18

Луке нравились поселения, где все дома стояли строгой шеренгой, будто солдаты в униформе: снизу у них были прочные стены-мундиры с отделкой из белой штукатурки, а сверху – шлемы из красной мексиканской черепицы, лежавшей кусочек к кусочку, под одинаковым углом. Больше всего мальчика подкупала безликость, он думал, как бы хорошо они с Мами устроились в таком доме, и никто бы их не нашел. Не нравилось мальчику, когда поезд вдруг уходил на юг: он, конечно, скучал по дому, но только по жизни, которая была у него до того ужасного дня, но того Акапулько – Лука прекрасно это понимал – больше не существовало. Его преследовали фантомные боли. Но вот колея снова повернула на запад, и мальчику стало легче; где-то впереди возникли ухоженные задворки какого-то населенного пункта, и поезд сначала пристроился к реке Рио-Гранде-де-Сантьяго, потом ушел в длинный поворот и, наконец, снова устремился на север.

Город возникал перед ними постепенно, несколько раз давая ложные обещания. Лука вроде бы уже видел знакомые маркеры современного мегаполиса: продавцов уличной еды, которые отвлекались от жарки мяса, чтобы помахать мигрантам рукой, растянутые под солнцем веревки, хлопавшие на ветру разноцветным бельем, хулиганистых ребят, что собирались в кучки вдоль школьного забора. Но потом вдруг городская полоса резко обрывалась, уступая место бесконечным кукурузным полям. Так случилось уже два раза. Три. Четыре. Наконец – и теперь уже совершенно точно – по обе стороны дороги выросла Гвадалахара.

По всей длине состава мигранты постепенно готовились сходить. Они будили своих друзей, собирали скомканные куртки-подушки, подтягивали друг другу лямки рюкзаков. Мами отстегнула себя от крыши, но ремень Луки трогать не стала. Лоренсо по-прежнему сидел на том же самом месте, в той же позе и молча наблюдал. Луке совсем не нравилось, как он смотрел на Ребеку и Соледад.

Когда поезд постепенно начал сбрасывать скорость и кое-кто из мужчин по соседству уже спрыгнул с лестницы на посыпанную щебнем землю, мальчик заговорил:

– Мами.

Свернув свой холщовый ремень в кольцо, Лидия молча взглянула на сына: «Что?»

– Мне не нужен ремень.

– Конечно, нужен.

– Но, Мами!

Лидия снова подняла взгляд и на этот раз придала своему «что?» твердости. Мальчик продолжал:

– Тебе не кажется, что если я уже могу прыгать на движущийся поезд, то привязывать меня ремнем, как младенца, – немножко глупо?

С этими словами он выставил подбородок, и в ту же секунду мать схватилась за него и притянула лицо сына к себе. При виде неизменной маминой реакции на капризное поведение у Луки вдруг потеплело на душе.

– Это совсем не глупо, – сказала она. – Мы ездим на этих поездах просто потому, что у нас нет другого выхода. Но это очень опасно, Лука. Неужели ты так ничему и не научился? После того как упал тот мужчина…

– Ладно, – раздраженно перебил ее мальчик. – Все.

Он попытался высвободить подбородок, но Лидия только сильнее сжала его пальцами. К счастью, она не могла контролировать его глаза. Сжать глазные яблоки у нее не получится. С этими мыслями Лука скользнул взглядом по левому уху матери.

– Не перебивай меня, – поучала Лидия. – И смотри на меня, когда я с тобой говорю.

Мальчик пристально разглядывал ее ушную раковину.

– Сын, посмотри на меня.

На мгновение их глаза все-таки встретились, но потом Лука снова отвел взгляд в сторону.

– Послушай, – продолжала Мами. – Я знаю, что это безумие. Ездить на поездах, спать на улице, есть непонятно что – все это дико и совершенно безрассудно. Раньше я тебе не говорила, но теперь хочу сказать: Лука, я очень тобой горжусь.

Он мельком заглянул ей в лицо.

– Правда. Просто в голове не укладывается, каким ты вырос сильным, каким смелым. Ты научился делать вещи, которые и вслух назвать страшно.

У мальчика появилась неожиданная мысль.

– Как думаешь, что сказал бы Папи? – спросил он.

Выпустив наконец подбородок сына, Лидия улыбнулась:

– Он бы сказал, что мы с тобой рехнулись.

У Луки выступили слезы, но он не хотел плакать и потому заставил глаза высохнуть. Мами перешла на шепот:

– Сынок, Папи так бы тобой гордился. Я и представить себе не могла, что ты способен на такие невероятные поступки. – Она накрыла рукой коленку сына. – Я этого не знала. Но ты по-прежнему мой маленький мальчик. Понимаешь?

Лука молча кивнул.

– Не дай бог с тобой что-то случится. Я этого не переживу. За последние дни ты очень повзрослел, это правда. Но твоему телу – всего восемь лет.

– Почти девять.

– Почти девять, да. Но пожалуйста. Пожалуйста, послушай меня. Никогда не расслабляйся. Никогда не думай, что на этом поезде ты в безопасности. Пока мы едем, мы всегда в опасности. Всегда. – Лидия взяла сына за руку и добавила: – Стремление быть крутым тебя убьет.

Лука снова кивнул.

Громовые раскаты под поездом постепенно смолкали, и вот девочки уже собрали волосы в хвост и стали готовиться к спуску. Навьюченные рюкзаками, они стояли чуть впереди и болтали с соседями – четырьмя мужчинами, которые делили с ними крышу от самой Селаи. Оказалось, что один из них уже проделывал это путешествие: первые две поездки закончились депортацией из Сан-Диего, и для него это был уже третий визит в Гвадалахару. Мужчина давал девочкам напутствие, а Лоренсо все это время подслушивал их разговор.

– Обязательно сходите, не доезжая до Эль-Верде, – объяснял мужчина. – Следующий участок пути – только на своих двоих.

– Почему? – Соледад подтянула на макушке черный хвост.

– Местные жители хорошо относятся к мигрантам, благослови их Господь. Приветят вас как надо. Но сначала нужно разобраться с полицией. В Эль-Верде они постоянно проверяют поезда, и если поймают… – Не договорив, мужчина скорбно покачал головой.

– То есть наша задача – не попасться, – подытожила за него старшая сестра.

– Так точно. И вот еще что: всегда передвигайтесь в компании. Идемте с нами, если хотите.

Когда его друзья по очереди зашагали к лестнице, мужчина тоже двинулся следом.

Ребека наскоро передала все услышанное Лидии и предложила воспользоваться приглашением. Но та засомневалась. Пассажирам Зверя доверять опасно. Конечно, среди полицейских на самых разных должностях прячутся и бандиты, и насильники, и наркодилеры, но то далеко не единственная категория людей, к которым стоит относиться с подозрением. Подозревать нужно всех и каждого: продавцов, лоточников с едой, гуманитарных работников, детей, священников и даже таких же точно мигрантов. Последних, пожалуй, в особенности. Лидия взглянула на кроссовки Лоренсо, очень чистые и дорогие. Именно так и работают всякие горе-актеры: прыгают на поезд под видом мигрантов, втираются в доверие к наивным путешественникам, а потом заманивают их в какое-нибудь укромное местечко, чтобы нанести удар в спину. Понятно, что в случае Ребеки и Соледад шансы нарваться на преступника значительно выше. Добрый поступок, обмен драгоценными крупицами правды, жалостливая история о поломанной судьбе – все это может оказаться искусной ловушкой. Прелюдией к ограблению, изнасилованию или похищению. Лидия не могла ничего решить, пока мозг не просчитает все возможные риски. Но времени на это не было. Поезд продолжал движение, и пассажиры один за другим спускались вниз. Народа на крыше заметно поубавилось.

Четверо мужчин производили впечатление людей порядочных. Разговаривали с тяжелым центральноамериканским акцентом. Получается, родом они из Центральной Америки, так? Нужно было принимать решение. Лоренсо стоял рядом и ждал, пока она решит. Но почему он еще здесь? Именно его присутствие в итоге и подтолкнуло ее к дальнейшему. Лидия отстегнула Луку и спрятала ремень в карман рюкзака.

– Пойдемте с ними, – объявила она.

Лоренсо поплелся следом.

Долгое время по одну сторону железной дороги тянулась бесконечная череда складских помещений, а по другую были только грязь, трава и высокое небо, и потому Луке казалось, что он идет вдоль какой-то охраняемой границы, что все хорошее спрятано там, за стеной. Они шагали вдоль колеи – несколько дюжин мигрантов, словно маленький торговый караван. Лоренсо хоть и шел сам по себе, но шагу не сбавлял и держался рядом. Лука волновался на его счет, но сосредоточиться толком не получалось – из-за запаха шоколада, который лишь подкреплял его теорию о лучшей жизни за стеной.

– Чуешь? – спросил он у Ребеки.

– Что пахнет шоколадом?

– Ага.

– Не-а. Не чую.

– Везет тебе! – Лука рассмеялся.

Они побрели дальше, так и не узнав, что позади осталась шоколадная фабрика «Херши». Лука подпер кулаком живот, чтобы хоть немного унять голод. В последний раз он ел утром в Селае, а теперь время близилось к вечеру.

– Проголодался? – спросила Мами.

Мальчик кивнул.

– И я тоже.

Вскоре складские помещения уступили место жилым домам из кирпича и бетона; мигранты очень обрадовались, увидев двух школьниц с косичками: одна была чуть побольше и с веснушками, другая – чуть поменьше и с болячкой на колене. Рядом за деревянным прилавком восседала мать; при ней – холодильник с напитками и небольшой гриль. Продавала она свежий лимонад и жареную кукурузу. Рядом стояла коляска со спящим младенцем. Старшие дочери то и дело бегали к большой корзине, набитой белыми бумажными кульками. Мигрантам их раздавали с благословением.

– Bienvenidos a Guadalajara, – повторяли девочки. – Храни вас Господь в ваших странствиях.

Та, что с болячкой на колене, вручила кульки Ребеке и Луке.

– Спасибо, – отозвался мальчик.

Махнув складками голубой юбки в клеточку, школьница засеменила прочь на загорелых коричневых ногах. Лука разорвал белую бумагу.

– Мами! Тут шоколад! – воскликнул он, глядя на три шоколадные конфеты «Херши».

По мере того как уплотнялся городской пейзаж, на дороге возникали люди с продуктовыми пакетами и коробками для ланча. Дети с пестрыми рюкзаками вышагивали за руку с родителями, перескакивая через шпалы. Многие заглядывали мигрантам в глаза и говорили с улыбкой: «Благослови вас Господь». Лука решил, что стоит, наверное, улыбаться в ответ, но всякий раз испытывал какое-то странное чувство. Он еще не привык к жалости со стороны незнакомцев.

В Эль-Верде под стенами огороженного сада им встретилась необычная лавочка. Оранжевая с розовыми и желтыми полосками, а сверху знак: «Migrantes pueden descansar aquí». Место для отдыха мигрантов. На лавочке сидел здоровый усатый мужик; заметив приближение мигрантов, он поднялся, прикрыл лысину ковбойской шляпой и достал откуда-то с земли мачете размером с бейсбольную биту, в ножнах. Закинув его на плечо, мужчина направился к железной дороге.

– Amigos, hoy es su día de suerte, – объявил он так, чтобы всем было слышно. – Я пойду с вами.

Мигранты в передней части каравана одобрительно загалдели; Ребека и Соледад обменялись тревожными взглядами. Мужчина пристроился к ним и заговорил:

– Страх – это хорошо. Но бояться вам надо не меня.

Младшая сестра просунула большие пальцы под лямки рюкзака и ничего не ответила.

– Вы ведь издалека приехали, да? Гондурас? Гватемала?

– Гондурас, – первой уступила Ребека.

– И как проходит ваше путешествие? Нормально?

Девочка пожала плечами. Несколько минут они плелись в тишине, шурша штанинами джинсов. Лука держал Мами за руку, но то и дело вырывался и тянул вперед, пытаясь слушать, о чем мужчина разговаривает с сестрами.

– Я хочу, чтобы у вас остались только хорошие воспоминания о Гвадалахаре. – Великан улыбнулся и поймал на себе взгляд Луки.

Он был таким огромным, что мог бы использовать мачете как зубочистку. Застеснявшись, мальчик спрятался за Мами.

– Меня зовут Данило, – продолжал мужчина. – Однажды ваше путешествие подойдет к концу, вы найдете работу и хороший дом, встретите красивого мальчика-гринго, выйдете замуж и заведете с ним детей. Пройдет время, и, когда вы – уже старушки – будете укладывать в постель внучат, я хочу, чтобы вы рассказали им, как много-много лет назад встретили в Гвадалахаре доброго человека по имени Данило, который шел с вами рядом и размахивал мачете, чтобы к вам не привязывались всякие болваны.

Ребека не выдержала и рассмеялась.

– Вот видите? Я не такой уж и плохой.

Но Соледад по-прежнему была настороже.

– И где же прячутся все эти болваны? – спросила она.

– Ох, милая. – Данило нахмурился. – Боюсь, вы с ними еще встретитесь. Очень скоро.

Соледад повела бровью, но ничего не ответила.

– В нашем городе попадаются всякие типы: хорошие, плохие, злые, – сказал Данило.

– И красивые! – добавил Лоренсо, показывая на сестер.

Лидию передернуло. Почему он до сих пор здесь? Идет по пятам и подслушивает. От его реплики женщине стало не по себе, и девочки тоже заметно насторожились – сработал защитный инстинкт. Данило продолжал, не обращая на Лоренсо никакого внимания:

– Ближайшее убежище отсюда далеко. А на дороге путешественников поджидают многие опасности.

– Какие, например? – спросила Лидия.

– Да самые обычные. Полиция, работники железной дороги, охрана. И в первую очередь бояться надо вам двоим. – Данило мельком взглянул на сестер. – На подходе к Лас-Хунтас с путей лучше убраться, идите в город и найдите убежище. Там висят указатели, но еще можно поспрашивать продавцов – они знают. Если предлагают проводить, отказывайтесь. Предлагают работу или ночлег, отказывайтесь. Кто-то пытается заговорить с вами первым? Не отвечайте. Спрашивать дорогу – только в магазинах. Я пройду с вами несколько миль, до Ла-Пьедреры.

– Почему? – спросила Соледад.

– Что почему?

– Почему вы с нами идете?

– А почему бы и нет? Я делаю это три раза в неделю, иногда чаще. Хожу с мигрантами. Такое у меня хобби. И зарядка опять же.

– Но если на дороге и вправду так опасно, то почему вы все равно ходите? Какая вам от этого польза?

Глаза у Данило были слегка навыкате; с такими глазами ни одна эмоция не спрячется от собеседника. Лука обратил внимание на его реакцию: к вопросу Соледад мужчина отнесся спокойно, даже положительно. Уважал скептицизм.

– Что ж, я расскажу вам всю правду. – Он взял небольшую паузу, чтобы пригладить пальцами усы, и продолжил: – Когда я был подростком, я украл грузовик. С моим отцом на работе произошел несчастный случай, и он погиб. Я очень злился на начальника и как-то ночью угнал у него грузовик. Разбил отцовским молотком все окна и фары. Проткнул шины и сбросил в сточную канаву.

– Вполне справедливо, – заметила Соледад.

– Три месяца я пил по-черному и от горя много чего плохого натворил. Но меня не поймали, и, даже несмотря на все грехи, Бог наградил меня достойной жизнью. А это – мое искупление. Я как дьявол-хранитель, помогаю мигрантам, которых заносит в мои края. Защищаю от всяких опасностей.

Соледад прищурилась и заглянула ему в глаза, пытаясь распознать обман. Но, похоже, мужчина говорил правду.

– Что ж, ладно, – согласилась она.

Данило засмеялся:

– Ладно?

– Да.

На мгновение в воздухе повисла тишина.

– А у вас случались неприятности? – сзади послышался голос Лоренсо. – Кто-нибудь вас бил?

Великан повернул голову и, не снимая с плеча мачете, ответил:

– В последнее время нет.

– Круто, круто. – Парень спрятал руки в карманы.

Когда Лука разговорился с Данило и сестрами, Лидии пришлось немного отстать, и теперь она шла рядом с Лоренсо. Он вызывал у нее отвращение, но обладал полезной информацией. Возможно, он знал, какие картели заключили союз с «Лос-Хардинерос», каких маршрутов стоит избегать, чтобы не попасться. Лидия не понимала, как с ним заговорить, потому что любой вопрос, приходивший ей на ум, звучал как обвинение. Наконец она спросила:

– Как так получилось, что ты поехал один? У тебя нет семьи в Герреро?

– Не-а, можно сказать, что нет.

Лоренсо выдернул из земли сухой остролист и прикусил его зубами. Не вынимая его, он продолжал:

– Мама моя пару лет назад вышла замуж, и тот чувак не очень-то хотел, чтобы я жил с ними, поэтому я съехал.

Лидия мельком на него взглянула:

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Даже меньше, чем она думала.

– И во сколько лет ты ушел из дома?

Лоренсо поднял глаза от дороги и вытянул изо рта остролист.

– Пфф, не знаю. В тринадцать, четырнадцать? Я уже мог о себе позаботиться.

Лидия очень старалась не возражать, но по ее лицу парень и сам все понял.

– Не у всех есть такая мами, как у тебя, да? Некоторым матерям просто насрать. – Он выкинул травинку на землю.

– Мне очень жаль, – ответила Лидия.

– Да ну. Все это неважно. – Лоренсо засунул руки в карманы шорт. – Вообще-то мы ехали с одним дружком. Он тоже хотел завязать, поэтому отправились мы вместе, но в Мехико разбежались, и больше я о нем ничего не слышал.

– Но у тебя ведь есть мобильник.

– Его номер заблокирован.

– Понятно.

Несколько минут они шли молча, а потом молодой человек снова заговорил:

– Слышь, грустно, конечно, что с дочерью хефе так получилось, но как он поступил с твоей семьей? Нет, правда. Eso fue de locos.

– О чем ты? – Лидия нахмурилась.

– Ла-Лечуса. С твоей семьей он явно перестарался. Когда я увидел ту девчонку в красивом платье…

– Это была моя племянница.

– Ага…

– Моя крестная дочь. Йенифер.

– Ага, я когда увидел ее в новостях… Блин, я и так подумывал свалить, но это была последняя капля. Они там все с ума посходили.

Нет, Лидия не могла обсуждать с ним эту тему. Для него это просто тела, незнакомцы из телевизора, такие же точно люди, каких он убивал сам. Та девчонка в красивом платье. Но тут ее мозг зацепился за одну деталь.

– А что случилось с его дочерью?

Поначалу Лоренсо растерялся, поэтому женщина уточнила:

– С дочерью Хавьера. То есть Ла-Лечусы. Ты сказал, грустно, что с ней так получилось.

– Ага. А ты что, не знаешь?

– Чего не знаю? Что произошло?

В то утро, когда опубликовали расследование Себастьяна, Хавьер читал газету на заднем сиденье автомобиля, скользившего по сонным улицам Акапулько. Ему повезло родиться с редким талантом – предугадывать события и их последствия. В одиннадцать лет он узнал, что у отца рак прямой кишки, и сразу понял: умрет он очень быстро. Понял, что мать – прежде любящая и самоотверженная – с потерей мужа не справится и начнет глушить горе алкоголем и случайными связями. Хавьер предвидел и принял свое будущее задолго до того, как оно наступило. В силу этой врожденной особенности он почти всегда сохранял безупречное самообладание. И очень редко чему-то удивлялся.

Однако на этот раз предугадать события Хавьеру не удалось, и публикация застала его врасплох. Неужели чувства к Лидии настолько затуманили ему рассудок, что он действительно не понимал неизбежного появления такой статьи? Мысль пробудила в нем легкое чувство презрения по отношению к любимой подруге. Еще до прочтения, даже не взглянув на подпись автора, Хавьер знал, что статья вышла из-под пера мужа Лидии, журналиста, который слыл экспертом по части наркоторговли.

Поначалу Хавьеру не требовалось сдерживать эмоции, поскольку статья не особенно его задела. Напротив, показалась довольно объективным отражением реальной жизни. Конечно, присутствовали кое-какие незначительные погрешности; пару раз имело место явное преувеличение. По части праведного гнева и осуждения наблюдался ощутимый перебор, что, впрочем, было вполне закономерно. В целом, не считая мелких помарок, Себастьян составил достаточно верное представление о сущности «Лос-Хардинерос». Публикация стихотворения, с одной стороны, озадачивала, но с другой – неожиданно радовала. Хавьер решил, что это Лидия каким-то образом передала его мужу. Запомнила? (Какая лестная мысль.) Или втайне щелкнула на телефон в момент стихийного безрассудства? Стихи обнажали в нем нечто очень личное, но в то же время – глубоко человеческое. Хавьер предчувствовал всеобщую любовь и обожание публики. Однако, дочитав, он не улыбнулся, не нахмурился, спокойно свернул газету и положил рядом – туда, где на кожаном сиденье горел солнечный луч.

Он размышлял, как статья повлияет на его дальнейшую жизнь. Очевидно осложнится общая ситуация; сравнительная анонимность его персоны останется в прошлом, свобода действий будет ограничена. Все это было неизбежно. Хоть и случилось намного раньше предполагаемого срока. Но ничего, он приспособится. В худшем случае вся эта история – всего лишь временное неудобство. А может, даже повод немного поразвлечься. В конце концов, еще никогда прежде мексиканская пресса не уделяла столько внимания молодому картелю вроде «Лос-Хардинерос». Понадобились годы неустанной работы, прежде чем простые обыватели всерьез заговорили о Пабло Эскобаре и Эль Чапо Гусмане, зато и по сей день в народе прославляют эти легендарные имена за щедрость, даже несмотря на головокружительное падение в конце карьеры.

По-настоящему тревожило Хавьера только одно: мысль о возможном предательстве Лидии, передавшей в газету его стихи. Ничего подобного он не ожидал и потому чувствовал в груди неприятное трепетание. Но потом вдруг понял, что возможна и другая ситуация, в которой его любовь по-прежнему хранила верность. Может, публикация – это искренний порыв души, напоминание о том, какой он человек на самом деле. Может, это ее подарок.

Лидия прекрасно знала Хавьера и его первую реакцию предсказала абсолютно точно.

Но тем же утром, в нескольких милях от города, в огромном поместье с ослепительным видом на бирюзовое море, статью прочитала жена Хавьера. Она никогда не была красивой, но старательно поддерживала образ женщины, чья природная красота якобы постепенно увяла с годами. Платина волос, немного туши на ресницах и со вкусом подобранная помада, грудь, омоложенная искусным кроем дорогого белья, блестящие квадратные ногти, лишь слегка розовее натурального оттенка. До этого она три года не курила, и вот в руке у нее опять дрожала ментоловая сигарета, дымившая завитками. У женщины было имя, но по нему к ней очень редко обращались. Чаще говорили Мами, или Донья, или Королева. Достигнув определенного возраста, она убедилась в том, что каждый новый день приносит с собой очередную, прежде неизвестную печаль, но в то же время твердо верила, что в мире не осталось ничего, что еще могло бы ее удивить. Сомкнув губы, она втянула ментоловый дым, и тонкие морщинки вокруг ее рта на мгновение превратились в рытвины. На сигаретном фильтре остался след от золотисто-коралловой помады; женщина выпустила дым через плечо. К ней беззвучно приблизилась горничная с беспокойным лицом и налила в опустевшую чашку свежий кофе. Над пестро-голубым горизонтом кружились чайки. Рядом шелестела бугенвиллея. Сохраняя молчание, женщина перечитала статью Себастьяна в третий раз. Она была взволнована. Мысли, которые когда-то пришлось похоронить во мраке собственной совести, на страницах газеты неожиданно образовали полноценную историю, рассказанную во всеуслышание беспристрастным языком черно-белой хроники. В то утро жена Хавьера была на взводе и не успела толком оправиться после одного потрясения, как тут же случилось новое: дочь Марта позвонила домой из частной школы в Барселоне, чтобы задать матери один-единственный вопрос – простой, но таивший разрушительную силу невероятной мощи. «Мами, это правда?» – спросила она. Жена Хавьера не сумела оказать дочери необходимую в такой момент поддержку и в том, что произошло дальше, винила себя до конца своих дней.

Три дня спустя, накануне празнования пятнадцатилетия Йенифер, декан частной школы в Барселоне позвонил в Мексику и сообщил, что Марту только что обнаружили мертвой в ее комнате; она повесилась на решетке кондиционера, соорудив петлю из вязаных колготок своей соседки. В предсмертном письме на имя отца было лишь одно предложение: