры коллег не могли ее убедить. Даже внимание мужчин долгое время не получалось принимать всерьез. Она просто не знала, каково это – быть желанной.

Инга даже про свой дар почти забыла, пока в один далеко не прекрасный день кто-то из девочек на работе попросил ее поменяться сменами.

– Инусечка, мне очень-очень надо! – уговаривала коллега. – Мой опять в командировку уезжает, завтра последний день, когда можем вместе побыть.

– У него любовница на другом конце города живет. В кирпичном доме возле банка.

Инга выпалила реплику и, испугавшись, зажала рот рукой. Зачем она так сказала? И какой дом возле банка, если она никогда не была в том районе, о котором говорила?

Она уже хотела начать извиняться, пытаться как-то выкрутиться, но сменщица смотрела на нее так, что все заготовленные слова застряли у Инги в глотке.

– Извини, ерунду какую-то ляпнула. – Инга протянула руку, но девушка отшатнулась от нее, как от прокаженной. – Эй, ты чего? Я ведь извинилась.

– Кто тебе рассказал? – Наконец донеслось до Ингиных ушей. – Они все врут! Он меня любит. Меня!

Девушка сбежала, расплакавшись, оставив ее в недоумении.

На следующий день Инга вышла на работу не в свою смену и весь день ловила на себе настороженные взгляды. Хотелось бы думать, что это просто реакция на нового человека, но что-то подсказывало ей: все куда сложнее.

Уже переодеваясь вечером, она не услышала даже, скорее ощутила чужое присутствие. Обернулась и вздрогнула. В тесной раздевалке собралась целая делегация. Официантки, поварихи и посудомойки. Все они смотрели на Ингу, а у нее никак не получалось понять, пришли они с миром или же с войной.

Молчаливая дуэль продолжалась некоторое время, пока вперед не вышла одна из женщин. Ее Инга не знала, но судя по форменной одежде та являлась администратором смены.

– Вы Инга? – начала она, прекрасно понимая, кто перед ней. – Меня зовут Ирина Михайловна. Можно просто Ирина.

– Да. Что вам нужно?

– Нам про вас Полина рассказала. – Инга вспомнила, что так зовут девушку, с которой она поменялась рабочими сменами. Внутреннее напряжение росло, рука непроизвольно опустилась в карман, сжимая там зажигалку. – Вчера вы с ней общались.

Она выдохнула и от нахлынувшей слабости опустилась на длинную жесткую лавку, стоящую вдоль шкафчиков. Инга все еще не понимала, чего от нее хотят.

– Дело в том… – Ирина Михайловна запнулась, прочистила горло и сделала осторожный шаг в ее сторону. Остальные даже не шелохнулись. – Дело в том, что вы очень точно описали ее ситуацию, но Полина уверяет, будто вы не знакомы с обстоятельствами ее семейной жизни. Это правда?

– Что именно?

– И первое и второе, – женщина улыбнулась виноватой улыбкой, чуть вжала голову в плечи.

– Полина вас прислала? Я ведь объяснила, что думала о чем-то своем и случайно озвучила мысли.

– Вот-вот! – она подсела к Инге. – Поля так и описала ваш разговор. Помогите, прошу! – Руки женщины взлетели к груди и сложились в умоляющем жесте.

Для остальных ее слова послужили чем-то вроде выстрела стартового пистолета для бегунов. Они загомонили все разом, подаваясь вперед, и замолчали, стоило Ирине Михайловне обернуться в их сторону.

– Ничего не понимаю. – Инга переводила взгляд с сидящей рядом женщины на застывшую в ожидании толкучку. – Если Полина обиделась, я сама извинюсь перед ней. О какой помощи речь?

– Полинка сама дура! – Ирина Михайловна по-бабьи протяжно вздохнула, разом растеряв всю свою строгость и чопорность. – Ей сколько раз уже пытались глаза открыть, она ни в какую. Он ведь раз в две недели в свои командировки мотается, только денег из них не привозит, еще и свои оставляет.

– Я все равно не понимаю. – Инга все еще надеялась, что от нее отстанут и она наконец отправится домой спать.

– Да чего непонятного-то? – влезла в разговор повариха, тощая, с вечно недовольным выражением на некрасивом лице. – Полинка уже всем растрезвонила, что мужика своего выперла. Она за ним до самого дома любовницы проследила, как ты и сказала. Кирпичный, рядом банк.

Инга понимала, отпираться бесполезно. Если люди хотят во что-то верить, разубедить их вряд ли получится. А уж надежда на чудо, способное решить одним махом все проблемы, и вовсе неискоренима.

Она никогда ранее не пробовала использовать свой дар для помощи людям, даже не подозревала, что может быть кому-то полезной. Да и какой прок от того, что видишь мертвых?

В груди кольнуло. Там, в мире духов, бродит и ее мать. А что если она вдруг захочет выйти с дочерью на связь? О чем они станут говорить? Она и раньше осознавала, что ждала появления знакомого силуэта, даже представляла, как именно мать появится. Войдет ли по привычке в дверь, предупредит ли о своем визите поднявшимися волосками на руках или материализуется неожиданно и вдруг, напугав Ингу?

В тот врезавшийся в память день, придя из школы, она как-то сразу поняла – случилось нечто ужасное. Квартира никогда не встречала ее настолько осязаемой тишиной. Преодолеть возникшую перед ней прозрачную стену никак не получалось. Интуиция приказывала бежать, заперев предварительно все замки, только бы поселившаяся в доме зловещая немота не вырвалась наружу и не поглотила Ингу.

Войти ей все же пришлось. Запоздало родилась мысль позвать тетю Наташу, чего Инга так и не сделала, ноги помимо воли уже перенесли ее через порог. Каждый шаг отдавался в голове болезненными ощущениями, вся она сжалась пружиной, готовой сорваться в любой момент.

Долго искать не пришлось. Мать обнаружилась на кухне. Сидела за столом, уронив голову на сложенные руки, и можно было бы решить, что она спит. Если бы не эта каменная неподвижность.

В течение часа квартира наполнилась шумом, топотом множества ног, разговоров и причитаний. А потом снова наступила тишина. И в ней Инга тонула совсем как в том бассейне, когда ее жизнь разделилась на «до» и «после». Но теперь рядом не было тренера, готового прийти к ней на помощь, и ей нужно выбираться самой, захлебываясь, кашляя и изо всех сил отталкиваясь от дна к спасительной поверхности.

Разве может она теперь кому-то помочь, если даже себе помочь не сумела?

Сколько бы ни убеждала себя Инга, как бы ни верила в успех побега, от себя сбежать ей так и не удалось. Маленькая, напуганная девчушка с короткой стрижкой никуда не делась, просто затаилась на какое-то время.

Но женщины, пришедшие к ней, ничего такого не знали. А знали, пришли бы? Есть ли им дело до чужой беды, когда своя стоит у дверей.

Внезапно в ней проснулось нечто вроде азарта. Инга решила проверить себя, узнать, на что еще способна со своим даром.

Женщины подходили к ней по очереди, воодушевленные, взбудораженные, а уходили с изумленными лицами. Вопросы их не отличались оригинальностью, касались в основном мужей, детей и родителей.

К восторгу и удивлению постепенно примешивались страх в равной пропорции к ненависти. Они не желали слышать правду, им куда больше по вкусу приторность лжи.

Кто виноват в том, что мужик гуляет, а ребенок лоботряс, – она, та, кто открыла им глаза. И пусть они сами все знают, но ты ведь знаешь больше и просто не имеешь права отнимать у людей надежду.

Из ресторана пришлось уволиться. Дружный коллектив в одночасье превратился в клубок змей, объединившись против одного главного врага.

Наверное, именно тогда в ней что-то надорвалось, и она решила, что с нее хватит. Нельзя всю жизнь бояться и прятаться. Если уж решила начать новую жизнь, нужно вести ее по-новому.

И именно тогда ей начало казаться, что так легко выстроенная реальность взяла и дала трещину. Может, потому и дала, что слишком просто поддалась?

Инга не знала, как жить иначе. Просто не умела.

Новая жизнь как-то слишком быстро перестала отличаться от старой.

Теперь она будто все время пребывала во сне и однажды очнулась у зеркала с ножницами в занесенной руке. Даже успела отрезать одну прядку, и стоило той упасть на пол, как Инга, отшвырнув прочь ножницы, рухнула, словно ноги перестали ее слушать, и зарыдала.

Настало время выбирать в каком из двух миров ей существовать. Разрываться между ними не получится, как бы ей того ни хотелось.

Она просила подать знак, протянуть руку помощи. Ведь если она теперь такая, значит, для чего-то это было нужно. В своем новом качестве она пыталась найти смысл, потому как без смысла жить не хотела.

Смысл нашелся, и знак был подан оттуда, откуда не ожидалось. Так уж получалось, что нынешняя жизнь шла рука об руку с прошлой, вот оттуда и пришел желаемый знак.

День, а точнее вечер, в который это произошло, был похож на длинную череду таких же до него и, не случись того события – после. Иначе как событием мельком увиденное в телевизоре назвать нельзя. Инга бездумно переключала каналы, не задерживая внимания ни на одном из них, и вдруг ее будто раскаленной иглой пронзило в висок. Перед глазами побежали разноцветные точки, тело будто окунули в кипяток и, не давая опомниться, швырнули в ледяную прорубь. Сердце захлебывалось, не справляясь с нагрузкой, руки Инги дрожали, пока она пыталась найти на пульте нужную кнопку, чтобы перемотать кадр на несколько минут назад.

Она не ошиблась!

Камера медленно плыла вдоль пересохшего русла, захватывая искореженные, черные стволы деревьев. Перед ней простиралось ее тайное место, ее убежище. Место силы!

Люди не любили те места, обходили их стороной, называя проклятыми. Даже легенду придумали о кладбище ведьм, якобы из-за него все деревья вдоль берега черные и кривые. Инга приходила к ним, гладила шершавую кору, разговаривала с ними, и ей казалось, что деревья ей отвечают: протяжным скрипом, едва слышным шелестом голых ветвей, неожиданными и пугающими вороньими вскриками.

Она часто убегала сюда, прячась от запоев матери, которые с каждым разом становились все продолжительнее, и выносить их было все сложнее. Сюда не приходили люди, и она знала, что ее никто не станет искать. Иногда она думала, что могла бы жить в тихом, безлюдном мирке, являющемся зеркальным отражением ее собственного внутреннего мира.

Она давно повзрослела, больше не нужно прятаться и бояться, так откуда взялась злость и ревность, будто кто-то посторонний пришел в ее дом и роется в ее вещах?

Инга решила, что будет следить за выпусками программы, но вышло всего два эпизода после чего начались повторы прежних передач. Ей хватило и столько, чтобы влюбиться в одного из участников. Марк Воронов покорил ее с первого взгляда своей непохожестью на других, манерой поведения, умением держать себя выше остальных, не превращаясь в заносчивого сноба. Теперь она засыпала и просыпалась, видя перед собой его лицо, шепча его имя.

У мужчины было разбито сердце, что легко считывалось безо всяких сверхспособностей. Она чувствовала его и верила, что именно ей удастся исцелить несчастного, хотя понимала, лекарство намного ближе и от осознания той близости становилось больно уже самой Инге.

Решение позвонить на канал пришло внезапно. Что она скажет и зачем вообще звонит? Глупая, образ на экране и в реальной жизни может сильно отличаться. К тому же по красавцу Марку Воронову наверняка сохнет не одна такая дуреха, и каждая обрывает телефоны, выслеживает своего кумира у подъезда. Она прогоняла эти мысли десятки и сотни раз по кругу, но всякий раз возвращалась к одному: если не попробует – никогда себе не простит.

Автоответчик предлагал нажимать какие-то цифры, среди которых не было самой главной, и Инга зло вдавливала кнопки, глотая слезы вместе с обидой и растоптанными мечтами. Когда ей ответил приятный женский голос, она не сразу поняла, чего от нее хотят, а уже через неделю сидела в коридоре, набитом другими людьми, прижимая к груди несколько листов со своими анкетными данными и распечатанным на принтере номере. Добираться пришлось почти два часа, кастинг проходил в областном центре, куда специально приехали телевизионщики с канала.

Потом была небольшая комнатка без окон, где Инге предлагали угадать содержимое шкатулок, описать человека по фото, спрятанному в черном конверте, рассказать, какими способностями она обладает. Она что-то говорила и скорее всего говорила правильно, потому как девушка напротив одобрительно кивала и улыбалась. Но, может, точно так же она улыбалась всем, и ничего ее доброжелательность не значила.

Инга ехала увидеть Марка, а попала на шоу в качестве участницы.

Воронова она так и не встретила. Очень скоро прошел слух о его увольнении и поспешном отъезде. Больше никто ничего не знал, либо не хотели говорить. Она попыталась искать его самостоятельно, пробуя собственные силы, и сразу натолкнулась на каменную стену. Сердце любимого мужчины билось ровно в мягких руках той, что однажды разнесла его вдребезги.

Инга проплакала всю ночь, чтобы наутро проснуться совсем другим человеком. Оказывается, достаточно было разозлиться: на себя, на мужчину, на весь белый свет. Она и разозлилась! Кричала, била посуду, швыряла на пол вещи, растаптывая их ногами. А после плакала, сидя на полу среди разрухи.

Новая жизнь продолжала испытывать ее на прочность как обычно, не предупредив о начале следующего испытания, сразу швыряя в самую гущу событий.

Не предупредила и в тот раз, когда на нее обрушился шквал такого негатива, что Инга уже и не надеялась подняться на ноги, придавленная грязью, что лилась на нее с газетных страниц, интернет-порталов и телевизионных каналов.

Кто-то запустил слух, будто бы Инга Перовская вовсе не та, за кого себя выдает, и на самом деле ее тело – плод работы умелых хирургов.

Куда бы Инга ни пошла, всюду на нее набрасывалось чудовищное в своей лживости и извращенности обвинение: девочка родилась мальчиком, но скрыла от всех сей постыдный факт!

Кто-то настолько ненавидел ее, что решил уничтожить, зная, куда именно нужно надавить. Правда, кто-то не учел, что теперь она была уже не одна. Канал смог перевести слухи себе на пользу и создать для Инги новый имидж. Перед зрителями предстала черная ведьма, мужеподобная, грубая, неотесанная. Отказаться нельзя, условия контракта буквально оставили бы ее без трусов, и Инга смирилась.

Спустя время она даже смогла полюбить свой новый образ, ставший своеобразной броней, которую можно надевать, выходя в свет, и снимать, когда никто не видит. А чтобы не забыть, кто она на самом деле такая, в кармане всегда будет лежать копеечная зажигалка.

В итоге все остались в выигрыше. Зрители неожиданно полюбили обновленную Ингу, в Сети повылазили различные группы поддержки и фан-клубы. Народ восхищался смелостью и открытостью девушки, не испугавшейся заявить о себе на весь мир. Все давно забыли, откуда на самом деле поползли слухи. Ее любили, почти боготворили. А как известно, от огромной любви до лютой ненависти – один шаг.

Однажды Ингу похитили, когда она возвращалась домой. Обычно она брала такси, все же на улице ее начали узнавать, что порой приносило неудобства, а в этот раз решила прогуляться, радуясь первому весеннему теплу.

Она даже не успела испугаться, когда ее схватили сзади и затащили в машину, где несколько раз ударили кулаком в живот, после чего она отключилась и очнулась уже в какой-то пропахшей алкоголем и потом квартире.

Ее держали связанной в тесной комнатенке с грязными шторами, в прорехи которых пробивались лучики света. Они ползли к ногам Инги, убегали по полу на стену и гасли. Так она понимала, что пришла ночь.

Однажды, когда она уже потеряла счет времени, за дверью комнатёнки раздался топот множества ног, слышалась ругань и крики, будто от боли. Она зажмурилась, испугавшись самого страшного. Хотела зажать уши, но руки были связаны за спиной. Когда хлипкая дверь слетела с петель, Инга закричала на одной протяжной ноте.

Ее выволакивали из квартиры как какую-то преступницу, а вовсе не пострадавшую. В определенный момент она даже решила, что ее не освобождают, как подумалось вначале, а перевозят куда-то, откуда она уже точно не выберется. Ощущение свободы еще не заявило о себе в полной мере, а ей уже пихали ручку и лист бумаги, требуя описать все произошедшее.

Дома она долго отмокала в ванной, извела весь флакон скраба и, кажется, стерла кожу до крови. Пусть! Главное, она свободна и больше никогда не позволит себе быть легкомысленной.

На состоявшемся вскоре суде Инга с удивлением и радостью бросилась к тете Наташе и только потом догадалась спросить, что та здесь делает. Женщина упала на колени и расплакалась.

– Прости! Он не хотел! Это все дружки его беспутные! – Тетя Наташа причитала, выла по-вдовьи жалостно и безутешно. Инга пыталась ее поднять, все еще не понимая происходящего.

Объяснение пришло незамедлительно. Дениску, ее соседа, чьи рубашки и штаны она донашивала, вели в наручниках под конвоем. Инга не могла поверить в увиденное, все еще надеясь, что тетя Наташа что-то напутала и ее сын действительно ни в чем не виноват.

Оглушенная открытием, она видела черное облако вокруг Дениски, как оно пульсирует и увеличивается, когда он смотрит на нее. Видела она и то, как сначала поблекло, а потом и вовсе пропало золотистое сияние вокруг головы тети Наташи, сменившись почти такой же чернотой, как и у ее сына-преступника.

Инга высвободила свою руку из захвата женщины и молча прошла в зал заседаний.

Через месяц она снова сменила город, а спустя почти два года вернулась туда, где когда-то все началось.

– У меня складывается впечатление, что этот город не отпускает своих должников, товарищ майор. Я даже не удивилась, узнав, где пройдут новые съемки. Все уже было, хоть и не со мной. – Инга очень хотела курить, но новые правила, будь они неладны, не позволяли достать сигареты в помещении. – Понять бы еще, что именно я ему должна.

Закончив говорить, она почувствовала насколько вымотана. Хмурый, чересчур серьезный мужчина отчего-то показался ей прекрасным слушателем, и слова лились сами собой, даже те, о которых, возможно, придется пожалеть в будущем. Но ей полегчало. Будто с плеч упал тяжелый рюкзак со всяким старьем.

Кольцов молча вертел в руке вилку, не притронувшись к еде. Не решался заговорить или просто не знал, как реагировать? Инга не планировала вываливать на него всю подноготную, собиралась рассказать о сути вражды с Толей и увлеклась. И даже если он теперь захочет уйти, она не станет его винить. За короткий период их знакомства в ее жизни и без того произошло много всего. Все так резко и кардинально переменилось, что теперь ей хотелось думать, что на самом деле – все наоборот!

– Инга, а вы не думали, что все иначе? – Она вздрогнула, уже понимая, что прямо сейчас мужчина повторит ее собственные мысли, и все равно оказалась не готова. – Не вы должны городу, а он должен вам!

Еще и по имени назвал! Без всякого официоза и излишнего дистанцирования!

Она не глядя схватила бокал и опрокинула в себя его содержимое. Вино прокатилось по горлу, оказавшись неожиданно вкусным, и все же не стоило поступать столь опрометчиво. Спиртное, принятое на голодный желудок, действует однозначно и беспощадно.

Уже пару минут спустя в голове зашумело, по телу пролилось приятное расслабление. Инга чувствовала, как хмель окутывает ее сознание, будто паук неосторожную бабочку.

– Товарищ, майор, вы просто душка. – Алкоголь снес ароматной волной все предохранители, обнажил чувства и мысли, казавшиеся надежно спрятанными. Не хватало еще пьяненько икнуть и свалиться под стол!

Да, она видела свое будущее, их общее будущее видела, но сейчас ей стало страшно. Что если ей показали не всю картинку, а лишь один из вариантов развития событий?! Рано она обрадовалась. Вот это и пугало!

– Вы столько рассказали, Инга, и я благодарен за доверие, но мы так и не коснулись сути. По какой причине у вас произошел конфликт с Северцевым?

Он говорил, а она слышала только свое имя, произнесенное низким, обволакивающим голосом. Мужчина понравился ей сразу, когда впервые приехал весь такой строгий и важный, а после почти каждую ночь являлся во сне. Она запомнила каждую черточку, каждую морщинку на его лице и тонула в бескрайней пропасти карих глаз, не желая просыпаться. Ему очень шла небрежная щетина, не тронутая никакими триммерами, хотя и выглядела так, будто ее обладатель постоянный клиент модного барбершопа; след от старого перелома на носу добавлял брутальности, служил этакой изюминкой и совсем не портил общего впечатления. Майор всегда смотрел прямо, не отводя взгляда от собеседника. Можно было бы подумать, что это лишь отпечаток профессии, на самом же деле очередной кусочек пазла, из которого складывался образ Тимофея Кольцова.

– Толя типичный манипулятор. – Инга сглотнула слюну. – Чужие страдания приносили ему настоящее удовольствие. Он решил поднять новую бучу, разворошив старую историю якобы моего настоящего прошлого. Обещал предъявить доказательства, название клиники и имя доктора, оперировавшего меня.

– Думаю, его компромат на секту такая же липа. А жаль, версия казалась вполне рабочей.

От Инги не укрылся его жест, когда рука мужчины потянулась к карману. Его тоже тянуло закурить. Но главное – он ей верил, вот так запросто, без доказательств и фактов, обозначил свою позицию несколькими словами. Можно было не спрашивать, без того все ясно. А она спросила. Спросила и замерла в ожидании, будто готовилась выслушать приговор, еще не зная, что решил судья.

– Так вы мне верите, товарищ майор? – От его ответа зависело ее будущее. Их общее будущее.

– Я мужчина, Инга, – просто ответил он, – мужчина, у которого есть глаза. И не пытайтесь меня переубедить. Настоящую женщину я никогда не спутаю с кем-то другим. А теперь, если нет возражений, предлагаю прогуляться.

Она не возражала.

– Вам не холодно? – спросил Кольцов, когда они даже не успели отойти от ресторана. – Может, хотите зайти переодеться? А я встану под вашими окнами, буду посматривать на часы и оглядываться по сторонам, чтобы никто не догадался, кого я жду.

– Боюсь, там, где я сейчас живу, у вас не получится спрятаться, товарищ майор! – Инга рассмеялась, чувствуя легкость и свободу, не опасаясь нарушить условности. – Наша банда расположилась в пансионате с панорамными окнами на первом этаже, а деревья на территории расти категорически не желают. Кстати, руководство приняло решение завершать работу. Осталось доснять пейзажные кадры, пару интервью и все. Остальное в студии.

– Значит, придется вам терпеть не только меня, но и холод. – Суровый майор подмигнул или ей показалось?

В город пришло бабье лето с его мягким теплом и все еще пахнущим разнотравьем ветром. Холодно Инге точно не было, о чем она и сообщила своему спутнику.

Они прошли молча два квартала, не ощущая неудобств из-за своего молчания. Им было хорошо. Инга точно знала, что ему не хочется с ней прощаться точно так же, как и ей с ним. Жаль, что ни он, ни она не выскажут своих желаний.

Пока не выскажут. Еще не время. Пусть все идет своим чередом.

Говорить на самом деле хотелось очень много, например какие именно ей снятся сны и какую роль в них играет Тимофей Кольцов. Она поежилась, вспоминая, бросила короткий взгляд на мужчину. Кажется, не заметил.

– Инга, я задам вам вопрос, и, если он покажется для вас неприемлемым, пожалуйста, дайте знать.

– Задавайте, товарищ майор. – Она обогнала его и, развернувшись, пошла спиной вперед. – Обещаю быть предельно честной.

– Нет, забудьте. Глупости это все.

– Товарищ майор, я настаиваю. – Она остановилась, Кольцов по инерции сделал еще шаг, и они оказались очень близко лицом друг к другу. В повисшей неловкой паузе запуталась тишина, нарушаемая лишь звуками их дыхания. – Я настаиваю, – повторила Инга. – Вы же не хотите, чтобы я умерла от любопытства?

– Не хочу. – Его улыбка получилась какой-то напряженной и даже злой. – Мне вот что важно понять про ваши способности: почему бы не покопаться в астрале или как оно у вас называется, чтобы выудить имя убийцы? На худой конец можно описать внешность, какие-то особые приметы.

– Проблема в том, товарищ майор, что люди сами создают стереотипы, а потом начинают в них верить. – Инга мысленно поблагодарила его за возможность переключиться и попробовать замять неудобный эпизод, даже решила не обижаться на пренебрежительный тон. Действие алкоголя оказалось быстротечным, и голова у нее снова сделалась ясной и пустой, ровно как и желудок. – Представьте, если бы у вас была рация, которую нельзя выключить, но из нее сплошным потоком льются чужие разговоры. Голоса перебивают друг друга, накладываются один на один, создавая тем самым чудовищную какофонию. Смогли бы вы разобрать, кто и о чем говорит?

– От такой рации никакого прока. Выходит, вы настраиваетесь на определенный канал и, условно говоря, общаетесь с тем, кто подключен к нему с другой стороны?

– Да, но очень условно. Если брать интересующее вас дело, то здесь на канале лишь помехи и отдаленный гул.

– Что-то похожее говорил Жора, – задумчиво протянул Кольцов. От вопроса, кто такой этот Жора, отмахнулся, мол, не важно, и резко сменил тему: – Инга, я должен вам кое в чем признаться.

– Признавайтесь, товарищ майор, – кивнула она, – но помните, все сказанное может быть использовано против вас.

– Так говорят только в американских сериалах. – Он вдруг потянулся к ее шее и застегнул верхнюю пуговицу плаща. Он застегнул, а Инга едва не разрыдалась от простого проявления заботы. Ей даже пришлось отвернуться, чтобы он не заметил блеска в ее глазах. – Что-то не так? Я не должен был…

– Нет, – перебила, не позволяя оправдываться, – все нормально. Вы собирались в чем-то признаться, товарищ майор?

– Собирался, и, признаюсь, мне зверски хочется есть!

– Готова сделать встречное признание, – слезы моментально высохли, уступая место какому-то бесшабашному веселью, – я бы слона слопала и даже без соли!

– Все же предлагаю начать с бургера и картошки. И зовите меня Тимофей.

– Хорошо, – сказала Инга, отвечая на оба предложения сразу.