Выходя из Префектуры, я чувствовал, что за мной следят. Логично, что Ленуар приставил ко мне хвост. Шагая вдоль по рю де Лютес, я заметил слева станцию метро, а за ней – красочное оживление цветочного рынка. Подумал было сбросить хвост в лабиринте лотков под этими длинными павильонами в стиле ар-нуво, но не стал делать крюк. Хватит с меня плутаний в толчее.

Плоские башни-близнецы Нотр-Дама обещали если не спасение, то хотя бы уединение. Я поторопился через площадь Парви на рю Кюатр-Нотр-Дам вдоль северной стены собора. Задержавшись у входа, оглядел ближайших гуляющих, зафиксировал в памяти. Мой хвост ни за что не последует в северную башню. Здесь только один выход. Он будет ждать меня на улице. Я заплатил мелочь за вход и полез по лестнице. В конце книги Сабора было о том, что местные горгульи – демонические образы. Похоже, идеальное место, чтобы собраться с мыслями.

Еще Янош назвал точное число ступенек. Насколько я помнил, около 300. Я преодолел все, выйдя в верхней часовне башни, где на собрание древних статуй глазела кучка японских туристов. Еще несколько ступенек вели на платформу южной башни. Там стояла другая группка, наслаждаясь видами. Я прогулялся вдоль парапета, любуясь резными чудовищами, обозревавшими Париж. «Можно ли усомниться в их демоническом происхождении?» – писал Янош о средневековых горгульях. Страшнее Квазимодо – они бы не выбивались из интерьера в подземелье Сатаны под башней Николая V.

Они были по мне. Путевые ребята, что тут скажешь. Я подумал о турне с группой горгулий. «Джонни Фаворит и Адские гончие». Каждая гротескная статуя отличалась характером. Один крылатый чудик положил подбородок на ладони, потерявшись в злодейских мыслишках. Другой сжимал жертву за ноги, облизывая ее длинным языком, словно леденец. Я постоял у каждого, пытаясь найти своего духовного брата. Правильный демон мог натолкнуть на мысль. Подарить ключ к дилемме.

У всех ублюдков была одна общая черта. Необузданная злобность. Что бы там ни было, пощады от них не дождешься. Не умели сдаваться. Как мурены и ядозубы – стоило им впиться в тебя клыками, как челюсти уже не разжать. Ценный урок. Я не мог убить Цифера. Почему бы не причинять ему вечные страдания? Быть постоянной занозой в заднице. Доставлять нескончаемую боль ради одного незамутненного удовольствия.

И в моем распоряжении имелись для этого средства. Тайны Собора Тридцати – могущественное оружие. На их тайных встречах звучали секреты, которые Цифер явно хотел сохранить. Каждое слово с последнего собрания осталось на моем диктофоне. Кто знает, какой яд кроется в этих записях? Единственная проблема была в незнании латыни. Без Яноша у меня не осталось никого, кто бы мог перевести древний язык. Для меня дела Собора Тридцати оставались китайской грамотой.

В раздумьях я выбрел на выступающий угловой балкон и облокотился на балюстраду, с парочкой подозрительных монстров о волосатых ляжках по бокам. Погрузившись в мысли, я уставился на запад, на реку и далекий булавочный шпиль Эйфелевой башни. Внизу тягуче текла свинцовая Сена. Я видел мост Сен-Мишель и средневековую башню Сен-Жермен-де-Пре на Левом берегу – мой район раскинулся вокруг них, как серое лоскутное одеяло.

На набережной выше моста Неф я заметил старый ресторан, «Лаперуз», где я, поджидая, когда проявятся фотографии с кардиналом Латуром, пировал и пел всю ночь, пока владелец подыгрывал на скрипке. Топо, так его звали. Тот еще персонаж. Говорил на шести языках. В мыслях промелькнули его слова: «Романские языки – не проблема для любого, кто подкован в латыни». Топо знал латынь!

Я посмотрел на часы. Пять минут четвертого. Если пошевелиться, я успею в банк за вещами, пока он не закрылся в четыре, и забронировать место в «Лаперузе» на то время, когда ко мне сможет присоединиться владелец.

Первым делом, вернувшись в номер, я проверил пол у комода. Ковер у изгибающихся ножек усеивало конфетти из туалетной бумаги. Кто-то выдвигал ящики. Горничной это делать ни к чему. Стопка газетных статей с пометками, лежавшая на столе, выглядела так, будто ее кто-то пролистнул.

Зазвонил телефон. Консьерж подтверждал, что мне забронирован столик в «Лаперузе» на девять. Мсье Тополински с радостью ко мне присоединится. Он предоставит вино и принесет скрипку. Повесив трубку, я решил, что парни Ленуара наверняка следят за моими звонками из отеля. Отныне буду пользоваться телефоном в номере, только чтобы заговаривать им зубы.

Пафосный прикид и солидный адрес подействовали на таксиста, когда я попросил его подождать. Он не свалил, пока я добежал через арку в свой коттедж во дворе. Там я прихватил П-55 вместе с наушниками и мини-динамиком, забрал запись из денежного пояса, запер жилье и вернулся на заднее сиденье меньше чем за три минуты. После многих лет, когда меня гоняли все кому не лень, здорово было для разнообразия испытать почтительное обхождение.

Такси высадило меня на набережной перед «Лаперузом» без пяти девять. Когда я вошел в ресторан, за мраморной стойкой была дочь Тополински. Она сказала, что отец ждет наверху, в «le Salon de la Chasse». Я сказал, что знаю дорогу, и поднялся по винтовой лестнице. Топо я отыскал в маленьком cabinet particulier размером с коробку для конфет, где на обшитых панелями стенах висели охотничьи сценки в витиеватых рамочках. Он сидел в зеленом парчовом жилете и с яркой бабочкой за овальным столиком под белой скатертью, на котором поблескивали хрусталь и серебро. В канделябре мерцали четыре красные свечи. Из ведерка со льдом выглядывало тонкое горлышко бутылки.

– Bon soir, Джонни, – сказал Топо. За такую улыбку убил бы любой политик.

Я сел напротив, пока Топо откупоривал бутылку и наполнял два высоких бокала игристым.

– Волшебство шампанского, – сказал я, пытаясь ему польстить. – Пузырьки скрытого смеха.

– Pas de Champagne, mon ami. – Он постучал пухлым пальцем по этикетке. – Crémant de Bourgogne. Жемчужина среди белых бургундских.

Мы чокнулись и выпили. Поболтали за жизнь. Обсудили мою поездку в Рим, ни разу не упоминая Ватикан. Топо понравилось, что я пел вместе с Бриктоп спустя двадцать лет. Моя сказочка про возвращение зацепила его за живое. Тополински умолял о парочке дуэтов перед ужином и позвонил прислуге. Когда появился один из его древних официантов, вежливо покашляв за дверью перед тем, как войти, Топо настоял, что закажет для нас обоих.

Я во всем ему подыгрывал. Топо напиликивал на скрипке второразрядные риффы Граппелли, пока я мычал полузабытые вариации «Someone to Watch Over Me» и «Blues in the Night». Он улыбался так, будто мы группа Бенни Гудмана на сцене Карнеги-Холла, и умолял спеть на бис после ужина.

Начала прибывать процессия подносов с накрытыми блюдами. Топо объявлял каждое, поднимая крышки одну за другой. «Timbale des Augustins… Homard américain avec filets de sole pochés et quenelles de brochet… Les rognons de veau braisés… Poularde poelée Docteur… La selle d’agneau Delorme…» – мой хозяин хотел отужинать по-семейному, разделив каждое блюдо, и накладывал наши порции с элегантностью. Я знал, что он ни за что не позволит мне платить по счету. На вкус все было tres путем, и каждое блюдо сопровождалось великолепным вином – шабли, белое бургундское, бордо.

Когда прибыла сырная тарелка, я понял, что скоро Тополински потянется за скрипкой и мне опять придется отрабатывать ужин.

– Топо, мне нужна услуга, – сказал я.

– Скажи только слово.

– Помню, ты говорил, что знаешь латынь.

– То, чему учат иезуиты, никогда не забывается.

– Ситуация такая. У меня есть друг – скорее, деловой знакомый, – который состоит в тайном обществе, где все собрания проходят исключительно на латыни. Такое впечатление, что не обходится без какого-то сатанизма, оргий и всего такое прочего.

– Вроде «Клуба адского пламени»? – спросил Топо.

– А это что?

– Одиозная языческая организация XVII века. Основана английской знатью – притворными дьяволопоклонниками, – и там предавались выпивке, разврату и пиршествам. Вот такой клуб по нам, а, Джонни?

Топо даже не представлял, как близка к правде его шуточка.

– Меня самого раньше звали дьяволопоклонником, – сказал я с ухмылкой. – Вот почему меня так интересует тайный клуб моего друга. Боюсь, не могу тебе сказать, как он называется. Как и имя этого друга. Ты сейчас поймешь, почему. В общем, на прошлой неделе этот друг приходит и говорит, что не сможет посетить следующее собрание. Но для него очень важно знать все, что там происходит. Попросил меня сходить вместо него. Как бы работа под прикрытием. Все в звериных масках. Никаких имен, только цифры. Тайное общество во все края.

– Ты ходил?

– Naturellement. Только дело в том, что никаких оргий не было, одни разговоры. И все на латыни. Друг дал мне маленькое устройство записи, чтобы пронести на встречу. Решил, что мне можно довериться, потому что я не понимаю их галиматьи.

– Галиматья… – повторил Топо с усмешкой.

– В общем, я все записал. И должен отдать запись завтра. И вот тут вступаешь ты, Топо. Я так думаю, на записи может оказаться что-нибудь полезное для меня – ну, знаешь, в деловом смысле. То, что этот парень хочет от меня скрыть. Может, скажешь, что это неэтично?

– Напротив. Изредка я втайне подсылаю своего молодого племянника к конкурентам – скажем, в «Лассер» или «Лука-Картон», – чтобы он на должности подмастерья разузнал их техники. Ресторанный бизнес – это как война. Особенно если у тебя три звезды «Мишлена» и ты хочешь их сохранить. – Топо потер ладони. – Мне это очень нравится. Как быть шпионом.

– Vraiment, – сказал я. И в самом деле война. – Я хочу, чтобы ты перевел запись. Может, мне что-нибудь пригодится в следующий раз, когда займусь бизнесом со своим так называемым другом.

Топо намазал на хлеб мягкий сыр.

– Как долго длится запись?

– Около двух часов. Там не сплошные разговоры. Много длинных скучных пауз, когда все сидят и молчат. Это можешь проматывать. Может, всего около часа латыни.

– Очень хорошо. Я переведу для тебя. Поиграю в шпиона. – Топо позвонил обслуге. – У меня есть старая бутылочка отменного винтажного коньяка. «Круазе» 1908-го. Осталась половина. Я ждал идеального момента, чтобы разделить остатки.

– Идеально, – сказал я. – Попивать прекрасный бренди, пока ты работаешь.

Я придвинул через стол «Минифон» из наплечной сумки. Ресторатор изучил миниатюрное устройство так, будто это незнакомый кухонный прибор. Я видел, что он принял его за игрушку. Тем лучше. Безопаснее. Невинно, как шпионить за конкурентами и воровать рецепты. Вместе с аксессуарами «Минифона» я достал бумагу из отеля «Калифорния».

– Такой маленький, – сказал Топо, рассматривая П-55. – То, что надо для шпиона.

Я подключил внешний динамик и показал своему ретивому переводчику, как управлять машинкой. От моего пера Топо отмахнулся и сказал, что предпочитает собственный механический карандаш. Больше не говоря ни слова, он нажал кнопку «воспроизведение», напряженно склонился над динамиком и принялся за работу.

Было уже за полночь, когда Топо выключил П-55.

– Fini, – сказал Тополински, отодвигая ко мне через стол страницы, покрытые убористым почерком. – Certainement pas orgie.

– И близко не оргия, – согласился я, глянув на то, что он написал. Все на французском. – Давай обсудим.

– Собор?

– Так называется клуб? Собор? – Я разыгрывал из себя натурального дурачка.

Топо кивнул.

– Даже название не сексуальное. Какой был твой номер, Джонни?

– Тринадцать. Trēdecim.

Он притянул к себе страницы и проглядел.

– У тебя убили дочь?

– История моего друга. У меня нет детей. Он только подучил, что сказать на латыни. Я надеялся узнать правду о его дочери на собрании.

Тополински позвонил прислуге.

– Боюсь, тут я помочь не смогу, Джонни. После того как ты объяснил причины отсутствия номера тринадцать на предыдущих двух встречах, об этом больше не упоминалось.

– Черт! – Я нахмурился с фальшивой озабоченностью. – А я думал, что-то на него накопал. О чем была остальная встреча?

– Смещение их председателя. Они называли его Люцифер. Иногда – Владыка тьмы. Как в старом «Клубе Адского пламени», где в шутку часто раздавали дьявольские титулы. Голубая кровь строила из себя сатанистов. Богатые банкеты в стиле черной мессы. Шлюхи, одетые в монашек.

У меня забилось сердце.

– В том шалмане не было никаких монашек, – сказал я, с трудом сдерживая хладнокровие. Сделав глубокий вдох, спросил: – Что значит «смещение»?

– На встрече состоялось голосование о том, чтобы лишить председателя полномочий. Звучал глагол «deponere». «Сместить» по-латински. Избавиться. Чаще они говорили «abdicare», что значит «отречься» или «откреститься». Это же ты наверняка знаешь?

– Нет. Понятия не имею. По-латински ни бе ни ме. Друг просил просто воздерживаться на любом голосовании.

Стук в дверь обозначил прибытие пожилого официанта. Топо попросил принести магнум винтажного шампанского «Родерер».

– Brut, s’il vous plaît, – сказал он. – 47-й год, если есть охлажденная бутылка.

Я подождал, пока мы остались одни.

– Только шесть воздержавшихся? – спросил я, уже зная ответ.

– Считая тебя. Ни единого голоса «против».

– А о чем были прения? Что обсуждал Собор?

– Все это есть дословно в переводе. Этот так называемый Люцифер отказывается держать ответ. Так это у вас говорится?

– Какой еще ответ?

– Правила твоего современного «Клуба Адского пламени» требуют, чтобы председатель лично появлялся на любом собрании, где выдвигается предложение о его смещении. Так называемый Люцифер пропустил две встречи подряд. Все это в подробностях есть в моей транскрипции. Если он не придет на следующее собрание, его снимут с должности в порядке упрощенного производства.

– Автоматическая отставка?

– Похоже на то.

Подверг ли я этим Топо опасности? Не найду ли я однажды его отрубленную голову, запеченную в железной угольной плите? Да с яблоком во рту? В голове бешено носились маниакальные мысли. Бессмертие Цифера длится столько, сколько он носит Корону Ада. Дважды Собор Тридцати голосовал за то, чтобы лишить его престола. Оба раза он проигнорировал официальный вызов. Если Цифер не появится на следующем собрании, его развенчают без голосования. Изгонят. Низвергнут. Лишат престола. Больше никакой не Владыка Сатана. Луи Цифер снова станет смертным. Очередным заурядным нулем без палочки, как и я. Рожденным умереть. Сдохнуть, как пристреленная псина.

Тактичный кашель снаружи известил об официанте, который принес огромную бутылку шампанского на льду. Он поставил поднос на стол и ушел, ни разу не пикнув.

– Alors, Джонни, – сказал Топо, – у тебя еще остались вопросы или пришло время для вина и песен? Увы, женщин нет.

– Женщины сидят дома, пока мужчины пьют и поют, – ответил я с улыбкой, чувствуя себя, как ушедший из спорта боксер, который возвращается на ринг, еще в силах нанести внезапный и мощный апперкот.

Какие тут еще могут быть вопросы? Тополински уже ответил на самый главный.