На улице я свернул налево и поискал такси. Остатки души Гарри Ангела донимали, как скверное похмелье. Его инстинкты – инстинкты подозрительного провинциального копа – предупреждали, чтобы я был настороже. Ждал подставы, раз события начали разворачиваться слишком быстро. Что-то здесь не так. Времени, чтобы сложить головоломку, не хватало. Десять минут первого. Midi. Где-то восемь часов до закрытия всех магазинов. Я составлял мысленный список покупок, даже не зная, что мне на самом деле понадобится. Хирургические инструменты? Резиновый мешок? Кожу снимать мне еще не приходилось.

Я шел пешком, пока не поймал такси, которое и доставило к моему любимому магазину стройтоваров «Дюгрено э Ведрен» на рю де Луин. Старомодный декор напоминал святилище – вневременное убежище от суеты современного мира. Когда-то давно в похожем местечке Лиззи Борден купила топор, чтобы нанести восемьдесят один удар. Мои покупки были в том же духе. Я приобрел лопату, кирку и 25-килограммовый мешок негашеной извести. Внутренний голос Гарри советовал покупать каждый товар в разных местах. Его инстинкты предостерегали, чтобы я заметал следы. У меня не было времени осторожничать. Собор Тридцати встречался меньше, чем через полтора дня.

Персонал в «Дюгрено э Ведрен» помог дотащить вещи до багажника. Короткая поездка за угол – и такси высадило меня во дворе моего дома на Сен-Жермен. Гарри Ангел не одобрял. Я оставил след заметнее, чем Гензель и Гретель. Почти все вещи разгрузил водитель. Я утроил его чаевые и дождался, пока машина выберется на бульвар, перед тем как достать ключ. Побегал туда-сюда, побросал инструменты внутрь, затащил мешок извести. Меньше чем через минуту запер дверь и поймал другое такси.

В «Руссо э Сомм» на Елисейских полях внутренний голос Гарри Ангела уже откровенно меня материл. Это был мой третий визит в один и тот же магазин спортивных товаров. Я купил большой резиновый мешок и красивую сумку для рыболовных снастей цвета хаки с латунными деталями.

Под два часа пополудни вошел в «Американ Экспресс», как только их двери открылись после обеденного перерыва. Лир и дорожных чеков у меня хватало, так что я сразу направился к красотке за тур-стойкой, которая помогла мне в прошлый раз. Она сделала вид, будто не помнила, как бронировала мне номер в «Эксельсиоре» и анонимно заказала лимузин у «Фратинелли». Не моргнув и глазом, она зарезервировала место для Джонни Фаворита в среду, 11:00, на рейсе «Эйр Франс» в Рим. «В одну сторону?» – спросила куколка, выдавая билет. Ее многозначительная улыбка сказала, что она все отлично помнила.

И последний пункт в списке покупок. Я заглянул в отдел информации и спросил у хорошо одетого молодого человека, где в Париже берут медицинское оборудование. Сверившись с толстым справочником под стойкой, услужливый сотрудник предложил фирменный магазин «Делакруа-Шевалье» – видного производителя хирургических инструментов – на улице Амбруаза Паре, 13, напротив больницы Ларибуазьер.

Во рту маковой росинки не было с тех пор, как утром я сгрыз половинку черствого бриоша с кофе. Пора было заморить червячка на первом этаже – в кофейне, снек-баре или как это у них тут называется. Зал гудел от разговоров. Звенящие американские акценты напомнили о доме. Я заказал бутерброд с ветчиной и сыром под бутылку «Женлен Блонд». Тарелку подали с корнишонами. Я был на седьмом небе. Пока жевал с закрытыми глазами, наслаждаясь знакомыми вкусами и звуками, я воображал, будто снова вернулся в Большое Яблоко. Нью-Йорк был моим городом в том смысле, в каком Парижу не быть никогда. Погрузившись в воспоминания о закусочных, я тешил себя фантазиями о том, что будет после того, как я убью Цифера и выберусь из Ватикана живым. Шансов маловато, я понимал. Но что такое жизнь без надежды? В Нью-Йорке Гарри Ангел до сих пор был в розыске. А Джонни Фаворит – забытая звезда. К жизни простого сыщика в бегах уже не вернуться. А закатившаяся звезда Фантастического Фавора все-таки еще могла загореться вновь.

Без десяти три, снова в такси по дороге в магазин медицинского оборудования, я думал о том, как свежевать людей заживо. Даже не представлял, с какой стороны подступиться. Из чужого прошлого, как пузырь болотного газа, всплыло подавленное воспоминание о деревенском детстве Гарри Ангела в Висконсине. Малыш Гарри разводил кроликов. Проект для 4-H. Промелькнули картины разделки. Быстрый замах дубинкой. Задние лапки, насаженные на острый десятисантиметровый гвоздь в стене амбара. Как мясницкий нож отмахивал голову кролика. Обезглавленное тело подергивалось на досках. Теплая кровь брызгала на мое лицо. На лицо Гарри.

Остальное было просто. Шкура стягивалась с кролика, как перчатка. Может, человеческая кожа снимается так же легко? На ум пришли индейцы, которые скальпировали людей Кастера. Картонные рекламы «Последний бой Кастера» от «Бадвайзер», украшавшие дешевые салуны в Америке. Краснокожие сдирали волосы с солдат так же задорно, как фермерские мальчишки свежевали кроликов. В рекламе пива это казалось просто. Все кавалеристы были уже мертвы или умирали. Труп сопротивляться не станет. Моя же проблема была в том, что парень должен быть жив. Повезло, что у меня две пары наручников.

Я ожидал, что у входа в «Делакруа-Шевалье» меня встретит кто-нибудь в белом халате, как аптекарь. Вместо этого в обшитое деревянными панелями помещение, больше похожее на галерею, меня завел речистый торговец в темно-синем костюме-тройке. В витринах посреди зала поблескивали серебряные инструменты, расставленные с заботой, которой обычно удостаиваются ювелирные изделия ручной работы.

Я наплел с три короба про брата – пластического хирурга, который открывает практику в Женеве. Он уже закончил стажировку, его финансы на исходе. Я ничего не знал о том, что ему может понадобиться, но хотел подарить самое лучшее оборудование, которое только можно купить.

Молодой лощеный продавец заглотил наживку и выложил поблескивающий ассортимент вещичек из нержавеющей стали: ножницы с крошечными лезвиями, анатомические пинцеты, скальпели, различные гемостаты и зажимы. Он называл и объяснял предназначение каждого инструмента с живым энтузиазмом. Через двадцать минут я вышел с медицинскими железками высшего класса на две сотни баксов. И приблизительным пониманием, как этим пользоваться. Под конец я выдал продавцу целую речь о том, что хотел понять тонкости ремесла брата. Получилось проще, чем год отучиться в медицинской школе.

В свой спрятанный голубой коттедж я вернулся ближе к пяти. Все время съели переезды на такси от аптеки к аптеке в поисках листа резины.

Я попросил водителя проехать длинным крюком по набережной и высадить меня у café-tabac Рейнара. Внутри Альфонс облокотился на стойку и точил лясы с клиентом в берете. С его нижней губы висел дымящийся «Житан». Он показал взглядом, чтобы я дождался своей очереди. Я болтался у столика с мини-футболом, пока клиент не допил свой бренди и не направился на выход. Я подошел к стойке. Альфонс поставил чистый стакан, налил коньяк и заново наполнил собственный снифтер с короткой ножкой. Молчаливый салют со стаканами на уровне глаз.

– Приходила полиция, спрашивала о тебе, – сказал он по-французски.

– Qu’est-ce qu’ils veulent?

Ему не понравилось, что к нему в гости шастали les flics.

– Спрашивали, где ты живешь, – Рейнар заговорил по-лягушачьи медленно, чтобы даже Янки Дудл Джонни понял каждое слово.

– И что ты им сказал? – В этот раз le francais мне удался.

– Je dis que je ne sai pas. Vous êtes un client. Comment puis-je savoir ou vous habitez.

Альфонс ничего не сказал копам. Я клиент. Откуда ему знать, где я живу?

– Bien, – сказал я. – Appels telephonique.

Никаких звонков не было, ответил Альфонс.

– Ладно, – сказал я. – Pas plus d’appels téléphoniques, – больше никаких телефонных звонков и не будет.

Я знал, что копы придут. Надавят на Рейнара. Сам облегчил им работу – оставил его номер там, где его найдут. Мне нужно было знать, крыса ли Альфонс, mon vrais copain. Хорошо, что он прошел проверку. Не придется его убивать. У меня и так выстроилась целая очередь. Я положил на цинковую стойку банкноту в десять тысяч франков.

– Au revoir! – «до свидания».

Я направился к двери.

– Non, – ответил Альфонс. – Adieu, Джонни. – «Прощай», сказал он.

Утрамбованный земляной пол в подвальчике оказался твердым, как бетон. Каждый удар киркой отдавался в руках. Спустя полчаса я едва ли поцарапал поверхность и выдолбил грубый прямоугольник в два метра длиной, метр шириной и где-то десять сантиметров глубиной. Мерцающая керосиновая лампа на деревянном стеллаже отбрасывала пляшущие тени на каменные стены. Мой «Манхэттен» испускал закатное сияние. Я взял стакан и щедро отхлебнул.

Раздевшись до пояса, я горбатился, как путевой рабочий, который кладет рельсы в августе. Непривычные к ручному труду мягкие розовые ладони покрылись мозолями. Дорогие перчатки из свиной кожи, которые я купил в Хартфорде, не спасали. Когда около семи я прервался на перекус, примитивная подвальная могила углубилась на полметра.

Я устроил пир из хлеба, сыра, корнишонов и последней бутылки бордо на столике перед гостеприимным огоньком. В своем тайном убежище я чувствовал себя в безопасности. Только Крис Д’Оберен знал, где меня найти. Когда Альфонс сказал, что рядом вынюхивают копы, я понял, что инспектор Ленуар поставил у café-tabac слежку. Префектуре хотелось знать, куда я ходил после таинственных звонков с таксофонов.

Выходя от Рейнара, я не заметил хвоста, но знал, что он должен быть. После многих лет жизни в шкуре Гарри Ангела осталось шестое чувство. Домой я вернулся долгим окольным маршрутом.

Теперь надо было взглянуть в глаза фактам. Подумать о недостатках в плане. Что может пойти не так. Кардинал Латур думал, что я шестерка Тредецима. Винтик большого механизма. Вроде того, который он контролировал на пару со своим дружком из Собора Тридцати. Вроде того, что был у зажиточного магната-кораблестроителя Итана Крузмарка, настоящего Тринадцатого. Этим людям не представляло труда похитить человека за один день, даже важного. Моя цель наверняка будет серьезной, как они сами. Для них уведомление за день – очередная демонстрация силы. Может, мне это не по зубам. Не потянуть в одиночку. Я с силой замахнулся киркой. Грубая сила – лучшее лекарство от тревог.

Когда я прервался в полдевятого, прямоугольная дыра в подвальном полу была уже почти в метр глубиной. Я снова натянул фланелевую рубашку, прикрывшую короткоствол в кобуре на левом бедре. Не стал переодеваться из грязных рабочих джинсов. В цирке дресс-кода нет. Поднимаясь по Сен-Жермен, я прошел мимо заведения Рейнара – закрытого и потемневшего. Пустого, как мое сердце.

Около девяти я сошел с поезда номера 12 на Пигаль. Все сияло, как на дешевом карнавале. Куда ни глянь – мигает неон. «Мулен Руж». «Сирано». «Ив». «Пигаль». Я ушел от этой мишуры и через пару кварталов нашел огни цирка. Никакого неона. Старомодные буквы из лампочек, словно из другой эры, гласили: «MEDRANO».

На большом щите под объявлением о Фернане Рейно красовалась новенькая горизонтальная афиша. «Incroyable! FRA DIAVOLO!!! Êtonnant! MAGIE DIABOLIQUE!! Ce Soir Seulment». Сегодня выступал только доктор Цифер с его особой «дьявольской магией». Я уже распробовал ее в парке. Местные олухи и не знали: величайший трюк Цифера – то, что они сами к нему пришли. Как же хотелось убить его прямо на арене. Блестящий финал для его дьявольского номера.

Я вошел под центральную арку в маленькое фойе с кассой. Мимо прошли всего несколько гуляк. В конверте с тисненым логотипом Жерома Медрано ждал билет на мое имя. Проходка была в loge. Лучшие места в зале. Изнутри гулко отзывался далекий грохот ансамбля. В ложу меня проводила миленькая молодая капельдинерша в цветастом платье вместо нелепых цирковых ливрей с латунными пуговицами. Место было у прохода, в первом из четырех коротких рядов.

Я посмотрел через поручень на арену метров десяти в диаметре. Вокруг круто поднимались ряды. Аншлаг даже в вечер понедельника. Под свет софитов в центре вышел шпрехшталмейстер в смокинге и объявил первый номер – наездника на тигре. Цирковой оркестр изо всех сил выдавал свое «ум-па-па». Скакали и резвились собачки – друзья большой кошки. Последовали другие номера с животными, в том числе слоненком Беролиной, которая крутила обруч и играла хоботом на колокольчиках. Потом вышли Колетта Дюваль и Жиль Деламар – замужняя пара акробатов, которая быстренько исполнила кульбит под куполом. Между большими выступлениями выбегали клоуны.

Я начал клевать носом. Внезапно посреди арены вырвался гейзер пламени. Яркая вспышка застала публику врасплох. Через дым и огонь проступила безмолвная, как призрак, фигура в монашеской рясе с капюшоном. От складок одеяния вились ядовитые нити черного дыма. В правой руке пришелец держал потертый ковровый саквояж. Он поставил саквояж и стряхнул плащ на опилки. Это был Цифер.

Он оказался в алом облачении до пола – таком ярком, словно крашенном всей кровью с полей сражений, пролитой со времен, когда человек впервые взял в руки дубину. Он поднял руки к куполу. «Mesdames et Messieurs, – провозгласил Фра-Дьяволо. – L’enfants de tous âges». Классическое цирковое вступление. «Дети всех возрастов». На Цифере не было грима – только красный кардинальский дзуккетто и блестящая в свете квадратная белая эспаньолка. Глубоким баритоном, резонирующим от музыкального напева, Фра-Дьяволо поведал на французском о своем путешествии в Ад и обратно.

Я не прислушивался. Болтовня в духе шапито, подводящая к первому большому фокусу.

– Я принес из ада пару вещичек, – произнес Цифер, наклоняясь к саквояжу.

Оттуда под светом прожекторов повалил бледный мглистый пар, расползаясь по земле вокруг волшебника в красном, как туман. Внутри дымил сухой лед.

Алле-оп! Из сумки повыскакивали десятки мелких бесов. Средневековые существа с рыбьими головами и скорпионьими хвостами. Киноизображение, спроецированное на дым. Крошечные анимированные чудища резвились вокруг Фра-Дьяволо. Он извинился перед публикой, нараспев зачитав мельтешащим бесам демоническое повеление. Те поспешили обратно в саквояж. Крошечный батальон достал пару аляповатых парикмахерских столбов. Если быть точнее, коринфских пьедесталов. Не белоснежных, как можно представить, а раскрашенных в яркие цвета: синий, красный и желтый. Демоны поставили пьедесталы по сторонам арены. Цифер прокукарекал, и они засеменили обратно в сумку.

Публика аплодировала. Неплохой фокус. А если спрыгнуть на арену и начинить доктора Цифера горячим свинцом? Воскрешение из мертвых всегда было самым лучшим трюком. Но зрители и так уже ели у Фра-Дьяволо с рук. Он вещал о чудесах преисподней, как экскурсовод.

– Глаза, которые видели ад, видели всё, – сказал он. – Мои глаза не оскорбляют меня. И все же я вырву их.

Фра-Дьяволо вставил большой палец в уголок правого глаза и выдавил ловко, как Джек Хорнер свою сливу. Это казалось так просто. Публика завопила от ужаса. Из пустой глазницы сбежал ручеек крови, словно рубиновая слеза. Цифер положил глаз на пьедестал. Больше мячика для гольфа. Блестяще-голубая радужка уставилась, как с логотипа детективного агентства Пинкертона.

– Этот глаз никогда не моргает. – Фра-Дьяволо спокойно, как ни в чем ни бывало, прошел по арене к противоположному пьедесталу.

От публики веяло ледяной волной ужаса, словно январским ветром на Пятой авеню.

– Как и этот, – внезапно Цифер выколупал левый глаз.

Все кричали. Он положил обнаженное глазное яблоко на второй пьедестал.

Фра-Дьяволо вернулся обратно в центр, раскинув руки, пустые красные глазницы превратили его лицо в трагическую маску.

– Теперь я вижу намного лучше, – провозгласил он.

Тогда как раньше он видел лишь мир, объяснил нам Цифер, теперь он взирал в вечность. Его глаза смотрели в обоих направлениях. Цифер предложил членам публики по сторонам от арены показывать разные вещи. В воздух поднялись часы, губная помада, очки и зонтики.

Фра-Дьяволо, незрячий, называл каждый предмет по очереди. Заодно описывал владельцев каждой вещи – лысых и усатых. Сделав комплимент декольте молодой девушки, он назвал цвет ее платья и цвета всех галстуков мужчин в ее ряду. Поразительный фокус. И в то же время такой обыденный. Ужаса не осталось и в помине. Доктор Цифер преобразил гротескное насилие в очередной заурядный номер менталиста. Он обратил пустой взгляд к ложе.

– Если вы думаете, что это очередной заурядный номер менталиста, то вы ошибаетесь! – сказал Дьяволо.

«Он читает мои мысли?» – подумал я по-английски. Фра-Дьяволо провернул лезвие.

– Для волшебника любое волшебство – заурядно, – сказал он на английском.

Внутри меня пробежал холодок. Что бы Цифер ни задумал, это предназначалось для меня. Он что-то рассказывал про голубей. Про их мягкое горловое воркование. Про их аэродинамические тельца и сверхъестественные инстинкты ориентации. Древние авгуры приносили этих птиц в жертву, объяснял Фра-Дьяволо. Копошились в их кишках, чтобы заглянуть в будущее.

– Я тоже могу предсказать будущее с помощью голубей, – объявил Фра-Дьяволо. – Не убивая их.

Взмах красным рукавом в сторону открытой сумки – и из ее глубин по два за раз взметнулась стая голубей. Десяток или больше. Черные и белые птицы.

– Вот будущее, – произнес безглазый Фра-Дьяволо. – Белые приносят удачу. Черные летят прямиком к обреченным.

Птицы кружились смерчем под балками купола Cirque Medrano. На юге Манхэттена старики-итальянцы пускали голубей с крыш многоквартирников. Какой-то спорт из времен Ренессанса. Мне всегда нравилось, как стая моталась, словно единое существо. Синхронизированное биение крыльев. Голуби Дьяволо полетели иначе. Стая разделилась. Многие птицы, черные и белые, угнездились на канатах и тросах, поддерживающих натянутую проволоку под куполом. Другие носились кругами над залом. Один за другим оставшиеся голуби либо поднимались к остальным, либо приземлялись кому-нибудь на плечо.

Приземлялись только белые птицы. Ангелы удачи. Черные голуби остались на балках над головой. Все, кроме одного. Он летал с двумя белыми компаньонами круг за кругом. Я смотрел, как белая пара по очереди спорхнула благословлением небес на улыбающихся посетителей. Черная птица совершила над ареной последний круг почета. За темным полетом следили все головы. Посланец рока безмолвно соскользнул, выпустив когти, прямехонько на мое плечо.