Почти за пятнадцать лет работы частным сыщиком я узнал одно. Никогда не верь первому впечатлению. Когда я ехал от аэропорта Орли в город, из окна такси Франция казалась унылой и серой: плоский пригородный пейзаж, мокрый от дождя, монотонная процессия мрачных домиков среднего класса, безвкусных, как «Вандербред». Добро пожаловать в Скуковиль. Вместо того чтобы хандрить из-за убогого вида за окном, я коротал время, сравнивая тексты двух guides verts. Первые 475 франков я потратил в книжном киоске, как только прилетел в Орли, где нашел англоязычную версию Зеленого гида «Мишлена». Большинство статей казались одинаковыми, так что я устроил себе импровизированный урок французского, сличая оригинал с английским переводом.

Бесполезно. Не умел я выговаривать эти странные слова. «Хинки-динки-парлеву», – кружилось у меня в мыслях безумной детской считалочкой. Когда мы добрались до городских предместий, я запихал путеводители обратно в сумку и устремил все внимание за окно. Чем ближе к центру города, тем лучше становился вид: засаженные деревьями бульвары, ряды красивых старых зданий, бесконечная череда баров, кафешек и ресторанов. В непредсказуемом трафике петляло удивительное число велосипедов.

Мы взяли налево, когда уперлись в реку, и тут меня в полную силу атаковала магия места, как когда я впервые увидел Мировую выставку 1939 года и ее футуристическое изображение чудес будущего. Вот только здесь был город прошлого в краю давно минувших дней. Улица шла параллельно реке, и, когда такси проехало вдоль излучины, я увидел Эйфелеву башню – монумент одновременно невероятно знакомый и совершенно чужой. В этот момент я понял, что наконец вернулся домой.

Право руля – и мы перебрались через реку по сказочному горбатому мосту. Я видел, как против течения скользят узкие кораблики со стеклянными крышами, как на каменных набережных сидят старики с удочками. Путеводитель говорил, что река называется Seine, но не объяснял, как эта чертовщина произносится. Я вспомнил, что оно похоже на что-то вроде «Дзен». Неплохое название для реки. Все лучше, чем Стикс.

Мы проехали большой ухоженный сад вдоль берега. Свернули налево, на оживленную улицу вдоль него. Через четыре квартала – правый поворот на большую прямоугольную площадь. Со всех сторон – одинаковые четырехэтажные дома сплошной стеной. Ровно в центре – бронзовая колонна, которая высилась над дорогими автомобилями, припаркованными на мостовой в десять рядов, как в магазине поддержанных тачек. На столбе пристроилась какая-то мертвая большая шишка из прошлых времен.

– Place Vendôme, – объявил водитель и устроил мне экскурсию по всей площади.

Остановился перед отелем – домом № 1 – напротив места, где мы въехали на площадь. «Вандом» оказался настоящей архитектурной жемчужиной – уж скорее городская резиденция великого герцога. Преувеличенная роскошь «Ритц-Карлтона» в Бостоне выглядела в сравнении грубой и пластмассовой. Весь персонал говорил по-английски. Безупречные манеры.

Согласно Красному гиду «Мишлена», мой номер на третьем этаже был одним из всего тридцати пяти в отеле. Он выходил на Вандомскую площадь – вид получше, чем Двадцать третья улица перед окном в «Челси». Я распаковался и убрал все вещи – для них хватило одного ящика в резном комоде. Костюмы, халат и бомбер в старинном армуаре заняли места не больше, чем одинокие призраки в пустом доме. Теперь я оказался в мире Цифера. Одеваться нужно было подобающе.

Меня смешило, как легко я влился в жизнь, полную привилегий. Словно какой-то плейбой с родительским траст-фондом, я свои деньги не заработал, так что кутить напропалую было просто. Легко пришло, легко ушло – вечная мантра нахлебника. Я чувствовал, что здесь мое место по праву рождения, что в люксовом окружении я был как дома, словно всю жизнь прожил среди старинной живописи в золоченных рамах, штофных обоев и тяжелых велюровых гардин.

В этой великолепной комнате – одной из тысяч в незнакомой стране – я чувствовал себя в безопасности. Незнание языка было преимуществом, а не помехой. Вместо того чтобы выделяться, в роли иностранца я становился невидимкой. Никто не обратит внимание на очередного американского туриста, еще одного анонимного воробышка в большой однородной стае. Чтобы испытать свою теорию, я решил прогуляться по улицам Парижа. Нужно было прочувствовать город. Добиваясь полной туристической безликости, я прикрутил к «Лейке» новый объектив и повесил камеру на шею. В кожаную сумку сунул «Дерринджер». Маленький двуствольник уже два раза спас мою шкуру. Похоже, он приносил удачу.

Перед тем как выйти из отеля, я огляделся, прошерстил коридоры и разнюхал обстановку на служебных лестницах. Чтобы спланировать альтернативный путь отхода, если возникнет такая потребность, много времени не потребовалось. У дверей швейцар спросил, не нужен ли мне зонтик. При этом он сказал не «зонтик», а что-то вроде «парапле». Я понял, о чем он, когда он показал на высокую бронзовую подставку, набитую сложенными зонтами, словно ваза с черными цветами.

– Нет, спасибо, – ответил я, выходя в туман и морось. Разговорник подсказывал, что стоило ответить «Non, merci». Но лучше не показывать, что я понимаю по-французски.

Я прошел через бутылочное горлышко Вандомской площади на четную сторону рю Кастильон. Это слово я наловчился произносить еще в Большом Яблоке благодаря паре знакомых макаронников из мафии. Тротуары следующих двух кварталов в сторону реки, вымощенные потресканной разноцветной плиткой, прятались от дождя под галереями. В широких плиточных кругах под ногами были названия магазинов рядом. Рядом с углом рю де Риволи, напротив парка, на плитках было написано «SULKA». Дожидаясь зеленого на светофоре, я рассматривал в витрине дорогие шелковые галстуки и приталенные рубашки. Чтобы победить дьявола в его же игре, мне понадобится шикарный наряд.

Развеселившись от абсурдной мысли, что могу наткнуться на Луи Цифера, просто гуляя по округе, я перешел дорогу до длинной террасы, засаженной деревьями и выходящей на широкий парк и реку. К западу, за излучиной Сены, в небо над раскинувшимся городом уходила Эйфелева башня. Я спустился по широким ступеням и попал, если не врал путеводитель, в Jardin des Tuileries – хотя черт знает, как это произносится. Прошел пару статуй крылатых коней и оказался на площади Согласия. В центре площади торчал древнеегипетский обелиск – в точности близнец Иглы Клеопатры в Центральном парке.

Я рассматривал пустую мостовую – где, как говорил «Мишлен», когда-то стояла гильотина, – и пытался представить буйную толпу, день за днем глазевшую, как больше тысячи человек преклоняют колени перед «бритвой нации». За казнями наблюдали эти самые здания вокруг. Перед мысленным взором проблеснуло падающее лезвие, ярко брызнула кровь, палач поднял капающую голову, испуганно уставились ее глаза. Говорят, мозг после обезглавливания жив еще несколько минут. Если Луи Цифер действительно тот, за кого себя выдает, у него наверняка было место в первом ряду.

Я поднял воротник дождевика и перешел площадь, глядя на Елисейские поля. Укутавшись в серую завесу тумана и дождя, Триумфальная арка расплывалась в отдалении – торопливый и неудачный этюд углем. Пройдя на север мимо действующего фонтана, я прогулялся вдоль рю Руаяль к классическому греческому храму посреди дороги. Оказалось, что это церковь Мадлен. Высоко на широких ступенях, в обрамлении коринфских колонн церковь больше напоминала здание суда.

По дороге обратно на Вандомскую площадь я заглянул в La Tabatière d’Or – дорогую табачную лавочку с логотипом «Кодака», прилепленным к витрине. При помощи словарика я договорился с хозяином, чтобы он сделал двадцать копий глянцевой фотографии доктора Цифера и картонной афишки Эль Сифра. Не хотелось расставаться со снимками, но я знал, что копии пригодятся в поисках. Старик сказал, что дубликаты будут готовы завтра. В каждом газетном киоске по дороге я искал нью-йоркские газеты. Не свезло. Все, что нашлось на английском, – парижская «Геральд Трибьюн». Розыск некоего Гарри Ангела полицейским департаментом Нью-Йорка не считался международными новостями, зато смерть миллионера-кораблестроителя Итана Крузмарка – да. Я купил «Трибьюн» и сунул в сумку.

Серое небо и нескончаемая морось не испортили старосветскую элегантность окружения. Город как будто дрейфовал во времени. Манхэттен был бесконечно развивающейся динамо-машиной, постоянно обновлялся в неистовстве сносов и строек, тогда как Париж казался другим – безмятежным и терпеливым, затерянным миром, скрытым в давно забытых снах. Все здесь говорило об ушедшей эпохе. Здесь жили призраки, осаждавшие своими воспоминаниями настоящее. Самое оно для того, кто зовет себя дьяволом.

Я вернулся в отель в четверть пятого, замызганный после прогулки под дождем. Туфли хлюпали, штанины промокли до колен.

– Люблю Париж под дождем, – пошутил я с человеком за стойкой консьержа.

– Два месяца назад было наводнение, – нахмурился он. – Сена разлилась по улицам.

Я попросил прислать в номер ведро льда. Последнее, что я ел, – завтрак в самолете. Я упомянул об этом, справившись об ужине в ресторане отеля. Вежливый, как Альфонс, придерживающий дверь для Гастона, консьерж не смог предложить ничего раньше семи часов – «если только не желаете отужинать в пустом зале». Он сказал, что в номер могут подать отличный charcuterie. Чтобы спасти меня от голодания, пообещал подать вместе со льдом и поднос с едой и хлебом.

Charcuterie оказалось холодной мясной нарезкой, белыми от плесени сухими сосисками и всяческими паштетами. Я насыпал в стакан кубики льда и налил из фляжки. На вкус все было по первому разряду – лучшая нарезка на свете. Я пролистал «Геральд Трибьюн». Ни слова о Крузмарке. Может быть, его тело еще не нашли.

Мысли о Крузмарке напомнили, что у меня все еще есть его серебряная монета, которая наверняка стоит кучу денег. Я достал из наплечной сумки маленький мешочек из черного бархата и открыл. Размером монета была чуть меньше 50 центов. В два раза толще и слегка выпуклая. На стертом от столетнего возраста аверсе – профиль какого-то давно покойного правителя. На реверсе – орел в окружении греческих букв. В каком-то далеком прошлом кто-то высек на серебряной поверхности римские цифры. Словно татуировка, щеку королевского портрета украшало таинственное «I. I.» На реверсе на груди орла было проставлено XIII.

Крузмарк держал эту штучку в сейфе. Либо она обладала высокой денежной ценностью, либо это был какой-то волшебный фокус-покус из мира черной магии и дьяволопоклонников. Я хотел знать наверняка. Снял оттиски с обеих сторон с помощью грифеля карандаша и листа отельной бумаги и сложил лист в папку Цифера в сумке.

Перешел к более насущным проблемам – достал из стола парижский телефонный справочник. Пролистал. Записей о Луи Цифере не нашлось. Как и об Эль Сифре или докторе Цифере. Я достал пожеванную адресную книжку Уоррена Вагнера, нашел записи о Цифере. Его парижским адресом для почты до востребования значился «Гарантийный траст Моргана», Вандомская площадь, 14. Бинго! Прямо по соседству.

Я списал координаты на отельную бумагу, в том числе телефонный номер банка. Посидев с адресной книжкой Вагнера, выписал все названия в Париже. Всего их было девять. Шесть – либо рестораны, либо ночные клубы. Я сверил их с телефонным справочником. Двух баров не нашел и решил, что они уже закрылись.

Так себе зацепки, но других у меня не было. Остается играть с теми картами, которые сдали. Горничная оставила в дальнем углу стола пару журналов. Одним из них был «Une Semaine de Paris». Как в журнале «Кью» на родине, в нем приводилась еженедельная афиша того, что происходило в городе, – все кинофильмы, представления, выставки, музыкальные концерты, лучшие ресторане и кабаре, спортивные мероприятия. Все на французском, но суть я уловить смог.

Я пролистал газетные страницы, сличая названия клубов и кабаре с названиями из списка Вагнера. Нашел все, разбросанные по городу. Глаз зацепился за местечко под названием «Блю Ноут». Не из местечек Уоррена. Там выступали барабанщик Кенни Кларк и его группа. В 53-м я слышал, как он играет с Modern Jazz Quartet в «Боп-Сити» в Брилль-билдинг на Бродвее, где у Вагнера был офис. Имя Кларка тут же разожгло проблески новых далеких воспоминаний. Может быть, он поможет мне восстановить прошлое.

Одевшись к вечеру в серый костюм с голубой рубашкой и повязав бордовый шелковый галстук, я спустился в ресторан «Вандома» к превосходному ужину – утиное рагу с оливками и великолепное «Марго» 48-го года – затем отбыл в «Блю Ноут».

Светящаяся прямоугольная вывеска клуба торчала над входом с рю Д’Артуа и оказалась единственным источником освещения на узкой жилой улице. Я зашел внутрь, сел у барной стойки напротив сцены. Запалив «Лаки», заказал себе «Манхэттен». Первое отделение уже было в разгаре – трио с Кенни Кларком за барабанной установкой, какой-то белый играл на басу, а сосредоточенный черный брат выдавал забористый бибоп на пианино. Никогда не понимал исступленную дисгармонию бопа, но эта группа с неустанным хай-хетом Кларка умела зацепить. Пианист был настоящим волшебником – без пяти минут Арт Татум. К третьей композиции мой разум отправился на машине времени в прошлое – в 1939 год, когда я впервые встретился с Кенни «Клуком» Кларком.

Когда сейшен закончился, музыканты разбрелись среди столиков, останавливаясь и здороваясь тут и там. Надолго они не задерживались. Их очевидным пунктом назначения был бар.

– Как жизнь, Клук? – спросил я, когда барабанщик сел на соседний стул.

– Я тебя знаю? – нахмурился Кларк.

– Джонни Фаворит. Пел с ансамблем Паука Симпсона. Мы пересекались в 39-м, когда ты играл у Клода Хопкинса. Тогда еще в старом «Роузленде» на Бродвее была музыкальная битва групп.

– Помню-помню. – Хмурость сменилась ухмылкой. – Я тогда надрал беленькую и нежную задницу Паука. А тебя, белобрысого, что-то не помню.

– Паук тогда говорил мне краситься в черный. Хотел, чтобы я смахивал на крунеров-итальяшек из больших групп, которые тогда были на волне. Говорил, они сексуальнее.

– Леди Дэй, когда она пела с Бейси, пришлось красить лицо в черный. Народу казалось, она слишком светлая.

Бармен поставил перед Кларком и пианистом стаканы. Я показал на свою сдачу на стойке, обозначая, что плачу я.

– Видел тебя время от времени в «Минтоне» перед самой войной, – сказал я. – Тебя и Монка. Там играл Чарли Крисчен, если Гудмен не закручивал гайки. Дон Байас. Диззи.

Из теней выплывали давно забытые имена, написанные сигаретным дымом в бессчетных темных клубах.

– Да уж. Клевые времена. Ты тогда запал на сексапильную стервозную мулаточку.

– Евангелина Праудфут.

– Точняк. Ну, а что с тобой случилось-то? Я думал, ты выбился в люди. Но давно не слышал от тебя ни звука.

– Выпал из музыкального бизнеса, – сказал я. – Сменил род занятий.

– Зря ты это. Мог бы стать какой-никакой звездой. – Кларк развернулся к товарищу по группе. – Ты глянь-ка, Бад, – сказал он пианисту, – вот этот самый засранец – сам Джонни Фаворит. Помнишь такого?

Темный коротышка ничего не сказал, только уставился на меня воспаленными глазами из-под тяжелых век. Поднял стакан и благодарно кивнул. Я протянул свой стакан, мы чокнулись.

– Бад Пауэлл, – сказал Клук, представив нас как можно короче. – Первый раз в Гей Пари, Джонни?

– Был здесь когда-то с Пауком. Мало что помню.

– Блин! Времена больших групп. Выступали где попало. Не задерживались дольше чем на вечер. Что тут помнить? Все концерты одинаковые. На хрен. Тебе тут понравится.

– Уже. А еще и дня не прошло. – Я пожалел, что у меня нет с собой фотографии Цифера. – Ты, случаем, не знаешь такого гуся – Луи Цифера? – спросил я. – Средних лет. Черные волосы, зачес назад. Усы и квадратная эспаньолка белее снега. Фокусничает под псевдонимом доктор Цифер.

– Ни фига. А должен?

– Иногда выступает в черном гриме и зовет себя Эль Сифр.

Барабанщик навострил уши.

– А он кем будет? Какой-то мулла?

– Скорее, Гудини для бедных. Кажется, живет в Париже. Не видал такого?

– Прости, нет.

– Может, подскажешь пару местечек, где он может торчать? Бывают в каких-нибудь клубах в Париже церемонии вуду?

– Вуду?

– Ну да. Барабаны. Танцы. Гаитянское мумбо-юмбо.

– Знаешь, есть такое место – «Ла Кабан Кубен». В основном они по румбам и самбам. Вечерние танцы. Вся херня.

– «Барон Самеди», – пробормотал Бад Пауэлл, глядя прямо перед собой.

– Что-что? – Повернулся к нему Клук.

– «Барон Самеди», у Ле-Аль.

– В точку. – Кларк посмотрел на меня. – Бад дело говорит. Есть тут по соседству кабак под названием «Барон Самеди», в Первом округе. Рядом с центральным продуктовым рынком. Гаитянский. Креольская кухня. Вуду-представления. И прочая зомби-хренотень. Слышал, там пьют куриную кровь и еще хрен знает что.

– Спасибо. Загляну.

Кенни Кларк пригляделся ко мне, как коп.

– Кстати сказать, а та милашка Евангелина сама не была какой-то королевой вуду?

– Что-то в этом роде, – признался я.

– Какого я только говна в свое время о тебе не наслушался. Будто ты когда-то возил с собой в багаже череп.

– Так говорят. Сам уже не помню.

– Что ты паришь! – Кларк теперь откровенно включил копа. – Этакая дичь не забывается.

– Меня приложило на войне, – сказал я. – Отшибло память. Я и тебя-то толком не помнил, пока сегодня не услышал, как трио играет «Cherokee». И тут сразу все щелкнуло.

Клук посмотрел на меня более сочувственно и положил тяжелую руку мне на плечо:

– Война, блин. Баду тогда тоже в кочан прилетело. Может, вы, засранцы, еще самые везучие из нас. Иногда я и сам не прочь забыть все это говнище.

– Не стоит, мужик, – ответил я. – Слишком много забудешь – слишком много простишь.

– Аминь, брат, – сказал Клук.