Полуденный самолет в Рим был заполнен до отказа. Непогода скрывала континент. Мы летели над тучами, алюминиевые крылья поблескивали от отраженного солнца. Глядя на серый облачный покров с места у окна, я думал об инспекторе Ленуаре, который дожидается меня под дождем перед «Лапан Ажиль». Когда он догадается, что я дал деру, и прикажет проверить аэропорты и вокзалы, я уже буду в Италии.

В костюме в полоску со скрытым под ним денежным поясом я выглядел как простой бизнесмен. Простой, да не совсем. С 38-м калибром на бедре, двухзарядным «Дерринджером» и кожаной дубинкой в пиджаке, скорозарядником в каждом кармане брюк и священным атаме, приклеенным к левой ноге липкой лентой, я был вооружен до зубов. Не хотелось, чтобы оружие было в багаже. В Ле Бурже я сдал только саквояж «Гурка», набитый сменной одеждой, черным облачением, плащом и капюшоном. Кожаная наплечная сумка и большая холщовая сумка для рыбалки лежали под креслом передо мной. В первой – документы, паспорт, карты, путеводитель, «Минифон» П-55 и внешний динамик, во второй – полосы кожи Бижу Жоликёр.

Это было не так просто, как можно подумать. Человеческая кожа снимается совсем не как кроличий мех. Соединительная ткань под верхним слоем упиралась. Бижу кричала громче любого кролика. Я произносил священное заклинание – древний ритуал, возносивший меня за пределы жертвенного чертога. «In Nomine Dei Satanas, Luciferi Excelsi…» Из прошлого возвращалась латынь. Я знал каждое слово. Снимал с Бижу длинные ремни. Татуировку получилось срезать вместе с соском. Через пару часов я подумал о том, чтобы ее вырубить. У меня все-таки были чувства к Бижу. Я же сам из шкуры вон лез, чтобы снять шкуру с кого угодно другого. Как я только не уговаривал ее выдать любую из своих вуду-девчонок. В конце концов, у меня не осталось выбора. По сделке с Латуром требовалась запись ее страданий. Уговор есть уговор.

Бижу продержалась дольше четырех часов. Потом дело пошло резвее. С лицом и скальпом я не торопился – получилось срезать почти единым куском, как маску. С руками и ногами я так не возился. Слишком хлопотно. Голый, весь залитый кровью, я завернул обнаженный красный труп в резиновый лист и снес в подвал. Полдесятого утра. Засыпал ее известью и набросал в могилу земли.

Сложил рваные ремни кожи в водонепроницаемый мешок и засунул в свою сумку для рыбалки. Сверху для маскировки положил бутылку вина и пару консервов с паштетом. Отмылся в ванной. Горячей воды понадобилось много. Бойлер я разогрел, еще когда Бижу перестала кричать. После этого я ничего не чувствовал. Никакого раскаяния. Глядя на других пассажиров, я представлял, какое отвращение они бы испытали от того, что я натворил. Как бы их скрутила совесть, будь они на моем месте. На миг я им позавидовал. Они переживали эмоции, которых я никогда не понимал. Может, я что-то упускал? Может, в чем-то эти обыватели меня обходили?

В Чампино, забрав багаж и пройдя паспортный контроль, я проскочил через таможню, не удостоившись даже кивка от смеривших меня взглядом людей в форме. В такси сел в 16:00. Направился на север, в сердце города по виа Аппия Нуова. Шоссе шло параллельно старой Аппиевой дороге. В течение всего пути на обочинах торчали древние руины, как гнилые зубы. Рим – город, переполненный ветхими зданиями. Может, и Нью-Йорк через тысячу лет будет выглядеть так же.

В «Эксельсиор» я заселился задолго до пяти. Направился прямиком в свой номер, принял душ и позвонил в обслуживание. Скоро комнату озолотил вечерний свет. За стейком – любимой трапезой осужденных на смертную казнь – я провалился в воспоминания. От Паука Симпсона я ушел в августе 39-го. Тут же подписался к Уоррену Вагнеру. Мелкий энергичный хорек. Благодаря ему обо мне по радио заговорил Уолтер Уинчелл, я попал в «Эль Марокко» и «Копу». Выступал в субботу вечером, 11 мая 1940 года, в «Парамаунте». Помню кричащих девочек-подростков, словно это было вчера. В «Парамаунте» меня были готовы с руками оторвать, мы договорились на сентябрь того же года. Я был на вершине мира. В то время я так и не успел добраться до Рима. Помешала война.

Выйти из сделки с Цифером захотелось почти сразу же. Я быстро понял: все, что только могла предложить слава, кончилось, не успев начаться. Кураж с непривычки. Богатство в одночасье. Этих чувств я больше никогда не испытаю. Среди минусов насчитывались бесконечные репетиции, долгие сеансы записи, лицемерные сотрудники, грязь в светской хронике, график изнурительнее, чем в турне большой группы с однодневными выступлениями. Все знакомые старели на глазах. Деньги притекали и утекали, как вода в унитазе. Я собрал в апартаментах в Уолдорф-Тауэрс неплохую библиотеку. Оккультные тома, которым были сотни лет. Греческие папирусные свитки. Я прочесывал книги в поисках ответа. Бесконечные заклинания и ритуалы. Однажды он появился передо мной на запятнанной странице: «Transmutatio Animae». Трансмутация душ.

Этот малоизвестный ритуал жертвования описывался в «Молоте Бога» – гримуаре алхимика, написанном в 1438 году. Я прочитал латинский текст из Malieus Dei вслух. Словно соловей, заливающийся песней. Древняя церемония меня спасет. Туз в рукаве. Моя невеста, Мэгги Крузмарк, была готова помочь. Сперва я не торопился. Карьера как раз шла в гору. Хотелось сперва нагрести целую кучу денег. Все изменилось в начале ноября 1942 года, когда меня призвали.

Через месяц я, пропустив офицерское училище, вышел из тренировочного лагеря вторым лейтенантом в артистической бригаде Специальных служб армии США. Я знал, что мое время вышло. Все еще крунер, но концерты уже совсем другие. Клубы USO, продвижение военных займов, банкеты для военной верхушки. Пел каждый вечер. Платили с гулькин нос. Планы на обряд трансмутации вышли на первый план. Жертвой должен был быть мужчина моего возраста и роста, родившийся под тем же знаком зодиака. Тот, кого я не знал, выбранный наугад. Никаких похищений – жертва должна быть моим другом.

Мы с Мэгги обговаривали все часами. Она сказала, идеально подойдет Таймс-сквер в канун Нового года. Площадь будет заполнена пьяными незнакомцами в поисках веселого досуга. Выбирай любого. Мы подготовили для церемонии библиотеку. Уже пользовались ей для оккультных ритуалов. Завесили окна тяжелыми шторами. Никогда не пускали уборщиц. Мы вынесли всю мебель. Накрыли пол резиновым ковриком. В углу – угольная жаровня. Везде свечи.

У меня был старинный атаме с рукояткой из резного моржового бивня. Гримуар требовал неиспользовавшегося ножа. Мэгги знала мастера на севере штата и привезла мне клинок с пылу с жару из печи. Настояла, чтобы я был в военной форме. Старик Мэгги согласился быть нашим свидетелем. Он всегда звал ее Мэг. Не знаю, почему. За пару часов до полуночи мы вместе отправились в такси на Таймс-сквер. Из-за светомаскировки не включали сияющие огни. Люди бродили в сумеречных потемках. Форма второго лейтенанта послужила маскировкой. Меня никто не узнал.

Я увидел его сразу же. Может, минут через десять после плутаний в толпе. Молодой капрал моего возраста. Тот же цвет волос. Мэгги завязала разговор. Итан Крузмарк растворился в тенях. Сперва Гарри нервничал из-за шпал на моих плечах.

– Ты выше меня по рангу, – сказал я, кивнув на бинты, видневшиеся из-под рукава. – Ты побывал в бою.

Ангел закатал рукав над гипсовой повязкой.

– Да это ерунда, – сказал он.

– Спасительная рана?

– Спасла ненадолго. Уже скоро сошлют обратно.

– Надеюсь, нет. В этом новеньком «Сирс Ройбак» как раз ищут клерка.

– Твою мать! – Удивление капрала Ангела показалось ненаигранным и невинным. – Ты же Джонни Фаворит.

– Лейтенант Фаворит, – поправил я и заговорщицки подмигнул.

Когда пробила полночь, мы уже были лучшими друзьями. Я узнал, что он Близнецы – прямо как я. Мой духовный брат. На Таймс-сквер не роняли шар. Впервые за многие десятки лет. Проклятая война. Встретили новый год, гуляя по барам. «Плантация», «Белая роза», «Леон и Эдди». Подпоил Гарри. Кое-что подлил в его восьмой коктейль 7&7. Ничего зубодробительного. Только чтобы поплохело. Затошнило. Капрал Ангел пожаловался, что хочет прилечь.

Мэгги спросила, где он живет. Столовался с приятелями во Флэтбуше. «На метро ехать далеко, – сказала она. – Давай лучше к нам». Упаковали его в такси. Проехали через город ко входу в Уолдорф-Тауэрс со стороны Пятидесятой улицы. На лифте – до моей квартиры на тридцать восьмом. Пятью этажами выше Коула Портера. Мэгги устроила Ангела поудобнее в гостевой спальне. Что-то ему дала – чтобы, как она сказала, успокоить желудок. Врала. Капрал выпил тройную дозу успокоительного «Секонал». Отключился через минуту. Для той церемонии крики были необязательны.

Итан Крузмарк позвонил из вестибюля, как раз когда я зажигал огонь на алтаре. Мы раздели Гарри Ангела и связали ноги длинными полосами липкой ленты. Запястья примотали к бедрам сложной сбруей из бинтов. Перенесли в библиотеку. Sacrificum Altaris был окружен дюжиной высоких черных свечей. Мы с Мэгги и ее отцом плясали голыми. Распевали заклинания на латыни. Иврите. Мы репетировали целыми днями.

Выжгли на голой груди Ангела огромную пентаграмму тавром, раскаленным докрасна в жаровне. Сделанным по заказу кузнецом-дьяволопоклонником со Стейтен-Айленда. Фимиам подсластил кухонную вонь обожженного мяса. По сигналу Мэгги подала мой новый кинжал. Очистил клинок над огнем алтаря. Надрезал молодому солдату грудные мышцы, описал кровью круг вокруг его тела. Мэгги читала заклинание. Бросала в пламя свечей щепотки химикатов. В комнате полыхали радужные цвета.

Я вонзил клинок глубоко под грудину. Не смог разломать грудную клетку. Сделал разрез, влез рукой. Нашел его бьющееся сердце. Вырвал. Легче, чем можно подумать. Пульсирующий мускул брызгал в руке кровью. Последний горячий фонтан. Я съел сердце Гарри Ангела. Попробуйте съесть бейсбольную перчатку. Я рвал еще бьющийся орган зубами. Дикий зверь глотал окровавленные куски, не пережевывая. На его безжизненном теле блестела кровь. Мы с Мэгги трахались в расползающейся луже. Ее отец наблюдал, завывая, как волк. Потом мы расчленили Гарри в ванной. Мы с Мэгги перевезли части тела на ферму ее отца в Кэтскиллсе.

Все воспоминания об этой ночи были утрачены в течение многих лет. Теперь, глядя на Рим в опускающихся сумерках, я видел каждый момент. Джонни Фаворит. Большая звезда. Во плоти. Я не превратился в Гарри Ангела в ту же секунду, как приготовил из него ужин. Церемония подарила мне власть над сущностью Ангела. Каждым мигом его прошлого. Я планировал обратиться в подходящий момент. Всего еще одно заклинание, чтобы завершить переход.

В нашем плане побега значилась Южная Америка. Бразилия или Аргентина? Буэнос-Айрес казался клевым городом. Мэгги любила танго. Мы уже подготовили запас налички к югу от границы. Ждал-дожидался. Как там говорится о мышах и людях? Через две недели после жертвоприношения меня сплавили в Северную Африку. Пикирующий истребитель «Штука» прошел на бреющем полете над концертом в части, где я участвовал, оборвал военную карьеру и украл память.

Остальное я знал из того, что мне рассказывали Цифер и Крузмарк. Те еще сукины дети, но их слова были похожи на правду. Меня вернули в Штаты с контузией, и я валялся, как забытый обломок войны, в ветеранском госпитале в Нью-Гэмпшире, пока мой агент Уоррен Вагнер на личные средства не перевел меня в частную больницу в Покипси. Хоть ко мне и вернулось сознание и владение конечностями, я все еще страдал от сильной амнезии. Если бы не бывшая невеста, Мэгги, я бы куковал в той больнице до скончания жизни. Она спасла меня по уговору, который мы заключили перед моей отправкой. Благодаря взятке в 25 тысяч долларов доктору Альберту Фаулеру меня выписали из клиники имени Прозерпины Харвест под фальшивым именем – отец Мэгги убедил доктора, чтобы по документам я все еще оставался пациентом. Не сказав, ни как меня зовут, ни как мы связаны, Мэгги с отцом отвезли меня в город и выпустили на Таймс-сквер в канун Нового 1943-го года. Я вернулся туда, откуда начал, – последнее место, которое помнил солдат по имени Гарри Ангел перед тем, как его подпоил Джонни Фаворит.

Луи Цифер убил Мэгги Крузмарк. И мою дочь Епифанию. Сегодня аз воздам.

В брюках, белой рубашке и с галстуком под длинным черным облачением я готовил артиллерию к последнему бою. Никаких черных париков или накладных усов. Я не выходил из номера, пока не позвонили со стойки и не сказали, что лимузин прибыл. Зачем искушать судьбу? Если я что-то и должен Бижу, так это сделать все как надо. В 20:30 я прошел через вестибюль «Эксельсиора» – в развевающемся плаще, с рыбацкой сумкой на плече, с капюшоном в правой руке.

На обочине поджидала хищная черная «Лансия Фламиния». «Terme di Caracalla», – сказал я водителю. Лимузин выскользнул на неведомые ночные улицы. Я вертел шекель Иуды в кармане. Старался не думать. Где-то по дороге натянул черный капюшон. Мы остановились у рощи. Водитель вкратце объяснил дорогу. Сказал, что дождется.

Я двинулся через деревья и травянистую лужайку к огромным темным руинам древних римских бань. Разбросанные фонарные столбы дарили скудное освещение. Мне показалось, я заметил, как впереди в темноте скользнула другая фигура в капюшоне.

Я шел на слабое свечение вдали – оказалось, его источником была свеча, мерцающая у начала узкого лестничного пролета из камня, ведущего под землю, под осыпающиеся внешние стены. Я начал спускаться. Внизу путь по широкому сводчатому туннелю до маленького тусклого помещения указывала череда свечей. Свет проливался из другого зала в двух ступенях ниже. Это и был тот самый митреум, где последователи Митры приносили в жертву быков и лезли в яму под их туши, чтобы очиститься льющейся горячей кровью?

– Octo, – раздался голос из-за угла. – Ave Satanas!

– Ave Satanas! – ответили несколько приглушенных голосов.

Свернув, я заглянул в прямоугольный сводчатый зал метров двадцати в длину и десяти в ширину, озаренный свечами. Остановился, когда увидел пять людей в черных плащах и капюшонах вокруг огромной дыры в полу. Я ожидал только Латура с его приятелем, который давал задание. Зачем здесь еще три члена Собора? На случай западни я спрятал обе руки под рясой, правой сжимая скрытый двухзарядник, а левой доставая шекель Иуды.

– Trēdecim, – подал голос я, показывая монету. – Ave Satanas!

– Ave Satanas, – произнес хор голосов.

Один из них выступил вперед. «Trēs», – назвался сиплый голос Латура. Он заговорил по латыни. Я понимал каждое слово. Впервые за годы. Я снова стал собой. Почти двадцать лет я был пленником прошлого, считая себя Гарри Ангелом. Теперь я был Джонни Фаворитом, который жил настоящим.

Кардинал обводил рукой остальных членов Собора. Один за другим они называли свои номера.

– Octo.

– Viginti.

– Septendicim.

– Viginti quinque.

Что это за трио на подпевках? Откуда они узнали, что должны прийти сюда? Я сжимал в кармане «Дерринджер».

Не успел я сформулировать вопрос так, чтобы не выдать себя, Латур представил Двадцатого – «nostrum conlegam et benefactor». Наш коллега и благодетель.

Двадцатый шагнул ко мне.

– Tibi partem meam? – спросил он. «Ты принес мою дань?»

Не отпуская двухзарядник, я снял лямку сумки с левого плеча.

– Spero quod placuerit vobis, – сказал я, передавая ношу. «Надеюсь, вы будете довольны».

Насрать мне было, доволен он или нет, – главное, получить голоса.

– Gracias tibi, – сказал он, расстегивая кожаные ремни. – Tale negotium bene gessit Satanas noster celebre.

Он благодарил меня. Сказал, что это хорошее дело во славу Сатаны. Я кивнул. Viginti достал диктофон и динамик, передал мне. Вцепился в водонепроницаемый резиновый мешок, уронив холщовую сумку на пол. Разорвал мешок. Торжественные, как чумные доктора, остальные члены Собора подчеркнуто отвернулись. Потянув за черные, как смоль, волосы Бижу, Двадцатый долго всматривался в рваную маску ее лица. Дальше выудил ее татуировку. Я знал, что ему угодит ее сосок.

– Nunc autem sonitu! – гаркнул Viginti. «Теперь звук!»

Я подключил динамик и завел П-55. Без усиления. Тихий дрожащий писк. Агония Бижу не громче агонии мыши. Мы больше двух часов слушали запись страданий в митреуме. Меня это не волновало. Я все слышал вживую. Крысиное верещанье казалась таким далеким. Вблизи же Двадцатый ласкал себя через выпирающую ткань черного облачения.