Черная фигура в капюшоне прошла мимо центральной лестницы, ведущей в ультрасовременный Банк Ватикана, обогнула пустую приемную стойку из светлого дерева и скрылась из виду. За стойкой я обнаружил открытый люк, который в закрытом виде сливался с мраморными плитами. Под ним в темноту вворачивалась древняя винтовая лестница. Спустившись где-то на двадцать пять ступенек, я поднял взгляд и заметил, что за мной идет другой член собрания.

Лестница бурилась в землю – если грубо предположить, то где-то на пятнадцать метров. Я вышел в прямоугольном вестибюле с каменным сводчатым потолком. Из необработанных стен торчали железные болты. С трудом верилось, что эта подземная камера, напоминавшая подземелье в музее Мадам Тюссо, существовала под банком не менее современным, чем небоскреб «Чейз Манхэттен». Я смотрел, как человек передо мной повесил плащ. Сделал так же. На стенах висели и другие плащи с черными накидками. Когда я вошел в зал собраний под куполом, он совпал с описанием молодого секретаря. Из ниш в стенах щерились демонические статуи. В железных держателях кренились горящие факелы. Свисали цепи. Большой круглый стол посреди помещения был украшен сигилом Бафомета – вписанного в звезду-пентагон языческого идола, похожего на крылатого мускулистого дядьку с головой рогатого козла.

Несколько членов Собора в черных рясах и капюшонах уже сидели на назначенных местах – мрачные, как судьи инквизиции. Я тоже не стал ловить ворон. Каждый мой просчитанный шаг показывал, что я отлично знаком с этим странным окружением. Заметив золотую цифру XIII на спинке кресла, я подошел так, будто делал это уже сотню раз, и уселся на место Крузмарка, положив серебряную монету реверсом вверх в золотое гнездо на краю стола.

Я оглядел зал, просчитывая возможный маршрут побега. Глазные отверстия в капюшоне ограничивали зрение. Справа я заметил поблескивающий и гротескный трон из мрамора черного, как обсидиан. Он стоял на помосте, подлокотники и сиденье были сплетением змей, а спинка – парой гигантских раскрывающихся крыльев, с перевернутой золоченой пентаграммой ровно по центру. К этому зрелищу описание молодого секретаря подготовить не могло.

В голове забегали мысли. Это явно Трон Сатаны. Другого объяснения нет. И быть не может. Придет ли Цифер на сегодняшнюю встречу? Это змеиное гнездо сделано для Люцифера. Если Эль Сифр действительно дьявол, его задница вместится туда идеально. Может, мой поиск наконец подошел к концу. Почетного гостя ждал большой сюрприз.

Если хочется знать время, нечего надевать фальшивые часы. Я поборол желание взглянуть на них. Будто чешется, а почесать нельзя. Хороший шпион не привлекает внимания к своим железкам. Я смотрел, как члены Собора входят по одному в круглый чертог. Когда я услышал, как далекие часы пробили полночь, все места вокруг стола были заняты. Сегодня ни одной неявки. На двенадцатом ударе Первый поднялся, и двадцать девять человек, включая меня, встали за ним. Он начал медленно и торжественно читать что-то на латыни. Весь Собор присоединился – по крайней мере, так казалось. Трудно сказать, поешь ты или нет, когда ты в капюшоне. Я бормотал в ритм, пытаясь повторять за всеми, – как в свое время на службе в сиротском приюте.

Когда молитва кончилась, клановец в черном молча сел. Numerus Unus казался действующим председателем. Он прокашлялся и начал торжественную речь на латыни. За краем стола я незаметно запустил левую руку в сквозной карман под сутану и включил «Минифон». Правая рука оставалась на столешнице, с поддельными часами на виду. Я не хотел пропустить ни слова.

Председатель обрался к «Octo» – Восьмому, как я узнал от Сабора. «Explicare vestra absentia». Объясните свое отсутствие. Восьмерка приступил к продолжительному алиби. Собака съела домашку, бла-бла-бла. Я отметил, что во время показаний он не вставал. Дальше пришла моя очередь. Первый задал тот же вопрос. Только сказал что-то про «duo congressii». Видимо, «два собрания».

– Filia mea trucidatus, – дал я заученный ответ.

– Quis facis? – видимо, Первый спрашивал, что я буду по этому поводу предпринимать.

– Est enim mihi vindictam ergo retribaum, – выдал я цитату из Послания к Римлянам про то, что отмщение мне, и я уж сам как-нибудь доберусь до убийцы дочери.

– Quando?

Я знал, что это значит «когда».

– Mox, – ответил я. Скоро.

Двадцать Пятый – Viginti Quinque – подвергся тому же допросу. Он дал очередной запутанный ответ. Я не понял ни слова. Так или иначе, все записано на микрофон. На прошлом собрании отсутствовали трое. Сегодня – аншлаг. Торжественная часть кончилась. Демонический трон поблескивал у всех на виду. Явно готовилось что-то крупное. Люцифер наверняка ждет сигнала за кулисами. Готовится к большому выходу на сцену. Я понятия не имел, что у него за шоу. Знал только последнюю реплику. Что будет под занавес. Когда пропоет толстушка в шлеме с рогами, Луи Цифер умрет.

Незнакомцы в капюшонах совещались на непонятном языке. По моим оценкам, прошел почти час. Я сидел как истукан, не говорил ни слова. Ждал гвоздя программы. Внутри бил ключом адреналин. Воздух пропах от горящего дегтя на дымящих факелах.

Внезапно вальяжная латинская полемика накалилась. Члены собрания начали перебивать выступающего. Все заговорили одновременно. Закричали. Влезали поперек друг друга. Когда я увидел, как Девятый показывает на дьявольский трон и кричит что-то вроде «Dominus Luciferi», у меня зачесались кулаки. Вот оно. Люцифер.

Первые разъяренные выкрики улеглись до состояния приличных дебатов. Я прислушивался, но не понимал ни единого слова. Я думал, что-нибудь узнаю, если буду следить за динамикой в помещении. Но латынь мешала. Все гундели, как на Торжественной мессе. Заговорил Третий – «Trēs», причем так тихо, что все за большим столом наклонились в его сторону. Я тоже, не желая выбиваться из коллектива. Тройку было почти не слышно из-за хриплого скрипучего шепота. Я знал этот голос. Кардинал Латур, архиепископ Парижа.

Непонимание темы обсуждения не помешало узнать кое-что критически важное. Я решил после убийства Цифера пристрелить до кучи и Латура. Жаль, что не мог прикончить всех сразу. Патронов не хватит. Они еще понадобятся, чтобы прорываться из этой крысиной норы. О том, чтобы сделать мир лучше, речи не шло. Мне было насрать, насколько они тут порочные и коррумпированные. Для меня их единственным преступлением оставалось то, что их отобрал Цифер. Всю эту прогнившую мразь осквернило его прикосновение.

Препирательства и болтология продлились еще по меньшей мере час. В конце концов все замолчали. Наговорились вдоволь. Трон по-прежнему пустовал. Люцифер не явился. Цифер меня подставил. На душе скребли кошки. Снова обманут Отцом Лжи. Первый поднял руку. «Alia disputato?» – спросил он. Никто не ответил. Первый встал. «Opertet suffragii», – сказал он, уходя к стене, где потянул за висящую цепь. Где-то в отдалении ударил колокол.

Немного погодя, когда Первый вернулся на место, появился молодой священник и принес кожаный том с золотой застежкой. Сел за маленький деревянный столик и раскрыл массивную книгу. Что-то спросил на латыни у Первого, и фигура в черном ответила: «Vero». Вопроса я не понял, но услышал слово «suffragium» – Сабор научил меня, что это значит «голосование». Ответ Первого был «etiam». Видимо, это значило «да».

Священник снял колпачок с ручки.

– Unus, – огласил он.

Началось голосование.

– Approbare, – Первый одобрял.

– Duo.

– Approbare.

Когда выкликнули «Trēs», кардинал Латур воздержался.

И так далее. «Quattuor… Quinque… Sex… Septem… Octo», – все как один одобряли. Когда прозвучал мой номер – «Trēdecim», – я последовал примеру молодого секретаря и воздержался, не зная, о чем вообще шла речь. Перекличка продолжалась. Один за другим Собор Тридцати проголосовал «за». Только шесть воздержавшихся. Я, двое отсутствовавших на прошлой встрече, архиепископ Парижа, Numeri Septemdecim – тот тип, что шел передо мной, – и Viginti. Ни одного «против».

Снова заговорил Первый. Его голос звучал строго и точно. Никто не ответил. Закончив, он поднял обе руки и сказал: «Sermonem consumêre».

На этом священник поднялся. Он держал узкую резкую шкатулку из слоновой кости. Я не заметил ее у него в руках, когда он вошел в чертог. Numerus Unus ждал, когда священник подойдет. Тот поклонился и вручил шкатулку. Наш председатель поклонился в ответ и сел на место. Как только священник вернулся к себе, Numerus Unus открыл шкатулку и достал кинжал со свитком пергамента. «Sigillum meum et al Luciferum pignus», – промолвил он, надрезал кончик указательного пальца на левой руке и оставив на свитке кровавую кляксу.

Когда кинжал и свиток дошли до меня, я уже запомнил фразу на латыни. Атаме казался очень древним. Не такой красивый, как тот, что я украл из кабинета Крузмарка. Пергамент, покрытой каллиграфией опытных писцов, как средневековый манускрипт, гласил: CONCILIUM TRIGINTA. Под этим стояла дата – Dominica XII Aprilis MCMLIX – и вдоль левого края шел длинный список римских цифр. Я чикнул палец, сказав: «Sigillum meum et al Luciferum pignus», – размазал каплю крови рядом с цифрой XIII и передал пергамент соседу слева.

Остальные члены совета достали платки, чтобы остановить кровь. Я платок забыл и обошелся бархатным мешочком. Через десять минут Тридцатый вернул пергамент Первому и затянул палец. Встреча окончена. Злой как сто чертей, я уставился на пустой трон. Первый поднялся со своего места, передавая свиток по дороге на выход священнику. Второй тут же вышел в арку следом, за ним – Третий.

Я уловил порядок и ждал своей очереди, поднявшись за Двенадцатым и отправившись за своим плащом в вестибюле. Когда я вышел в холл Банка Ватикана, передо мной стояла колонна из двенадцати фигур в черном, а еще семнадцать поднимались по лестнице. Меня впечатлило, что все устроено так гениально и просто. Лимузины припарковались по порядку номеров, подъезжали один за другим. Никакой путаницы. Каждый таинственный и анонимный член Собора садился к себе в машину и уезжал. Вскоре и я был на заднем сиденье «Альфа Ромео». Спросил на своем неуклюжем итальянском у водителя, который час. «Due e mezzo», – ответил он, пока мы трогались в ночь. Вся идиотская встреча Собора Тридцати заняла лишь два с половиной часа.