19

Где-то на окраине Гвадалахары, вдохнув сладковатый запах шоколада, Лидия замерла на месте. Она прикрыла рот рукой. Развернувшись, Лоренсо сказал:

– Ага, короче, дочь тоже прочитала статью твоего мужа.

– Боже мой.

– Ты не знала?

Лидия не смогла выдавить ни слова.

– В общем да, кто-то отправил ей статью, она прочитала, взбесилась и покончила с собой. Оставила для папы предсмертную записку. Ну а потом началось. Именно из-за этого.

В уме Лидия судорожно пыталась сопоставить все известные факты, а юный sicario продолжал:

– Именно поэтому он и свихнулся. Сказал, что ты его предала, что во всем виноват твой муж и что все вы поплатитесь. Был не в себе, короче.

– Погоди, остановись.

Мозг Лидии переполнился. Новая информация в него просто не проникала. Марта. В памяти всплывали картины из прошлого и лопались, как мыльные пузыри. Однажды Хавьер сидел в книжном магазине и разговаривал по скайпу с дочерью, которой на следующий день нужно было сдавать экзамен. Она очень переживала, а он пытался по-отцовски ее подбодрить. Потом он сквозь смех рассказывал, как Марта подарила ему на пятидесятилетие тренажер «кузнечик». Хавьер попробовал из вежливости, а потом весь день ходил с больной спиной. Он всегда настаивал, что в жизни совершил лишь один хороший поступок – привел в этот мир Марту. Es mi cielo, mi luna y todas mis estrellas. Мои небеса, моя луна и все мои звезды. В груди у Лидии неприятно кольнуло.

– То есть Марта не знала? Про отца, про картель? – спросила она.

– Получается, нет.

– Да как же так?

Лидия засомневалась, но тут же поймала себя на лицемерии. Она ведь тоже когда-то не знала. Все ее представления о причинах и следствиях неожиданно покачнулись и рухнули, как фишки домино.

– Не знаю. – Лоренсо пожал плечами. – Но он объявил твоей семье самую настоящую вендетту. Разве только пресс-релизы не рассылал, потому что в курсе были все хардинерос. Обычно когда появляется какая-то работа, о ней знает только тот, кто будет ее выполнять. Но тут все было по-другому. Все знали, и не только в городе, но во всем Герреро.

Лидия с трудом сделала шаг, за ним второй, но мозг ее по-прежнему дымил, как перегревшийся двигатель. Она была ошарашена. Все это время у нее в мыслях звучал один и тот же дурацкий, совершенно бессмысленный припев: этого не должно было случиться, этого не должно было случиться. Где-то был просчет. Какое-то упущение. Раз за разом она проигрывала в голове разговор с мужем накануне публикации. Себастьян спросил, не лучше ли на всякий случай спрятаться на пару дней в отеле.

– Нет, думаю, с нами и так все будет в порядке.

– Сто процентов?

– Да. Сто процентов.

Слова, от которых теперь негде было спрятаться. Они постоянно снились ей по ночам. Выворачивали нутро без всякой передышки. Ну не глупость ли, что она всегда так ненавидела эти поездки в отель: не хотела дергать Луку, не хотела, чтобы он пропускал школу, и не хотела, чтобы книжный магазин терпел убытки. Она не хотела нарушать привычный распорядок дня. Искренне верила, что Хавьер не станет вредить ее семье. Теперь она бы отдала что угодно, лишь бы вернуться в тот вечер и ответить на вопрос Себастьяна иначе. Проглотить свои слова, не дать им прозвучать. Сто процентов. Какое высокомерие, какое безрассудство! Конечно, просчитать каждую возможность она не могла. Но почему не спохватилась раньше? Пусть она не предвидела точного исхода событий, но ведь можно было предположить, что случится нечто непредсказуемое? Почему, почему, почему? Лидия чувствовала себя разбитой на мириады осколков, которые держались вместе только благодаря какой-то временной уловке гравитации. Одно неверное движение – и все рассыплется.

Конечно, новость о смерти Марты меняла все. Абсолютно все. Немного успокоившись, Лидия заметила, что недавнее потрясение перетекает в совсем иное чувство, которое она немедленно погнала от себя прочь. De ninguna manera. Переживать о мертвой дочери Хавьера она не собирается. И даже не станет называть ее по имени. Ей нет никакого дела до страданий этого человека. В гостинице «Дукеса Империал» осталась его записка со словами: «Мне очень жаль, что нам пришлось все это пережить. Теперь мы навечно связаны общим горем». Нет и еще раз нет. У него совсем не такое горе, как у нее. И сострадания он от нее не дождется.

Вместо этого Лидия разозлится. Станет живым воплощением ярости, бурлящей в ней с тех самых пор, как в одночасье, по злобной прихоти Хавьера, она потеряла всю свою семью. Она пойдет вперед, а он пусть остается; с собой она унесет имена шестнадцати убитых родственников. Невинные жертвы, все до единого. Особенно Себастьян. Честный человек, который просто делал свою работу.

Она составит список, и будет его повторять, и навсегда запомнит эти имена. Себастьян, Йеми, Алекс, Йенифер, Адриан, Паула, Артуро, Эстефани, Нико, Хоакин, Диана, Висенте, Рафаэль, Люсия и Рафаэлито. Мама. Еще раз. Муж, сестра, племянница и племянник, тетя, двоюродные брат и сестра, их прекрасные дети. Мама. А потом еще раз и еще раз.

Лоренсо что-то говорил, но Лидия его не слышала: слова тонули в круговороте повторяющихся имен. Надо отойти от него подальше. Пристроиться к Луке и взять его за теплую ладошку.

Отныне эти имена – ее молитва.

Дорога вывела их в более оживленный район, и теперь на пути им встречались любопытные собаки, дети на велосипедах и матери с колясками. Заметив мужчину в белой ковбойской шляпе, который ехал верхом на стареньком пони и говорил по мобильному телефону, Лука рассмеялся. Потом он увидел девочек, не многим старше Ребеки и Соледад, которые стояли вдоль железной дороги по двое и по трое. Они носили одежду, напоминавшую нижнее белье Мами, а на ногах – белые туфли на высоком каблуке или сапоги до колена. У них были ярко-розовые губы, и когда мимо проходили мужчины, девочки обращались к ним, говоря с тяжелым центральноамериканским акцентом. Они приглашали соотечественников на пиво, или на перекур, или просто отдохнуть. Лука понимал, что с ними что-то не так: внешний вид, одежда, ленивые позы, которые выглядели особенно странно на фоне общей дневной суеты. Но мальчик не понимал, в чем именно было дело. Не понимал разницу между мужчинами, которые в ответ лишь с грустью качали головой и отводили взгляд, и мужчинами, которые смотрели с вожделением и присвистывали, а потом скрывались за дверями в обнимку с юными разодетыми девушками. Лука попытался расспросить Мами, но та лишь отмахнулась и покрепче сжала его руку.

Им все чаще попадались группы мужчин в униформе; заметив мигрантов, они настораживались, но всякий раз, когда это случалось, Данило снимал с плеча мачете и, не доставая из ножен, начинал размахивать им на ходу. При этом он искусно расшаркивался, изображая некое подобие танца, и запевал во весь голос: «¡Guadalajara, Guadalajara! Tienes el alma de provinciana, hueles a limpio, a rosa temprana…» Переключившись на этот спектакль, мужчины в униформе быстро теряли интерес и возвращались к своим делам; к тому моменту, как они добрались до Ла-Пьедреры, Лидия насчитала как минимум семь раз, когда Данило спас таким образом им жизнь. Она схватила его за руку и от души поблагодарила, но тот лишь отмахнулся и пожелал им счастливого пути. Развернувшись, он побрел домой и снова запел: «¡Guadalajara, Guadalajara! Sabes a pura tierra mojada».

– Вот бы дойти с ним до самого севера, – сказала старшей сестре Ребека, провожая взглядом Данило.

– Я о тебе позабочусь, – встрял Лоренсо.

Сестры повернули головы и взглянули на него.

– Не надо, у нас и так все в порядке, – ответила Ребека. – Но спасибо.

Лоренсо молча пожал плечами, но Соледад, и прежде не отличавшаяся деликатными манерами, больше не могла терпеть этого бандита. Она пошла в наступление:

– Ты еще здесь? Мы что, приглашали тебя с собой? А то я что-то не припомню.

– Слышь, девочка. Cálmate. Нам ведь всем по пути, нет?

– Точно?

– Блин, а что, Гвадалахара – это теперь твоя собственность?

Повернувшись к Ребеке, Соледад сказала: «Пойдем», и обе девочки зашагали прочь вместе с Лукой. Лидия не тронулась с места.

Она понимала, что прямо сейчас Лоренсо может достать из кармана телефон и позвонить Хавьеру. Он может свернуть ей шею, сделать фото и получить огромную награду. Убив ее, он станет для «Лос-Хардинерос» героем. Но в то же самое время, кто знает, может, подо всей этой ребяческой крутизной скрывается маленький мальчик, испуганный и одинокий, который просто хочет убежать. В таком случае, если уж за все это время он ни разу не попытался их убить, он может рассказать еще что-то полезное о картелях. Он уже оказался полезен, и Лидии хотелось бы снова его расспросить, попытаться еще что-нибудь из него выудить. Лука и девочки стояли возле поворота и смотрели на них. Сын держал Ребеку за руку. Жизнь теперь текла так быстро и одновременно так медленно, что Лидии постоянно не хватало времени обдумать свои решения. Приходилось полагаться на чутье, а чутье подсказывало, что от этого парня нужно держаться подальше.

– Можно задать тебе еще один вопрос? – сказала Лидия.

Лоренсо пожал плечами.

– Думаешь, он по-прежнему нас ищет?

– Sin duda alguna.

Без сомнения. Вполне ожидаемый ответ, который, впрочем, не принес Лидии утешения. Тело ее налилось свинцом.

– Но здесь для нас безопаснее, да?

За плечами у Лоренсо висел рюкзак-мешок. Парень прищурился и посмотрел по сторонам.

– Вот уж не знаю, – ответил он. – Конечно, если сравнивать с Акапулько, то да.

– Но он имеет влияние в других местах?

– Claro que sí, теперь картели гораздо плотнее сотрудничают, чем до его прихода. У него есть влияние. В зонах соперников.

– Каких?

– Не знаю. Я что, похож на гребаного эксперта?

«Ну как бы да», – подумала Лидия. Она задумчиво скривила рот:

– Я просто хочу понять, какой маршрут самый безопасный.

– Насколько понимаю, безопасных маршрутов нет. Вам просто надо бежать со всех ног.

Она вгляделась в его широкое молодое лицо. У него были приспущенные веки и мягкий пушок над верхней губой. На одной скуле виднелись рубцы от угревой сыпи. Сущий ребенок. Который убил как минимум трех человек.

– Лоренсо, ты ведь никому не расскажешь? – спросила Лидия.

Она попыталась поймать его взгляд, но парень смотрел в сторону.

– Не-а, я ведь уже сказал. С прошлым покончено. Я все. – Он засунул руки в карманы шорт.

Лидия с сомнением кивнула:

– Спасибо.

– Ni modo.

Развернуться к парню спиной оказалось не так-то просто, поскольку Лидии по-прежнему было страшно. Внезапный шок: лезвие ножа прорезает ее плоть, вонзается в позвоночник. Ее бездыханное тело валяется возле железной дороги.

– Suerte, Лоренсо, – с этими словами она зашагала прочь.

Когда Лидия догнала Луку и сестер, удержаться, чтобы не обернуться, стало еще труднее; однако она понимала: парень может расценить любой любопытный взгляд как слабость или приглашение, поэтому она ограничилась тем, что представила себе, как его фигура растворяется позади. Перед глазами у нее стояла картина: Лоренсо тайком следует за ними, держась на расстоянии, но Лидия не поворачивала головы, чтобы проверить свои подозрения. Она шла и шла вперед – adelante, подгоняя сына и девочек. Лишь много часов спустя, на пороге мигрантского убежища, Лидия позволила себе остановиться. Перед тем как закрыть за собой дверь, она позволила взгляду скользнуть по пустынной дороге, задержаться на каждой тени. И возблагодарила Бога. Лоренсо нигде не было.

Все четверо были совершенно вымотаны. В Гвадалахаре мигрантов встречали хорошо, и Лука, вспоминая о скромном героизме Данило и конфетах «Херши», никак не мог вместить в свое сознание, откуда столько доброты в случайных прохожих. Казалось невероятным, что хорошие люди – так много хороших людей – существуют в мире, где кто-то расстреливает целые семьи на праздниках, а потом стоит над трупами и жует курицу. Когда Лука пытался сопоставить эти явления, его охватывало мучительное смятение.

В убежище Ребека и Соледад по очереди охраняли друг для друга дверь в ванную. Какая же это роскошь – стряхнуть с себя пыль дорог, хорошенько намылиться и встать под теплые струи воды, наблюдать, как под ногами собирается темно-коричневая грязная лужа, а потом закручивается и навсегда исчезает в сливном отверстии. Соледад нравилось представлять себе, как молекулы воды несутся по водосточным трубам, перемешиваются и рассеиваются, вливаются в другие трубы, бегущие под улицами города, набирают силу и скорость, с шумом устремляясь к неизвестному пункту назначения. Ей нравилось думать, что грязь, которую она смывает с кожи, постепенно растворяется в воде, пока не перестанет быть грязью.

Соледад сохранила мобильный телефон, который дал ей Иван, но не пользовалась им, потому что на счете не было денег. Но если бы и были, девочка все равно не стала бы его трогать по двум причинам: во-первых, из всех ее знакомых только у кузена Сесара был мобильник, а во-вторых, как и Лидия, Соледад боялась, что через этот телефон Иван сумеет ее разыскать. Поэтому аппарат служил не только хранилищем фотографий, но напоминанием о том, как далеко она продвинулась вперед, и обещанием лучшей жизни, когда она доберется до севера.

После душа управляющий спросил у девочек, не хотят ли они воспользоваться переговорной комнатой, чтобы позвонить или написать имейл; невозможно передать, насколько сестер воодушевили его слова. Неужели они смогут наконец позвонить папи? Ребеке никогда прежде не доводилось пользоваться телефоном, подносить к уху трубку и слышать на другом конце знакомый голос родного человека. Соледад никогда не звонила сама. Такое привычное современному миру удобство девочкам представлялось настоящим чудом.

– И как этим пользоваться? – спросила Ребека, когда управляющий проводил их в тихую комнату и закрыл за ними дверь.

Соледад нахмурилась и сказала:

– Позови Луку.

В крошечной комнате располагались стол, компьютер с мерцающей лампочкой, офисный стул и небольшой диван с цветочным узором на обивке. Рядом с монитором стоял телефон. Вскоре Ребека вернулась с Лукой, который сразу устроился за компьютером; спросив у сестер название отеля, где работал их отец, мальчик тут же разыскал нужный номер. Он записал его на странице желтого блокнота и собрался уходить, но Соледад попросила его набрать номер.

– Как зовут вашего отца? – услышав в трубке гудки, Лука прикрыл динамик ладонью.

– Элмер, – ответила старшая сестра. – Спроси Элмера Абарка Лобо, на главной кухне.

Мальчик так и сделал и уже хотел передать трубку Соледад, когда раздался голос администратора:

– Простите, но Элмер сегодня не на работе. Подождите минутку. – Голос женщины на мгновение пропал, а потом вновь зазвучал четко: – Могу я узнать, кто звонит?

– Со мной рядом его дочери, я просто набрал для них номер.

– Понятно.

– Погодите, я передам трубку Соледад.

Девочка заняла место Луки; ее лицо озарилось взволнованным предвкушением. Она надеялась, что папи на них не сердится. Что он понимает, почему им пришлось уехать именно так, без предупреждения, толком не попрощавшись. Все эти недели ее преследовала мысль о том, как папи возвращается вечером в темную квартиру, измотанный после двойной смены в ресторане, и находит ее записку. Соледад пыталась не думать о том, какие страдания причинил отцу их внезапный отъезд. Закусив губу, она сказала:

– Алло?

– Алло, – послышался голос администратора. – Вы звоните Элмеру? Вы его дочь?

– Да, это Соледад. Он на месте? Можно с ним поговорить?

– Боюсь, Элмер сейчас не на работе, Соледад.

Девочка поникла плечами и откинулась на спинку стула.

– Ладно, – сказала она. – А можно оставить ему сообщение? Оно очень важное, и я не знаю, когда в следующий раз нам удастся воспользоваться телефоном. Я здесь вместе со своей сестрой Ребекой. Мы хотели ему передать, что у нас все хорошо.

– Соледад, – произнесла женщина.

Всего одно слово. Соледад. Но в этих трех слогах, произнесенных неуверенным тоном, прозвучало нечто такое, от чего у девочки что-то оборвалось внутри. Она выпрямилась на стуле.

– Прости, но, боюсь, твой отец теперь нескоро выйдет на работу.

Схватившись за край стола, Соледад повернулась спиной к сестре. Лука взялся за дверную ручку и собрался уходить, но старшая сестра взяла его за плечо. Она сидела с открытым ртом, но не пыталась задавать вопросы, которые прояснили бы ситуацию. Она не хотела знать.

– Соледад, мне очень жаль, но с твоим отцом произошел несчастный случай. Нет, не случай. Твой отец, он… он в больнице.

Сведя колени, девочка вскочила на ноги, офисное кресло отъехало назад.

– Почему? Что случилось?

Ребека тоже встала, и Лука подошел к ней ближе.

– Он жив? – спросила Соледад.

– Сейчас его состояние, кажется, стабильно. Это последнее, что мы слышали, – негромко ответила администратор.

Соледад глубоко вздохнула. Стабильно.

– Но как это случилось?

– На него напали по дороге на работу, на прошлой неделе.

Девочка хотела снова опуститься в кресло, но то стояло у стены, и она едва не шлепнулась на пол. Лука подкатил его обратно, и Соледад села.

– На него напали с ножом, – продолжала женщина. – Мне очень, очень жаль.

– В какой он больнице?

– В центральной. Соледад, я очень тебе сочувствую.

Девочка повесила трубку. Луке потребовалось меньше минуты, чтобы разыскать телефон Государственной больницы Сан-Педро-Сула. Он вновь набрал номер, но на этот раз поставил звонок на громкую связь, чтобы все слышали. За 1360 миль от приюта мигрантов, в шестиэтажном здании зеленого цвета, в отделении интенсивной терапии медсестра в чистой белой форме и с голубым стетоскопом на шее ворвалась в сестринскую комнату и бросила на захламленный стол карточку с анамнезом. Лука, Ребека и Соледад услышали, как она подняла трубку, и придвинулись поближе к телефону.

– У вас лежит мой отец. – Соледад слышала в ушах эхо собственного голоса, осипшего и мутного. – Его зовут Элмер Абарка Лобо. На его работе мне сказали, что он у вас с прошлой недели.

В больнице на заднем плане слышалось щелканье и пиканье. Чьи-то голоса. Детский плач. Медсестра ответила не сразу.

– Алло? – сказала Ребека.

– Минутку, я ищу.

Она перебирала и перелистывала папки и карточки.

Рука Соледад взметнулась вверх и накрыла руку сестры. Кожа вокруг костяшек натянулась и побелела.

– Женщина с его работы сказала, что его пырнули ножом.

– А-а-а! – Словно медсестра сразу вспомнила. – Да, конечно. Элмер. Он у нас. Боюсь, не в самой лучшей форме, но сейчас стабилен. Он потерял много крови.

Свободную руку Ребека прижала ко рту. Соледад впилась пальцами в подбородок.

– Можно с ним поговорить?

– Нет, сейчас он без сознания. Вы можете сюда приехать?

Ребека покачала головой, а Соледад сказала вслух:

– Мы не в Гондурасе. Мы в Мексике.

Ребека обратила внимание на другое.

– А как понять «без сознания»? Что это значит? – спросила она.

– Это значит, что мы погрузили его в сон из-за сильных повреждений в мозгу. Ему придется поспать, пока мы пытаемся справиться с отеком и последствиями травмы.

Соледад согнулась пополам, накрыв грудью колени.

– Повреждения в мозгу? Я не понимаю, – выговорила Ребека.

– Да, – подтвердила медсестра. – Его ударили ножом в лицо.

– Боже мой.

Девочки заплакали. Лука все быстрее переминался с ноги на ногу, а потом, попятившись от телефона, прислонился спиной к стене рядом с дверью.

– Один раз в живот и два раза в лицо, – объяснила медсестра.

Она понимала горе дочерей, но знала, что должна поставить их в известность, и лучше поскорее – одним махом, будто пластырь сорвать, – и перейти к той части разговора, когда все ужасы уже известны и можно начать их осмысливать.

– Самая серьезная рана пришлась на правую часть подглазничной области…

– Подглазничная область? – переспросила Соледад. – Что это такое? Пожалуйста, говорите попроще.

Даже у самой закаленной медсестры в самом жестоком городе мира возникли бы трудности с изложением подобных деталей.

– Глаз, – пояснила она.

– Его ударили ножом в глаз?

– Да.

– Боже мой, – повторила Ребека.

– Да, – сказала медсестра.

Потом она рассказала, что Элмер хорошо устроен в палате, находится в стабильном состоянии и пробудет в медикаментозной коме до тех пор, пока врачи не решат, что пробуждение будет безопасным. Никто не знает точно, сколько это продлится. Медсестра предупредила, что рана тяжелая и существует вероятность необратимых повреждений мозга. И что оценить даже приблизительный ущерб в настоящий момент невозможно – нужно дождаться окончания первого этапа лечения.

– Девочки. – Было слышно, как на другом конце провода закрылась дверь и все посторонние звуки смолкли. – Вы знаете, кто это сделал с вашим отцом?

Всхлипнув, Соледад ответила:

– Да, думаю, что да.

Глаза Ребеки потемнели и округлились. На лице собралась грозовая туча.

– Слушайте меня, – сказала медсестра. – Очень внимательно слушайте.

Ребека и Соледад с трудом дышали, обеих колотила дрожь.

– Не смейте сюда возвращаться. Даже и думать забудьте. Понятно?

У девочек были мокрые от слез лица. Ребека громко шмыгнула носом; из груди у нее вырвался сдавленный крик.

– Здесь он получает самый лучший уход, слышите? – Голос медсестры тоже дрогнул. – И мы делаем все возможное, чтобы он пошел на поправку. Если вы вернетесь, просто чтобы сидеть в комнате ожидания и в слезах заламывать руки, а потом вас тоже пырнут ножом в глаз, этим вы отцу не поможете. Слышите?

Ребека и Соледад молчали.

– Сколько вам лет, девочки?

– Пятнадцать, – сказала Соледад.

– Четырнадцать, – сказала Ребека.

– Очень хорошо. Ваш папи хочет, чтобы вы дожили до ста лет, понятно? Но если вы вернетесь, этого не случится. Езжайте дальше.

Все трое услышали, как медсестра в Государственной больнице Сан-Педро-Сула прочистила горло.

– Меня зовут Анхела, – сказала она. – В следующий раз, когда доберетесь до телефона, позвоните мне. Я расскажу, как обстоят дела.

– Спасибо, – поблагодарила Ребека.

Женщина прокашлялась и добавила на прощание:

– Я передам ему, что вы звонили.

Повесив трубку, ребята некоторое время молчали. Соледад то вставала, то садилась, снова вставала и снова садилась – и так раз десять. Ребека сидела на краю дивана и рвала в клочья бумажный платочек. Лука не шевелился. Он надеялся, что сестры просто забудут о нем. Не станут с ним разговаривать и ни о чем просить. Ему нужно было выйти из этой комнаты, но тело его не слушалось. Его Папи умер. Мальчик дотронулся до красного козырька отцовской бейсболки. Представил его себе в бабушкином дворике – не на больничной койке, без медсестер, без пиканья устройств, которые могли бы спасти ему жизнь. Лука словно воочию видел, как в полной тишине собирается в лужу кровь. Он стоял на месте, пытаясь слиться со стеной.

Вскоре в дверь постучали. Соледад этот стук обрадовал, позволив на миг отвлечься от ужасных мыслей. Она открыла дверь.

– Заканчиваете? – На пороге возник куратор убежища в компании еще одного мигранта. – Когда тут очередь, мы даем не более пятнадцати минут.

– Да, простите, – ответила Соледад. – Мы сейчас выйдем.

Пока куратор закрывал за собой дверь, Лука успел выскользнуть наружу. Сестры остались внутри.

– Прости, – прошептала старшая.

– За что? – Младшая оторвалась от изтерзанного бумажного платочка.

– Прости. Прости. Это я во всем виновата. Прости меня.

Ребека стремительно подбежала к сестре и заключила ее в объятия; своим радужным браслетом она примяла угольные волосы сестры, все еще влажные после душа.

– Тс-с-с, – убаюкивала Ребека.

– Это я во всем виновата, – раз за разом повторяла Соледад.

Наконец Ребека отпрянула и хорошенько встряхнула сестру за плечи.

– Не говори ерунды! Никто не виноват. Кроме этого чертова hijo de puta.

Соледад только сильнее съежилась в объятиях Ребеки.

– Мне пришлось сделать ужасный выбор, – сквозь слезы сказала она. – Либо Папи, либо ты. Я знала это с самого начала. Знала, что, если мы уедем, Папи окажется в опасности. Иван меня предупреждал. Только я не думала, что он все-таки решится. Надеялась, что уеду и тогда он…

Заканчивать мысль она не стала, потому что теперь ее надежды не имели никакого значения. Она ошибалась. Сестры сделали два судорожных вдоха в унисон, после чего Ребека утерла глаза Соледад большими пальцами.

– Прекрати. Завязывай с этим, Соле. Папи принял бы такое же решение. И он поймет, какая ты молодец, – сразу, как только придет в себя. Вот увидишь.

Развернув чистый бумажный платок, Соледад промокнула лицо. Потом высморкалась. И ответила:

– Да. Ты права.

– С ним все будет в порядке.

– Обязательно будет.

Тем временем в Сан-Педро-Сула в палату Элмера, где стояла пикающая тишина, вошла печальная сестра Анхела, обутая в белые кроссовки. Она, конечно, знала, как его зовут: при нем в кошельке нашли удостоверение личности. Но до сегодняшнего дня никто к нему не приходил, никто о нем не спрашивал. Порой так даже лучше: можно ухаживать за пациентом, помогать ему справляться с болью, лечить его измученное тело без дополнительного груза родственного горя. В этом городе Анхела проработала медсестрой достаточно, чтобы знать наверняка: зачастую страдание семьи превосходит по силе страдание самого пациента.

В отделении в тот вечер было достаточно спокойно, поэтому, записав показания приборов и поменяв дренажный мешок, Анхела решила немного посидеть с Элмером. За окном еще не стемнело, но медсестра все равно зажгла настольную лампу – в ее мягком сиянии было что-то умиротворяющее. Прикрыв ненадолго глаза, женщина заговорила. Ее коллеги давно таким не занимались – слишком обременительно. Слишком тяжело. Только Анхела продолжала так делать. Насилие в этом городе уже давно не поддавалось никакому осмыслению. Бесконечное кровавое соревнование, отвратительная борьба между бандами. Отделения интенсивной терапии всегда были забиты, но в моргах людей было еще больше. Многие медсестры пытались справляться с ужасом с помощью черного юмора. Они придумали тайную шкалу оценок, где каждому пациенту присваивался смайлик, обозначающий шансы на выживание. Анхела не осуждала своих коллег. После смены всем нужно было возвращаться домой, к детям. Все хотели сохранить свою семью. Ужинать за общим столом и приглашать на пиво соседей. Однако, проработав на этой должности почти двадцать лет, Анхела так и не научилась отстраняться. И не очень-то пыталась.

Она придвинула стул к постели Элмера и взяла его за руку – очень осторожно, чтобы не сорвать капельницу. Большим пальцем она легонько поглаживала ему ладонь.

– Элмер, сегодня звонили ваши дочери, – вполголоса начала Анхела. – Соледад и Ребека сейчас в Мексике, и у них все хорошо. С ними все в порядке, Элмер, они едут на север.