Я вышел из ресторана в двадцать минут одиннадцатого и прогулялся к площади Сен-Мишель вдоль набережной, глядя, как на реке танцует свет. От скверного настроения красота превращалась в чистилище – в огненных змей, ползающих по Стиксу. После рукопожатия Сабор направился в противоположном направлении без слова благодарности, нырнул в мрачные кишки Quartier Latin. Утиное пиршество обошлось мне в пятнадцать тысяч франков. Тридцать баксов. Сведения о монете Крузмарка стоили того. Тринадцатый номер в Соборе Тридцати. Выбранный собственноручно Луи Цифером.

Монета Иуды принадлежала мне. С ней тринадцатым членом был я. Собор Тридцати встретится через полтора часа. В Риме. С тем же успехом они могли бы встречаться и на долбаной луне. Ну почему я не пересекся с Сабором на прошлой неделе? Прижучил бы Цифера уже сегодня или еще раньше. Осеннее равноденствие пришло и ушло. Неделя перед Пасхой. Последняя Вечеря была на Седер Песах. Евреи пользовались лунным календарем, так что праздники каждый год сдвигались. Эти сатанинские сволочи провели встречу на Остару две недели назад. Почему же Крузмарка там не было? Почему он остался в Нью-Йорке, когда его ждали в Риме?

Сабор говорил, его секретарь-шпион видел на собрании, которое он посетил, пустые места. Может, если Крузмарк не пришел, в этом нет ничего особенного. У него только что убили дочь, в его личные дела совал нос частный сыщик. Не стоило рисковать разоблачением своего дьяволопоклонничества ради поездки в Рим. Теперь уже слишком поздно. Он мертвее младенца с перерезанной глоткой. Интересно, почему я не видел его некролог в «Геральд Трибьюн». Я читал ее каждый день – ну, почти каждый. Должна же международная газета осветить кончину корабельного магната, который занимался бизнесом по всему миру. Может, Крузмарк считается только пропавшим без вести. Может, его труп разорвало на клочки. Может, крысы сожрали улики. Если бы. Я, как самый умный, послал пленку с черной мессой в офис прокурора. Там наверняка вовсю ищут Итана Крузмарка у заброшенной станции «Восемнадцатая улица».

Для меня монета Иуды имела ценность только в том случае, если миллионер-судовладелец жив. Пропавший – тоже ничего. Главное – жив. Как только его объявят мертвым и зачитают завещание, ребята из Ватикана приедут за монетой и обнаружат, что ее украли. С этого момента тот, кто носит номер тринадцать, – меченый. Показаться с ней в башне Николая V – как подписать приговор.

Я поймал такси до «Барона Самеди». Вуду-представление еще не началось. Нашел Бижу в баре, за делами. От ее вида в красном платье без бретелек захватывало дух. Я страстно поцеловал Бижу прямо на глазах бармена, те аж вылезли из орбит от удивления.

– Tu es mon trêsor, – сказал я.

– Menteur, – ответила она.

«Лжец» стало ее любимым ласковым прозвищем для меня. Мало же она на самом деле знала. Бижу чмокнула меня в щеку, куснула за мочку, нашептывая обещания того, что будет в спальне наверху.

– Сперва пара одолжений.

– Parle français, cherie, – приказала она.

– Avez-vous un.. un… je ne sais le mot propre en français. Un rouge свеча?

– Bougie, – подсказала Бижу. Не спрашивая, зачем мне вдруг понадобилась свеча, она сказала, что у нее найдется любой цвет, и послала официанта за красной. – Quoi d’autre?

– Давай-ка лучше по-английски, ma douce. Где найти ближайшего круглосуточного газетчика?

– А, oui. На другой стороне Ле-Аль. На Монмартре, напротив Святого Евстахия.

Из ниоткуда материализовался официант и отдал хозяйке низенькую красную свечу.

– Iras-tu prier pour moi? – пошутила Бижу, передавая ее мне. Спрашивала, не за нее ли я собрался ставить свечу.

– Je t’adore seulement. – Я хотел сказать, что поклоняюсь только ей. Правда, сам не знал до конца, что сказал.

– Menteur… – улыбнулась она.

Я поцеловал ее полуночно-черную щеку и сказал, что мы еще увидимся после закрытия.

Я пересек Ле-Аль по рю Бальтар между светящимися стеклянными павильонами. Как раз начал оживать большой оптовый рынок с поставками со всей Франции. Дальше газетный киоск без внешней стенки встретил интерьером, где с трех сторон от пола до потолка висели передовицами газеты и журналы. Я попросил у хозяина «Оссерваторе Романо». Этот ватиканский таблоид был на итальянском, который я знал только по меню с Малберри-стрит. Я зашел в кафе и потягивал бренди с водой, медленно листая страницы. И вдруг – нате вам. Все, как и говорил Сабор. Сердце екнуло. XXX. Римские цифры в заголовке объявления на латыни. Для меня – просто набор слов. Я заметил «Concilium de Triginta» только потому, что это говорил венгерский профессор во время своей лекции за ужином. Мне нужно было знать, что там, в этом послании. Я позвонил Сабору с таксофона в конце кафе.

– Янош? Это Джонни.

– Джонни, я пытался тебе дозвониться, но по твоему номеру никто не отвечает.

– Моя телефонная служба не работает по ночам. Читал газеты?

– Конечно. Купил по дороге домой. Там объявление.

– Видел-видел. Что, еще встреча?

– Да, в полночь в следующую среду. Это беспрецедентно. Четыре подряд.

– Я отправлюсь на эту встречу. У меня есть монета. Шекель Иуды номер тринадцать. Проблема только в том, что я в латыни не бум-бум. Как ни жаль это признавать, но мне нужна твоя помощь.

– Это же… incroyable. Как я могу тебе верить?

– Я же показывал оттиск. Как я его сделал, по-твоему? У меня есть монета, чтобы войти. А вот чтобы выйти, мне нужен ты и твоя помощь.

– И что я получу взамен?

– Книжку свою допишешь. Я перескажу тебе все, что узнаю.

– Но много ли ты узнаешь, если не поймешь ни слова?

– Пойду с жучком. Твое дело – перевести пленки.

– Я кое-что понимаю в шпионаже, Джонни. Уверен ли ты, что твоего опыта шоумена достаточно для этой работы?

– Уж это предоставь мне, профессор.

Мы договорились встретиться в «Кафе Флор» завтра утром в девять.

Я свернул газету и направился в ночь, к реке, – причем внезапно в настроении веселее не бывает. В голове забегали мысли о Цифере. Сабор назвал четвертую встречу Собора Тридцати после Остары «беспрецедентной». Готовится что-то крупное. Что-то такое, что не обойдется без личного присутствия владыки Люцифера. Дайте мне чистый обзор через круглый стол – и я вынесу ему мозги. Как камикадзе, умру счастливым.

Я прошел по набережной на правом берегу Сены до моста Искусств напротив Лувра. Там оказалось безлюдно. Уличные фонари по бокам, стоящие попарно через интервалы, создавали на железном пешеходном мостике чередующиеся области света и тьмы. К западу высоко над Эйфелевой башней висела серебряная щепка заходящей луны. Я запалил красную свечку зажигалкой и поставил на плоский железный поручень. Пламя замерцало от мягкого бриза, задувшего вниз по течению.

Достал из сумки чернильный талисман кардинала Латура, подержал уголок над огоньком. Бумага загорелась. Я зачитал слова на латыни, которые написал внизу страницы Латур: «Adiuva me, Mater Luna. Viam monstra. Lux tua nos ducat». Пока я снова и снова повторял слова, во мне гудела древняя сила.