И мы поехали. Виттория, которая, как всегда, вела машину словно неопытный и в то же время лихой водитель, повезла нас по окружной, потом дальше, дальше, до самого Пасконе. С моими подругами она была не очень ласкова, всю дорогу ругая их за то, что они слишком громко разговаривают. Я тоже кричала, мотор ревел, мы невольно повышали голос, но Виттория злилась только на Анджелу с Идой. Мы старались говорить тише, но она все равно сердилась, сказала, что у нее болит голова, велела нам сидеть так, чтобы нас не было слышно. Я поняла, что что-то ей не понравилось – может, мои подружки, не разберешь. Мы долго ехали, не говоря ни слова, я сидела рядом с Витторией, Анджела с Идой на неудобном заднем сиденье. Потом тетя вдруг сама прервала молчание, ее голос прозвучал хрипло и зло, она спросила моих подруг:

– Вы тоже некрещеные?

– Да, – выпалила Ида.

– Но папа сказал, – прибавила Анджела, – что если нам захочется, мы можем креститься, когда вырастем.

– А если вы к тому времени умрете? Вы знаете, что попадете в первый круг ада?

– Ада не существует, – ответила Ида.

– А также рая и чистилища, – прибавила Анджела.

– Кто это вам сказал?

– Папа.

– Куда же, по его мнению, Господь посылает грешников и тех, кто не грешил?

– Бога тоже нет, – ответила Ида.

– И греха не существует, – объяснила Анджела.

– Это вам тоже папа сказал?

– Да.

– Ваш папа дурак.

– Нехорошо так грубить, – отозвалась Ида.

Я вмешалась, пока терпение Виттории не лопнуло окончательно:

– Грех существует: грех – это когда нет дружбы, любви, когда что-то хорошее пропадает зря.

– Вот видите? – сказала Виттория. – Джованна это понимает, а вы нет.

– Неправда, мы тоже понимаем, – занервничала Ида. – Грех – это когда ты о чем-то сожалеешь, когда тебе горько. Например, когда что-то красивое упало и разбилось, говорят «разбил, грешным делом».

Ида ждала, что ее похвалят, но тетя сказала только: «Сожалеешь, значит? Мда…» Мне показалось, что она несправедлива к моей подруге, Ида была самая маленькая, но очень сообразительная, она прочитала кучу умных книжек, ее замечание мне понравилось. Поэтому я пару раз повторила «грешным делом, грешным делом.», чтобы Виттория получше расслышала – «грешным делом, грешным делом». Мне было все тревожнее, сама не знаю, почему. Наверное, я думала о том, что внезапно все стало таким хрупким – не когда отец сказал обидные слова о моем лице, а еще раньше, когда у меня начались месячные, набухла грудь, а может, и того раньше, кто знает. Я придала слишком большое значение ранившим меня словам, слишком большое значение тете, вот бы опять стать маленькой, вот бы мне опять было шесть, семь или восемь лет, или еще меньше, вот бы стереть всю цепочку событий, которая привела меня к увиденной под столом картине, к этому драндулету, в котором мы мчались, то и дело рискуя столкнуться с другой машиной или съехать в кювет, – вдруг через несколько мгновений я умру или буду тяжело ранена, потеряю руку или ногу или на всю жизнь ослепну.

– Куда мы едем? – спросила я, понимая, что нарушаю правила: до этого я только однажды осмелилась задать подобный вопрос, и Виттория сердито буркнула: «Мне лучше знать». Однако на сей раз она охотно ответила. Глядя не на меня, а на Анджелу и Иду в зеркало заднего вида, она сказала:

– В церковь.

– Но мы не знаем молитв, – предупредила я.

– Плохо, придется выучить, пригодятся в жизни.

– Но сейчас-то мы их не знаем.

– То, что сейчас, – неважно. Мы сейчас не молиться едем, мы едем на приходскую ярмарку. Раз не умеете молиться, наверняка умеете торговать.

– Да! – воскликнула довольная Ида. – У меня хорошо получается.

Я почувствовала облегчение.

– Это ты все устроила? – спросила я Витторию.

– Все устроил приход, особенно мои дети.

Впервые в моем присутствии она назвала своими детей Маргериты и сделала это с гордостью.

– Коррадо тоже?

– Коррадо – редкий говнюк, но он будет делать то, что я говорю. Иначе я ему ноги переломаю.

– А Тонино?

– Тонино хороший парень.

Анджела не сдержалась и завизжала от восторга.