15
За год до убийства Себастьяна Мексика уже считалась одной из самых опасных стран для журналистов – ничуть не лучше зоны военных действий. Не лучше Ирака или Сирии. Журналистов убивали по всей стране, в каждом крупном городе. Тихуана, Сьюдад-Хуарес, Чиуауа. И все же, поскольку «Лос-Хардинерос», в отличие от многих других картелей, не охотился специально на журналистов, Себастьяну не угрожали смертью почти два года. Не то чтобы Себастьян с Лидией питали иллюзии по поводу своей безопасности: в Акапулько никто не чувствовал себя спокойно. Свободная пресса уже тогда относилась к вымирающим видам. Но все же когда супруги обнаружили, что Ла-Лечуса – друг Лидии, то отсутствие явных угроз, помноженное на тревожную, но искреннюю привязанность Лидии к Хавьеру, на короткое время приглушило их самые жуткие страхи.
Себастьян все так же соблюдал меры предосторожности: время от времени менял привычный распорядок дня, старался лишний раз не пользоваться – особенно на местах преступлений – своим оранжевым автомобилем, при выпуске по-настоящему серьезного материала всегда прятался за подписью «штатный обозреватель». В таких случаях редакция тратилась на отель в туристическом районе города. Себастьян брал Лидию и сына, и пару дней они сидели затаившись, вдали от любопытных глаз. Когда выяснялось, что опасаться нечего, семья покидала убежище и возвращалась к обычной жизни. Однако подобные меры служили лишь для самоуспокоения. Себастьян понимал: любое его расследование, любое преступление, о котором он писал, любой источник представлял собой бомбу замедленного действия. Конечно, он соблюдал осторожность – насколько позволяла работа честного журналиста в Мексике.
Лидия развила в себе невероятное чутье на малейшие признаки опасности. Хавьер по-прежнему навещал ее в магазине почти каждую неделю, но душевные терзания той первой ночи, когда все раскрылось, постепенно сменились на нечто иное. Она по-прежнему садилась за прилавок, подавала кофе и разговаривала на самые разные темы. Еще два раза слушала стихи из его блокнота. Даже вполне искренне улыбалась и, несмотря на мучительное чувство вины, все так же была очарована Хавьером. Его ум, душевная теплота, ранимость, чувство юмора – все это оставалось при нем. И тем не менее всякий раз, когда появлялись новости об очередном убийстве – что теперь случалось реже, но все же не слишком редко, – Лидия переживала эмоциональное потрясение. Она понимала, что разрыв отношений не просто необходим, но и неизбежен. Ей оставалось лишь следовать решению, которое приняло сердце.
– А что, если мы обо всем ему расскажем? – спросила Лидия у Себастьяна за неделю до дня рождения Йенифер.
В тот вечер они с мужем оставили Луку ночевать с сыном Йеми Адрианом.
– О чем расскажем? Кому?
– Расскажем Хавьеру о статье. До публикации.
Себастьян закрыл меню в кожаной обложке и положил его на тарелку.
– ¿Estás loca, mujer?
Лидия сосредоточенно намазывала маслом теплую булочку, которую взяла из прикрытой салфеткой корзины. На мужа она не смотрела.
– Да. Но все же я серьезно. – Она прижала к хлебу кусочек масла и стала ждать, пока тот немного подтает.
Себастьян отвернулся и посмотрел из окна на море. Ресторан располагался в заливе на вершине холма; солнце уже почти опустилось за горизонт; в долине замерцали огоньки, отражавшиеся, как призраки, в воде. Ему не хотелось обдумывать эту идею. Ему хотелось думать о чудесном виде, о меню, о своей красивой жене. После долгих лет работы в расследовательской журналистике Себастьян научился проводить границы, отрешаться от уродства этого мира. Он превосходно умел наслаждаться жизнью. Однако он уважал жену и не хотел пренебрегать ее словами.
– Если мы посвятим этому разговору две минуты, ты обещаешь до конца вечера говорить о другом?
– Да. – Лидия улыбнулась и откусила кусочек булочки.
– Ладно. Зачем ему рассказывать? Какая нам от этого польза?
Лидия глотнула воды.
– Польза в том, что мы сумеем заранее оценить его реакцию и поймем, с чем в итоге придется иметь дело.
Себастьян слушал, сидя совершенно неподвижно.
– Может, он даже встретится с тобой. Ты бы мог получить у него комментарий.
– Думаешь, он бы согласился?
– Не уверена. Может быть? Мы ведь знаем, что он очень умный человек. Возможно, он расценит это как шанс взять ситуацию под контроль. Получить хороший пиар, вырваться на шаг вперед.
– У каждого наркобарона есть комплекс Робин Гуда.
– Точно. Ты бы мог зайти к нему с этой стороны. Может, ему бы даже понравилось.
– Именно этого я и боюсь. Я не могу быть ничем ему обязан.
– Я понимаю.
– Да, но понимает ли он? Он может решить, что теперь я буду его пиар-менеджером. Что я у него в кармане.
– Ой. – Лидия состроила гримасу.
– Нет. Слишком опасно. – Себастьян снова раскрыл меню. – Что будешь заказывать?
Она прочитала статью в понедельник вечером, накануне публикации. Им нужно было прикинуть все риски и выбрать наиболее безопасную стратегию действий на ближайшие несколько дней. Редакция газеты снова предложила разместить их в отеле, спрятать от окружающих. Конечно, материал собирались опубликовать под псевдонимом, но вычислить автора не составило бы особого труда. Любой из контактов Себастьяна мог запросто раскрыть его личность по первому же требованию Хавьера. А может, кто-то из них уже успел это сделать.
Муж нервно расхаживал из стороны в сторону за спиной у Лидии, пока та читала статью с экрана его ноутбука: «Портрет наркобарона: кто такой Ла-Лечуса?» К тексту прилагалось несколько снимков. Себастьян с редактором выбрали достаточно лестное фото Хавьера: тот сидел в изящной позе, закинув ногу на ногу и свесив руку со спинки бархатного дивана. На нем были темно-синие джинсы и твидовый пиджак, и с виду он был точь-в-точь профессор-интеллектуал: теплый взгляд за толстыми линзами очков, приятная, вовсе не самодовольная улыбка. И снова Лидия подумала о том утре, когда он впервые появился в ее магазине, о том, как сильно на нее повлияли его дружба, его ранимость в те месяцы, когда она еще не понимала, кто он. Ей по-прежнему не хотелось узнавать неприятные подробности его жизни. В ней по-прежнему теплилось воспоминание о нежности к Хавьеру, и это ее беспокоило. Прежде чем приступить к чтению, она несколько раз сморгнула и глубоко вздохнула.
Лидию потрясло, насколько хорошо Себастьян владел предметом: ему был знаком совершенно другой Хавьер, и все же материал был изложен и объективно, и с искренним сочувствием. Слова мужа показывали свойственную Хавьеру глубину, но также впервые открыли для Лидии кровавые аспекты его жестокости. Отрубленные головы были только началом. «Лос-Хардинерос» славились тем, что сначала расчленяли тела своих жертв, а потом составляли из частей жуткие композиции. Согласно данным Себастьяна, во время войны «Лос-Хардинерос» с предыдущим картелем Хавьер, по слухам, лично застрелил двухлетнего сына одного из своих противников прямо на глазах у отца. Затем он раскрасил лицо этого человека кровью убитого ребенка. Разумеется, такие истории всегда обрастают небылицами, и доказательств этого зверского поступка не было, но все же, прочитав этот фрагмент, Лидия минуты три просидела с закрытыми глазами, прежде чем смогла продолжить. Далее в статье приводились жуткие цифры, связанные с усилением Хавьера: в период смены власти статистика убийств в Акапулько была самой высокой в стране и одной из самых высоких в мире. Город истекал кровью: исчезали молодые люди, туризм, денежные вложения; эту рану было непросто залатать, даже когда насилие поутихло. И хотя простой обыватель теперь не так часто видел кровопролитие, каждую неделю в Акапулько по-прежнему убивали около десяти человек. Кроме того, многие просто по-тихому исчезали. Изменилась сама сущность города; его люди стали другими. Целые кварталы стояли заброшенными после того, как их жители, покинув развалины прежней жизни, устремлялись на север. Для этих беглецов единственным возможным направлением был север. Если не устоял даже Акапулько, туристическая Мекка страны, значит, нигде в Мексике не осталось безопасных уголков.
Статья устанавливала четкую связь между восхождением Хавьера к власти и разорением города. Акапулько превратился в жестокий мегаполис, и уродство настоящего особенно выделялось на фоне величия прошлого. Рассказ Себастьяна получился глубоко трагичным, откровенным и очень убедительным. Он также ставил Хавьеру в заслугу возвращение мирной жизни, хвалил за умение управлять своими людьми и призывал и дальше сокращать свою активность. Заканчивалась статья психологическим портретом героя, и по мере чтения Лидия безошибочно узнавала в нем своего Хавьера. В отличие от своих предшественников и современников Ла-Лечуса не был склонен к показухе, не отличался общительностью и даже не был особенно харизматичен. Он производил впечатление человека просвещенного. Однако, подобно любому наркобарону, достигшему столь высокого положения, он также был практичным, безжалостным и одержимым иллюзиями. Это был порочный убийца, который ошибочно считал себя джентльменом. Бандит, который мнил себя поэтом. В качестве послесловия к статье прилагалось стихотворение, написанное самим Хавьером. Увидев эти строки, набранные печатными буквами, Лидия разинула рот от удивления. Они были ей знакомы: это оказалось первое из стихотворений, которые ей читал Хавьер.
– Боже мой, откуда ты это взял? – прошептала она.
Себастьян перестал шагать туда-сюда и заглянул ей через плечо. Лидия перечитала стихотворение: напечатанное на компьютере, оно казалась даже ужаснее, чем услышанное из уст Хавьера.
– Ах да, – ответил Себастьян. – Та еще история. Ты ведь знаешь, мы проводим ежегодный конкурс поэзии. Так вот, его дочь, дочь Хавьера, прислала вот это. Подала заявку вместо своего отца. Наверное, хотела сделать ему сюрприз.
– Ничего себе. – Лидия покачала головой. – Марта.
Сам факт публикации стихотворения был унизительным. Оно связывало все приведенные факты в законченный живой портрет и добавляло точности к описанию персонажа. Свернув браузер, Лидия откинулась на спинку стула, понимая: иногда ужас одновременно принимает самые разные формы.
– Ну? – Сунув руки в карманы джинсов, Себастьян прислонился к кухонной стойке. Он был босиком, а носки его лежали кучей прямо на стойке. Лидия не сводила с них глаз. – Что скажешь?
Она отодвинула ноутбук в сторону. Сложив руки под подбородком, тряхнула головой и ответила:
– Нормально.
– Нормально? То есть не хорошо?
– Конечно, хорошо. Все хорошо, Себастьян, но я немного не об этом. Я имею в виду, что Хавьер нормально к этому отнесется.
Муж кивнул:
– Понятно.
Он молчал, пока Лидия размышляла.
– Думаю, все будет даже лучше чем нормально, – сказала она. – Думаю, ему понравится. Тут все по-честному. Вполне лестно на самом деле.
Себастьян опять кивнул.
– Уверена? – спросил он.
И снова Лидия ответила не сразу, чтобы проверить свои ощущения:
– Да.
Себастьян достал из холодильника две бутылки пива, открутил крышечки и поставил одну бутылку перед женой.
– Не буду скрывать, я немного нервничаю. – Он приставил горлышко к губам и осушил полбутылки зараз. – Но я очень рад, что ты меня одобряешь. – Он наблюдал, как Лидия водит коричневой бутылкой по столу. – Уверена, что все будет в порядке? Может, нам все-таки стоит исчезнуть на пару дней? Просто чтобы перестраховаться.
Лидия понимала, что нужно знать наверняка, и не хотела выдавать легковесный ответ. Наконец она сказала:
– Нет, думаю, с нами все будет в порядке.
– Сто процентов?
– Да. Сто процентов.
Захлопнув ноутбук, Лидия отодвинула его в центр стола. Себастьян сидел, прислонившись спиной к кухонной стойке. В то утро он не брился, и на подбородке темнела щетина.
– Удивлена? Думаешь, статья получилась чересчур доброжелательной?
– Нет. Она жуткая. – Лидия отпила из бутылки. – Но в то же время объективная. Ты показываешь живого человека. С точки зрения достоверности, я думаю, ему все понравится.
То был вечер понедельника, чуть меньше двух недель назад. Лидия запомнила, потому что до этого разговора она привезла Луку с футбольной тренировки; сын хотел есть, так что она дала ему тост и банан, хотя ему пора было в постель. Он сильно наследил в коридоре, так как забыл снять бутсы, и Лидия рассердилась, потому что подметала совсем недавно. Всего каких-то две недели назад ее могла разозлить грязь на полу. Невероятно. То, что случилось в реальности, затмило самые кошмарные воображаемые страхи.
Но могло быть и хуже.
По крайней мере, у нее остался Лука.
Сидя на крыше поезда, Лидия достала из рюкзака холщовые ремни. Первый она привязала одним концом к петле для ремня на джинсах Луки, а другим – к металлическому кольцу на решетчатой крыше. Вторым ремнем она таким же образом привязала к поезду себя. Лидия не знала, поможет ли такое хрупкое крепление, если Лука действительно упадет. Но она должна была попытаться. К тому же, вероятно, большинство несчастных случаев происходит во время прыжков.
Ступни у нее болели так, как не болели с детства – когда она прыгала с качелей и, тяжело приземлившись, ощущала в ногах теплое гудение эха. Боль была тянущей, но приятной. Она напоминала, что Лидия жива, что эти ноги ей еще пригодятся, что при необходимости они еще побегают. Женщина размяла сначала одну ступню, потом вторую и постучала пятками по металлической решетке, чтобы немного унять боль. Ребека и Соледад ехали на несколько вагонов дальше, потому что спрыгнули первыми; но вскоре стало видно, что девушки идут назад: они переступали через выпуклости на крышах, перепрыгивали пропасти между вагонами и нагибались, когда поезд нырял под очередной мост. В ужасе наблюдая за ними, Лидия то и дело дергалась.
Наконец все устроились вместе; рядом сидело еще четверо молодых мужчин, включая того, что поймал Луку после прыжка. Лидия следила, как они воспринимают появление Ребеки и Соледад. Она изучала их лица: каждый, осознав невероятную привлекательность девочек, чуть отодвигался от них. Мужчины отнеслись к сестрам с почтением. Они понимали, как нелегко придется этим девушкам в дороге, и сочувствовали им. А потом все быстро позабылось. Мужчины улыбались, глядя на Луку. Они хлопали его по плечу и показывали в разные стороны, когда поезд проезжал что-то интересное: вот корова с теленком, вот деревья, которые переплелись, словно регбисты на игровом поле, вот белый крест на вершине невысокого холма. Когда где-то появлялась колокольня или придорожная могила, мужчины крестились. И произносили молитву.
Первые несколько часов на «Ла-Бестиа» оказались захватывающими. Состав неторопливо катился то на запад, то на север, и Лука наконец-то почувствовал, что они действительно двигаются вперед. Ему нравилось ощущать себя пассажиром, нравилось, что за все отвечает гигантский механизм. Они пили воду из фляги и ели батончики мюсли. Одним батончиком Лидия угостила девочек. Соледад и Ребека сидели спиной друг к другу, расставив ноги, будто палаточные колышки. Старшая сестра моментально проглотила свою половинку угощения. Младшая решила растянуть удовольствие: она отламывала понемногу и, прежде чем проглотить, тщательно смаковала каждое зернышко.
Внизу, то и дело меняя цвета, разворачивался местный пейзаж. Некоторые деревья росли у самой дороги, пучковатые и приземистые. Другие стояли поодаль, рассекая высокими кронами небосвод. Порой появлялись препятствия, грозившие столкнуть пассажиров с поезда: раскидистые ветви деревьев, узкие мосты над ущельем и самое страшное – тесные тоннели. Там потолок скользил всего в паре дюймов над головой, а от оглушительного эха становилось еще страшнее. Мигранты чутко реагировали на опасности и знали, когда нужно присесть, нагнуться, упасть плашмя. Они прижимали к себе руки и ноги и задерживали дыхание.
Иногда поезд останавливался, и через некоторое время Лука сообразил, как можно предсказать стоянку. Сначала происходила резкая смена направления – это означало, что где-то поблизости находится достаточно большой город, куда, по решению проектировщика, должны ходить поезда. Поезд поворачивал, изгибался, замедляясь из-за маневров, а потом тормозил у станции. Распластавшись, мигранты постарались сделаться незаметными. Лука и Лидия поступили так же. Вместе с остальными они высматривали темные фургоны с белыми звездами – федеральную полицию, которая снимает мигрантов с поездов.
– А что будет, если мы увидим полицейских? – спросил Лука.
Он лежал на животе между Мами и Соледад. Повернувшись к нему, старшая сестра прижала ухо к изгибу своего локтя и сказала:
– Малыш, тогда придется бежать что есть духу.
Иногда остановки длились недолго, всего по несколько минут, но порой поезд стоял на месте больше часа. Затаив дыхание, мигранты покорно ждали – в напряженных позах, на взвинченных нервах. Они буравили взглядом местность в поисках движения позади фигур рабочих, которые разгружали и загружали пустые вагоны. Некоторые из грузчиков кидали мигрантам какую-нибудь еду и наполняли их фляги водой. Другие, словно кто-то велел им не помогать мигрантам, вели себя так, будто на крыше поезда не было ни души. Это была сложная дипломатия: одни делали вид, что не видят, другие – что их не видно. Затем наконец-то гудел свисток, поезд дергался и возобновлял путь, а облегчение становилось все сильнее. И когда наступил золотой, сверкающий предзакатный час, когда кожа Соледад засветилась, словно выхваченная непрошеным прожектором, сестры склонились друг к другу и о чем-то тихо заговорили.
– Мы никогда не ездим на поезде ночью, – объяснила Соледад Лидии спустя несколько минут.
– Поэтому планируем сойти, – добавила Ребека. – На ближайшей остановке.
Лидия молча кивнула, но не спросила почему.
– Тогда и мы тоже сойдем, да, Мами? – сказал Лука.
Очевидно, таким образом сестры приглашали их с собой. Ребека смотрела на Лидию почти с такой же надеждой, как и ее Лука. Понять выражение Соледад оказалось труднее: та повернулась к Лидии в профиль и искоса поглядывала на женщину. Лидии страшно не хотелось сходить с поезда – ведь они с таким трудом сюда попали. Теперь они наконец-то двигались с нормальной скоростью, так что она предпочла бы остаться тут до самого севера. С другой стороны, если бы не эти сестры и их советы, Лидия с Лукой никогда не попали бы на «Ла-Бестиа». Благодаря им к Луке вернулся голос. Они знают, что делают.
– Хорошо, – ответила Лидия.
На закате поезд остановился в Сан-Мигель-де-Альенде. Девочки слезли на платформу по лестнице, Лука и Лидия спустились за ними. Они помахали на прощание соседям по крыше и поздоровались с рабочими, которые пришли разгружать вагон. А потом быстрым шагом направились в город.
Сан-Мигель-де-Альенде оказался образцовым местечком: чистые улицы, обнесенные каменными оградами, аккуратные клумбы и подстриженные деревья на площадях. Спускаясь по широкой дороге, они увидели розовую церквушку, подрумяненную закатным солнцем; от калитки к фасаду тянулись праздничные треугольные флажки. Лука по-прежнему ощущал в теле гул железной дороги. Бетон под ногами казался до странного неподвижным. Компания миновала мебельный магазин, аптеку, бар и роскошный особняк с балкончиками. Заметив неподалеку трех мужчин, которые валялись под пальмой, сестры, не сговариваясь, прибавили шагу. Они шли мимо новеньких оштукатуренных домов и старых домов из камня, мимо супермаркета, футбольного поля, старой нищенки, супермаркета подороже – и наконец ступили на круговой перекресток, за которым начинался центр города.
Сестры шли, повинуясь своим отточенным инстинктам: ориентируясь по потокам людей и дорожным знакам, они постепенно приближались к центральной площади. Именно в таких местах, чистых и многолюдных, девочкам было спокойнее всего. Гостиница, автобусная остановка, статуя в виде крылатого ангела, занесшего над кем-то меч… Закатное небо потемнело с розового до лилового. Рядом с фруктовой лавкой, на ящике из-под молока, сидел мужчина в белой ковбойской шляпе. В его руках страстно дышал аккордеон. Казалось, под эту музыку движутся все вокруг. Какая-то дама жарила на гриле мясо, и от его аромата у Луки в животе всколыхнулся голод. Но они продолжали идти вперед, пока улицы не сузились, сменив асфальт на мощеный камень. На кованых железных балконах висели бумажные фонарики, танцевавшие на ветру. Этот городок отличался от Акапулько во всех отношениях, кроме одного: он тоже походил на открытку типичного мексиканского города. У них за спиной садилось солнце, и вся улица окрасилась алым.
Лука сжал руку Лидии.
– Мами, я хочу есть.
– Очень вовремя, малыш, – ответила Соледад. – Мы как раз пришли.
Они стояли на центральной площади. Чтобы немного перевести дух, все четверо нырнули под сводчатый портик большого здания цвета корицы. Лука выпустил руку матери и, не снимая рюкзака, прислонился спиной к стене. Люди на площади ели тортас и пили колу. Болтали и смеялись. Три музыкальные группы, одетые в разные цвета – оранжевый, белый и бледно-голубой, – расположились по разным краям площади, ровно на таком расстоянии, чтобы соперники их не заглушали. Прохаживаясь туда-сюда, они радовали туристов жизнерадостной народной музыкой. По площади были раскиданы необычные деревья с узкими, упругими стволами. Их причудливые кроны сплетались в плотный и пористый зеленый свод. Над площадью, напоминая сказочный замок, мятежно рвались вверх розовые башенки, увенчанные золотым крестом. То был приход Архангела Михаила; очертания собора величественно рисовались на фоне сумеречного неба.
– С ума сойти. – Ребека озвучила мысль, которая пришла в голову всем четверым.
Лука редко бывал в настолько странных местах. Когда последний луч солнца медленно прополз наискосок и, осветив на прощание церковь, скрылся где-то за городом, на главной площади вспыхнули разом все фонари. Засияли стволы деревьев, окутанные нитями разноцветных лампочек. До чего же трудно было находиться в таком чудесном нарядном месте. Лидию захлестнуло чувство вины. Неправильно, нехорошо поддаваться простому обаянию красивого городка. На лице Луки читались похожие чувства, и Лидия взяла его за руку. Сознание мальчика изо всех сил сопротивлялось волшебству момента: его мысли заполонили воспоминания о погибших родных, бесконечная череда выстрелов в ванной комнате бабушкиного дома, доносящиеся снаружи крики, руки Мами, прижатые к его ушам, яркая капелька крови на зеленом кафеле. Их всех больше нет. На мгновение Лука исчез вместе с ними и потому не услышал, как его окликает Мами. Не увидел, как Ребека и Соледад склоняются над ним в порыве сестринской заботы. Не осознал, что он плачет, что его руки обхватили голову. Лука не знал точно, как долго он отсутствовал, но, очнувшись, обнаружил себя в объятиях Мами, которая тихонько покачивалась вместе с ним. Ее пальцы ерошили ему волосы, ее голос утешительно нашептывал сыну на ухо:
– Тихо, золотко, тихо.
Лука кивнул.
– Простите, – сказал он. – Простите. Теперь я в порядке.
Но Лидия его не отпускала.
Взглянув поверх его головы, она встретилась глазами с Соледад, и между ними вспыхнула искра взаимопонимания. Они поняли друг друга, увидели невысказанные страдания, прочувствовали обстоятельства, которые привели их сюда. Это длилось мгновение, краткое и значительное, словно удар сердца.
Соледад обратилась к сестре:
– Ребека, пойдем поищем еды для Луки. И решим, где ночевать.
Лидия поблагодарила ее, медленно сомкнув ресницы.
Очень скоро они вернулись с ужином. Все произошло словно по мановению волшебной палочки, и Лидия впервые увидела, что красота этих девушек способна принести пользу. Такой вкусной еды они с сыном не ели с самого празднования дня рождения. За время своего путешествия сестры кое-чему научились. Они не тратили время на уличных продавцов: их щедрость обычно ограничивалась заботой о благополучии собственных семей. Ребека и Соледад усвоили: лучше отыскать ресторан подороже и поболтать с каким-нибудь мальчиком, который выбегает на улицу, чтобы перекурить или отвезти заказ на дом. Очень может быть, что этого мальчика тронет отчаянное положение двух красавиц, оказавшихся так далеко от дома. По опыту сестры знали: скорее всего, мальчик забежит на минутку внутрь и вернется с двумя коробками дымящейся пасты с солью, чесноком и маслом. Иногда сверху будет ложка болоньезе или немного овощей. Может, горбушка теплого хлеба. Молодой труженик всегда сопроводит свой дар улыбкой, благословением, искренним сочувствием, поскольку красота (помимо прочего) пробуждает эмпатию: на месте этих девочек парень представит любимую племянницу, или сестричку, или даже дочь. Он пожелает им счастливого пути и накажет заботиться друг о друге. Может, протянет вдогонку пару вилок. Уходя, сестры будут рассыпаться в любезностях и молить Бога о вознаграждении за столь самоотверженную щедрость.
Устроившись на ступеньках изысканного розового собора, Лука, Лидия, Соледад и Ребека с удовольствием накинулись на спагетти. Они ели в безмолвии, передавая друг другу две вилки, пока на дне коробок не осталось ни крошки. Затем Лидия поблагодарила девочек, чувствуя, что словами ей никогда не выразить глубину своей признательности. Потому что на самом деле ей хотелось сказать, что не только эта еда, но и их доброта, их человечность, само их присутствие возродили к жизни увядшую, но важнейшую частичку ее души. Ребека и Лука отошли к фонтану, чтобы сполоснуть руки, а Соледад тем временем неотрывно смотрела на Лидию.
– Может, нам пока держаться вместе? – спросила девочка.
Лидия кивнула:
– Да.
А потом на город обрушилась тьма. Опустевшие бары и рестораны закрылись на ночь; даже музыканты наконец разбрелись по домам. Огни дрожали и гасли, а четверо путешественников собрали вещи и побрели к центру площади. Там они улеглись на муниципальных лавочках. «Как бомжи», – подумал про себя Лука. Они впервые собирались спать под открытым небом, и это совсем не походило на веселое приключение. Луке хотелось в свою комнату, к стопке книг на полу и лампе в форме футбольного мяча. Ему хотелось увидеть в дверях знакомый силуэт отца. Но все-таки его желудок был наполнен, его голова покоилась на мягком мамином бедре, а в теле ощущалась невероятная усталость. В его голове развернулась борьба – между желанием помнить и потребностью забыть. В будущем Лука еще не раз пожалеет, что вот так вот запросто растратил ценные минуты горя. Он будет корить себя за то, что не позволил этому чувству сильнее изранить, перемолоть его. Потому что, когда забвение возникнет и укоренится в душе, мальчик ощутит себя предателем. Он ошибочно решит, что из-за собственной трусости забывает черты отца: родинку над левой бровью, жесткие упругие кудряшки, низкий смех, прикосновение его шершавого, как наждачная бумага, подбородка, когда они лежали рядом и читали перед сном. Однако пока Лука ни о чем таком не подозревал. Не знал он и том, что забвение неизбежно, но в этом нет его вины. Поэтому, лежа на лавочке в полном изнеможении, он прогнал воспоминания и захлопнул за ними дверь. И принялся мысленно перечислять географические особенности Найроби, Торонто и Гонконга. Не прошло и нескольких минут, как он уже провалился в сон, легонько посапывая на коленях матери.
Несмотря на почти предобморочное измождение, Лидия единственная из всех не могла заснуть. Вскоре она услышала шаги и пьяное хихиканье какой-то молодой парочки и напряглась всем телом. Влюбленные спрятались под деревом, чтобы поцеловаться, двинулись дальше, но вскоре застыли как вкопанные, увидев темный силуэт Лидии, державшей перед собой рюкзак словно щит, и три фигуры спящих детей. Лука и девочки лежали неподвижно, и парочка быстро удалилась. Вскоре эхо их шагов стихло в звонкой песне ночных сверчков.
Лидия завидовала детям, сопевшим вокруг нее почти в унисон: молодые так легко погружаются в свою усталость, словно в теплую ванну. Она и сама была такой – до того, как родила ребенка. Не зная чувства извечной материнской тревоги, она делала что хотела и ни о чем не волновалась по-настоящему. В юности она вела себя безрассудно. Подростком частенько ныряла с утеса Ла-Кебрада – просто чтобы пощекотать нервы и почувствовать электрический разряд, который возникал в теле во время прыжка. Лидия поежилась, думая об этом опасном лихачестве, и взглянула на девочек, спавших нос к носу на соседней лавочке.
Только когда сквозь листву начал пробиваться свет, ознаменовавший наступление более безопасного времени суток, Лидия отогнала наконец назойливые мысли и заснула.
