Швейцар жестом подозвал к дверям «Ритца» такси. Я снял очки и сунул в нагрудный карман. Для чтения полезно, но как часть маскировки они больше не требовались. Я поэкспериментировал с таксистом на французском, грассируя так, будто полоскал горло, когда называл клуб и адрес. Тот как будто бы понял, поехал, не сказав ни слова. Я опробовал одну из нескольких заученных фраз.

– Le nuit en Paris c’est magnifique.

Тут его и понесло. Vive la belle France! Теперь таксист был моим лучшим другом, что-то лопотал про чудеса ночного Парижа, пока мы не подъехали к «Клубу Бижу «Барон Самеди» на улице Невинных. Свою фразочку про величие дневного Парижа я вставить так и не успел.

Над входом, крашенным под бамбуковые ворота, завивалось название ночного клуба из неоновых трубок ярко-алого цвета. По сторонам на меня щерились две одинаковые карикатуры черепа в цилиндре и темных очках. Внутри было черно, как в полночь, не считая нескольких свеч и пары далеких факелов. Я сдал пальто и шляпу и, когда глаза привыкли к темноте, разглядел силуэты пальм. Стены и потолок были покрыты плетеными циновками, бамбуковыми балками и пилястрами. В полусвете мерцали флаги, рядом белесо светились развешенные звериные черепа. Мне это все напомнило ресторан «Трейдера Вик» в отеле «Савой Плаза», только это место было намного страшнее тики.

Подошел высокий чахлый негр-метрдотель. На нем были визитка, оперный цилиндр и темные очки, а лицо размалевано белым. На передней части шелковой шляпы был нашит череп в блестках со скрещенными костями. Я назвался, сказал, что «Вандом» забронировал для меня стол. Он кивнул, не говоря ни слова, и отвел к замечательному столику перед приподнятой танцплощадкой.

В мозг просачивался далекий гул – пульс барабанов, приглушенный каким-то журчанием. Я думал, что это запись, пока не разглядел завесу искусственного водопада – по задней стене стекала вода. То, что я сперва принял за танцплощадку, на самом деле оказалось низкой сценой в виде вуду-перистиля. Столб в центре, который Епифания называла «пото митан», был толстенным, как древесный ствол, и рос из круглого основания, облицованного черно-белой плиткой. По гладкому лакированному красному дереву завивалась раскрашенная резьба: две переплетенные змеи.

Когда глаза привыкли к потемкам, я увидел с трех сторон сцены столики. На бамбуковых балках висело множество растяжек в блестках – с веве и другими вуду-символами. На ярких народных росписях стен изображались разные духи вуду, называющиеся лоа. Я узнал грубые изображения Папы Легбы, Дамбаллы, Эрзули, Барона Самеди и Агве.

Между картинами стояли алтари, посвященные отдельным лоа. Шкафы были забиты черепами животных, мечами, бусами, привязанными к стульчикам куклами, свечами, гипсовыми святыми и грубо вырезанными идолами, утыканными ржавыми гвоздями. Все так и лезли в глаза вперед других зрелищ аляповатого величия, все – могущественные и живые от веры. Невероятно, но я что-то почувствовал. В глубине души я верил в этих духов. Ритуалы затерлись в памяти. Остался только костяк – вера. Ведь давным-давно моей малышкой была мамбо Евангелина Праудфут.

Кто-то принес свечу в стакане, и мой стол озарился. Если я что и разглядел в темноте, теперь все потерялось за мягким свечением. Позади раздался хлопок – громкий, как неожиданный выстрел, – и я развернулся с рукой на пушке. Оказался лицом к лицу с официантом с пенящейся бутылкой «Мамма» в руках. К счастью, я его не пристрелил. Он ухмылялся, как Степин Фетчит. Очень понравилось, как я подскочил до потолка.

Рядом с официантом стояла черная красавица с бокалом шампанского в каждой руке. На ней было облегающее платье-футляр в блестках и без бретелек – такое тесное, словно ее в это платье налили, как мелассу. Коротко постриженные волосы цветом напоминали что-то между оловом и дымом. Красивое лицо без морщин. Щедрое декольте, обнажающее высокие и упругие груди, как у королевы выпускного бала. Над низким вырезом виднелась татуировка на правой груди, едва заметная на темной коже. Что-то вроде цилиндра. Может, логотип клуба, череп. На вид я дал ей лет пятьдесят.

Официант налил нам шампанского. Она села и придвинула бокал с пузырьками ко мне.

– Bon soir, – проворковала она – голосом зрелым, с хрипотцой.

Я поднял бокал.

– Ваше здоровье.

Она без труда переключилась на английский.

– Новые клиенты получают бесплатную шипучку. – И обратно на французский: – Etre au frais du patron. За счет заведения.

– Это ваша лавочка? – Мы коснулись бокалами. – Вы, стало быть, Бижу.

– Бижу Жоликёр. – Она улыбнулась, отпивая шампанское. – Ваше первое посещение cérémonie voudon? Мсье?..

– Фаворит, – сказал я. – Джонни Фаворит.

Я кое-что смыслю в вуду. В Нью-Йорке был в хуфоне и наверняка не раз. Захаживал с Евангелиной, когда был звездой на подъеме.

– Джонни Фаворит… – Она покатала имя во рту. – Знакомо. Почему? Не могу понять.

– Я был в шоу-бизнесе. Пел с биг-бендом перед войной. Оркестр Паука Симпсона. Он играл на барабанах. Его помните?

– Нет. – Улыбка Бижу превратилась в усмешку. – И все же… Вас я помню.

– Как это? Вы же понятия не имели, что я крунер.

– Vraiment. Я знала, что вы знаменитость, но из-за другого: un blanc поклонник voudon.

– Откуда вы этого набрались? У Уолтера Уинчелла?

– Я не знаю никаких вин-челов. – Взгляд обсидиановых глаз Бижу пронзили меня. – Вы знакомы мне благодаря моему milieu. Я родилась в Жакмеле, Гаити. – Она произнесла название в три слога: «Хай-И-Ти». – Мое рождение было благим знамением. В тот день в декабре свергли пожизненного президента Пьера Нора Алексиса.

– Это когда?

– Джентльмен не задает такие вопросы. – В ее улыбке было удовольствие кошки, поймавшей мышку. – Поищите. Почитайте учебники.

– Ученый из меня так себе.

– Я вижу. Вы человек действия, sans doute.

– Могу о себе позаботиться, когда дело пахнет керосином.

– Качество, достойное восхищения.

– Про это не знаю. – Я смаковал долгий глоток. – Или знаю. Кто скажет? У меня проблемы с памятью.

– Это дар. Большую часть жизни лучше забыть. Я хотела новую жизнь, и приехала в Пари в пятнадцать лет. Разумеется, с мужчиной. – Бижу лукаво улыбнулась. – Мужчиной куда старше.

– На что только не пойдешь. – Меня кольнуло воспоминание о гладком, молодом, коричном теле Епифании. Я достал из портсигара пару сигарет и предложил одну Бижу. – Курите?

– Merci. Мне нравятся американские сигареты. – Она взяла «Лаки» между пальцев вертикально, как карандаш, и ее темные глаза стрельнули. – Андре! – позвала она. Из теней тут же материализовался официант в форме. – Portez moi un fume-cigarette… Vite!

Малый скрылся в темноте, вернулся с тонким сигаретным мундштуком из кости и золота. Бижу ловко вставила папиросу. Я щелкнул зажигалкой, поднес ей. Она придвинулась к огоньку. Голова склонилась, и я увидел рисунок на ее petit золотом медальоне. Он повис между грудей на тонкой цепочке. Рогатая голова козла в перевернутой пентаграмме. Вот это я понимаю – хорошая девушка.

Я наблюдал, как она легко выдохнула.

– Расскажите о ваших ночных приключениях в Париже по молодости. – Мой взгляд не дрогнул, пока я допивал шампанское. – Вы были шальным дитя вуду, прямо как моя дочь.

– Peut-être… Инстинкт всегда побеждает интеллект. – Улыбка Бижу Жоликёр, когда она выпустила длинную струю дыма, впервые показалась настоящей.

– Должно быть, странно было попасть сюда прямиком с островов. Где вы поклонялись вуду?

– В маленьких сообществах по всему городу. В Париже живет много черных. Африканцев. Вест-индцев. Les Américains. Несложно найти une célébration, если ты верующий. – Бижу затушила сигарету. – Так я впервые услышала ваше имя. Сплетни в барах. Когда узнаешь о белом богатом молодом американце, который интересуется voudon, такое не забывается.

– Наверно, я тогда был знаменитостью. Потом все украла война. И черт с ним. Меньше помнишь, крепче спишь. Хотя я участвовал в пышных шоу, как у вас.

– Ceremonie, которую вы увидите сегодня, настоящая, а не un spectacle du cabaret.

– Ладно. Поправка принимается. Моей боевой подругой до войны была мамбо из Гарлема. Евангелина Праудфут. Connaissez-vous elle? – Я рискнул спросить на французском, знает она ее или нет.

– Праудфут? C’est un nom anglais. До встречи с вами я не знала англоязычных практиков. Испанцы – да. Португальцы. Кубинцы – приверженцы Сантарии. Бразильцы исповедуют Макумбу. Voudon процветает на большинстве англоязычных островов. Ямайка, Сент-Китс, Барбадос. Там это зовется Обеа. – Бижу царственно поднялась из-за стола. – Мне приятно наше знакомство, мсье Фаворит. Но у меня есть дела. Если планируете ужинать перед le ceremonie, рекомендую козла. Tres délicieux. Во всем Париже козла подают только у нас.

Я встал и поцеловал ее протянутую руку, как простолюдин, чествующий королеву.

– Enchanté, – сказал я, разминая свой французский. – Если у вас найдется время, возможно, присоединитесь выпить со мной на посошок?

– Le bâton? – Она улыбнулась без игривости. – С удовольствием.

На этом она ушла – серебряный туман, проглоченный тьмой. На ее месте появился официант – прытко, как у фокусника. Я заказал к ужину охлажденную бутылку вувре. Козлом пренебрег в пользу креветок по-креольски. Кормили здесь умопомрачительно. Креветок подавали с кукурузным хлебом и свежим салатом. То же самое едят в Гарлеме. До 23:30 я страдал без дела, пока не началось представление. На сцену вышел мужчина во всем белом с красным кушаком. Благодаря Епифании я знал, что это лаплас – этакий мистический конферансье. Аккуратно просыпая муку тонкой струйкой, он рисовал на полу вокруг центрального столба замысловатые узоры. Делал веве – они символизировали разных духов, которых Епифания именовала лоа. Изображенных будут призывать во время ритуала. Про магию не скажу. Но с точки зрения искусства веве выглядели получше, чем любая картина Джексона Поллока.

Назойливый гул за сценой становился громче – три черных с голым торсом вынесли самодельные барабаны, вырезанные из полена, и начали выстукивать сложную переплетающуюся мелодию, дополненную ровным гулом. Барабанный гром пронзило истошным жестяным свистом, на него тут же ответили щелчком кнута. По этому знаку в зале появилась процессия во главе с человеком, одетым как Барон Самеди: он походил на гробовщика в стиле Амоса и Энди, на его мятом цилиндре и черном фраке поблескивали декоративные медали. В одной руке он нес трость с вырезанными черепами, второй хлестал кнутом, в зубах был зажат стрекочущий полицейский свисток.

За лапласом шел хунган и нес в обеих руках перевернутую саблю. За ним на сцену продефилировал босоногий хор из десяти очаровательных мулаток с факелами в длинных белых платьях, с волосами в белых шелковых тюрбанах. Замыкал шествие тощий мужик, который вел на поводке козу. Девушки, кружась, проходили мимо пото митана, и каждая вставляла свой факел в подставки, равноудаленные друг от друга, на периметре сцены. У основания центрального столба лежали фрукты, пирожные, батоны хлеба, сахарный тростник, стояли миски вареного риса, бутылки вина и рома.

Пастух привязал незадачливое животное к болту, вкрученному над подношениями, и занял позицию в шеренге барабанщиков, где стал трясти тыквенными маракасами. Первоначальная какофония переросла в сложносочиненную полиритмию, перемежавшуюся щелчками кнута и трелями свистка. Девушки начали танцевать, хлопая в ладоши над головой и напевая идеальным хором. Меня заворожили сложные пульсирующие ритмы.

Бижу не кривила душой. Это вам не экзотическое шоу в ночном клубе. Все казалось таким же реальным, как неделю назад, когда я прятался в тенях и следил за тем, как Епифания возглавляет дикие вуду-посиделки в Центральном парке. В шоубизе любят продуманность, блеск, штуки-дрюки. Ничего такого не было и в помине в бешеной озорной вакханалии, которую я наблюдал со своего столика в первом ряду. Вместо отрепетированной искусственности передо мной взорвалась обнаженная первобытная страсть.

Пока впадали в бешенство исступленные барабанщики и танцоры, хунган зажег две сигареты и сунул в рот задом наперед. Он скакал и пыхтел, пока надутые щеки не осветились изнутри красным, и пускал через ноздри струи дыма, аки огнедышащий дракон. Лаплас тоже преобразился, хромал вокруг перистиля, как калека. Он превратился в Папу Легбу, привратника, стража всех перекрестков, – моего лоа-покровителя. Епифания рассказывала, что это первый и последний из «невидимых», которых призывают на церемонии, потому что он дарует смертным дозволение войти в мир духов.

Девушки окунулись в космический угар, их телодвижения больше напоминали судорожные маниакальные припадки, чем хотя бы какое-то подобие танца. Одна скинула тюрбан, рвала на себе волосы и бросала в воздух, как пригоршни травы. Другая повалилась на пол, корчилась в спазмах, ее тело изгибалось в невозможных позах. Стройная кофейная красотка разорвала перед платья, схватила груди обеими руками и выжимала их, пока из сосков не прыснуло молоко.

Гипнотическая вакханалия продолжалась больше двух часов. Не то чтобы развлечение, но оторваться до самого конца было невозможно. Словно сидеть в первом ряду на казни. К двум часам ночи музыканты и танцоры промокли от пота, одежда липла к гибким молодым телам. По нескольким лицам текла кровь – в исступлении женщины расцарапали себя. В гранд-финале Лаплас рассек глотку козла одним шокирующим взмахом сабли. Две девушки припали на колени перед умирающим животным с большими медными мисками, чтобы собирать хлещущую кровищу.

Публика сидела в ошарашенном молчании, пока чьи-то аплодисменты не напомнили, что мы вроде как смотрели представление. Аплодисменты переросли в овацию. Те, кто справлял службу, не кланялись. Вместо занавеса танцоры и музыканты просто собрали еду вокруг пото митана и обошли ночной клуб – делились с посетителями. Их способ сказать, что все мы участники, а не просто зрители. Мы причастились к жертве. Наши руки тоже красны от крови.

Я заказал снифтер «Реми», глядя, как Бижу ходит от стола к столу и любезничает с клиентами. Решив, что она забыла о своем обещании выпить на посошок, я уже думал просить l’addition, когда она подошла и села рядом.

– Что пьете? – спросила она.

– Коньяк.

– У меня есть кое-что еще, если вы не против присоединиться.

– Почему бы и нет?

Она взмахнула рукой официанту в навороченной униформе, подняла два пальца в секретном сигнале. Генералиссимус вернулся в мгновение ока с бутылкой без этикетки и парой рюмок. Наполнил каждую до краев каким-то прозрачным алкоголем и оставил бутылку, а сам скрылся из глаз.

– Qu’est-ce que c’est? – спросил я, экспериментируя с недавно заученной фразой из разговорника.

– Kleren, – ответила Бижу. – Напиток, который готовят les paysans Haïtien. Alcool de contrebande.

– Самогон.

– Vraiment. – Она подняла рюмку. Я воздел свою, и мы чокнулись. – Santé, – сказала она, опустошая свою рюмку одним махом.

Я повторил за ней. Клерен пошел хорошо, как горящий бензин. Явно крепче 90 градусов. Я поморщился от огня в животе. Она улыбнулась, как лощеная кошечка.

– Зачем вам сегодня une serviette. – Бижу налила еще по одной. – Ваш бизнес настолько важный, что вы не можете оставить его дома ради вечера удовольствий?

Я понял, что она говорит о сумке.

– Все в карманы не уместишь, – сказал я. – Путеводители. Словарь. Карты, – расстегнул сумку и достал копию фотографии доктора Цифера. – Знаете этого человека?

– Non… Pourquoi?

– Я его ищу. За ним один должок. Иногда он одевается вот так. – Я показал Бижу распечатку афиши с Эль Сифром.

– Çifr, – сказала она без запинки.

– Узнаете?

– Только по репутации. Il est un médium tres célèbre.

– Медиум?

– Oui. Он проводит la séance de spiritisme для очень богатых.

– Как с ним связаться?

– Je ne sais pas. Я не богата и не духовна.

– А это всё вокруг что?

– Надо как-то платить за жилье.

– Так вы не верите в voudon?

– Comme une jeune fille, naturellement. Теперь же, как зрелая и обеспеченная женщина, я верю в высшую силу.

– Я тоже. – Я расстегнул средние пуговицы рубашки и достал свой золотой медальон с гравировкой. – Всемогущий защитит верных.

Бижу уставилась на перевернутую пентаграмму, огорошенная моим признанием, как игрок в казино, когда ошибается со ставкой. Ее рука инстинктивно дернулась прикрыть собственное сатанистское украшение.

– Я знала, что ты знаком с voudon, но ты… один из нас? – пробормотала она.

Я заглянул ей глубоко в глаза, одичавшие от страха.

– Я принят. А ты думала, я какой-то дурачок-христианин с крестиком? Я приношу жертвы, а не молюсь на нее. В воскресенье – Пасха. Где-то пройдет черный шабаш. Мисса Негра. Я хочу туда попасть. Я настаиваю.

– В таком большом городе, как Париж, подобная дата требует un grand sabbat. – Бижу опрокинула вторую стопку клерена и налила третью.

– Ты идешь? – Я мягко накрыл ее ладонь своей.

– Конечно.

– Возьми меня.

– Quoi?

– Возьми меня с собой.

– Я бы хотела… очень… но это непросто. Прежде всего, нужно получить разрешение.

– Когда его можно получить?

– Возможно, сегодня, после закрытия. Где я могу тебя найти?

– «Вандом».

– À bientôt. – На этом она быстро и крепко поцеловала меня в губы, прежде чем уйти в тени.

Я нигде не мог поймать такси. Сорок пять минут искал дорогу в отель. Впрочем, я был не против прогуляться со вкусом помады Бижу на губах.