До поезда, которому предстояло увезти Себастиана обратно в Стокгольм, оставалось чуть более часа. С тех пор как Себастиан со звенящими в ушах словами Ульфа вышел из здания полиции и направился к родительскому дому, прошло почти трое суток. С Торкелем или Урсулой он больше не связывался, хотя и слышал, что они собирались задержаться в городе на несколько дней. По-прежнему ли они здесь, он не знал. Расследование закончено. В поддержании контактов вне работы никто, похоже, не нуждался. Себастиана это устраивало. Он получил то, за чем приходил.

Позавчера снова приезжал маклер, и они договорились обо всем, что требовалось для продажи дома. Вечером Себастиан отыскал записку с именем и номером телефона, полученную от женщины, читавшей в поезде по пути в Вестерос. Встреча, произошедшая, казалось, целую вечность назад. Когда он позвонил, женщина засомневалась. Он извинился. Объяснил, что был завален работой, занят расследованием убийства, о котором она, возможно, слышала. Смерть подростка из Пальмлёвской гимназии. Как он и предполагал, женщина проявила любопытство и согласилась встретиться на следующий день. Вчера. Вечер они закончили у него дома. Отделаться от нее Себастиану удалось только сегодня в первой половине дня. Ей хотелось встретиться снова. Он ничего не обещал. Если он не позвонит, она найдет его сама, сказала она с улыбкой. Ему не отвертеться, ведь теперь она знает, где он живет. Тремя часами позже Себастиан взял с собой все, что хотел забрать, запер дверь и покинул дом, чтобы больше никогда не возвращаться.

Теперь он стоял возле того места, которое отнюдь не предполагал посещать. По правде говоря, он клялся, что никогда сюда не придет. Никогда больше не навестит его. Теперь же они лежали тут оба. На кладбище. Могила родителей.

Оставшиеся от похорон цветы завяли. Могила выглядела неопрятно. Себастиан задумался над тем, почему никто не убирает завядшие букеты и перевернутые, объеденные косулями венки. Может, ему надо написать какую-то бумагу, чтобы администрация кладбища занялась могилой? Сам он ухаживать за ней не собирался. Даже если бы жил в Вестеросе. Теперь же об этом не могло быть и речи.

На памятнике из красного гранита было изображено то ли восходящее, то ли заходящее солнце, а на переднем плане возвышались две сосны. Надпись гласила: «Семейная могила Бергманов», и чуть пониже стояло имя отца: «Туре Бергман». Имя Эстер еще не приписали. Хотели, прежде чем перемещать камень для новой гравировки, подождать, чтобы могила хорошенько осела. Шесть месяцев, Себастиан где-то об этом слышал.

Туре умер в 1988 году. Двадцать два года она прожила в одиночестве. Его мать. Себастиан поймал себя на мысли, что интересно, не думала ли она когда-нибудь разыскать его. Протянуть руку. А если бы протянула, принял ли бы он ее?

Наверное, нет.

Себастиан стоял в метре от неприбранной могилы. В нерешительности. Вокруг была тишина. Весеннее солнце грело ему спину. На одной из посаженных кое-где между могилами берез пела одинокая птица. По дорожке на велосипедах проехали двое. Девушка над чем-то смеялась. Искрометным, заразительным смехом, который, казалось, совершенно не подходил ярко-голубому весеннему небу, к которому устремлялся. Себастиан задумался: что он, собственно, здесь делает? Неужели ему действительно хочется подойти к могиле? Вместе с тем было что-то вдвойне трагическое в том, что последнее пристанище матери, столь любившей порядок, выглядит как компост.

Себастиан подошел к могиле и присел на корточки. Начал неумело собирать увядшие цветы.

— Ты ведь никак не думала, мама, что я приду.

Звук собственного голоса удивил его. Привел в замешательство. Он никогда не представлял себя человеком, сидящим на корточках, прибирающим могилу и разговаривающим с покойной матерью. Что же с ним произошло?

Вероятно, это как-то связано с цифрами.

1988.

Двадцать два года.

Одна. Дни рождения, будни, Рождество, отпуска. Даже при наличии друзей большую часть времени в огромном доме — тишина. Много времени для размышлений.

Что было.

Как так получилось.

Гордость превыше тоски.

Боязнь отказа сильнее потребности в любви.

Мать сына, с которым не общалась. Несколько коротких лет — бабушка ребенка, которого никогда не видела. Себастиан прекратил неловко возиться с растениями и поднялся. Порылся в кармане, достал бумажник и вынул фотографию Сабины и Лили, стоявшую на пианино в родительском доме.

— Тебе не удалось ее увидеть. Я об этом позаботился.

Правая рука сжалась вокруг бумажника. Себастиан почувствовал, что сейчас заплачет. Скорбь. Уж точно не по отцу. Да и не по матери, хоть он и ощущал известную печаль из-за ничтожности их конфликта по сравнению с последствиями, к которым тот привел. Он оплакивал даже не Лили с Сабиной. Он оплакивал самого себя. Из-за понимания.

— Помнишь, что ты мне сказала, когда мы виделись в последний раз? Ты сказала, что Бог покинул меня. Отвел от меня свою руку.

Себастиан смотрел на фотографию умерших жены и ребенка, на недоделанный памятник, на кладбище в городе, где он вырос и где его никто не знает, никто им не интересуется, никто по нему не скучает. Это относилось и к любому городу. Себастиан вытер щеки тыльной стороной левой ладони:

— Ты была права.