Глава шестнадцатая

В избе Сидорский по-хозяйски осмотрелся, понял, что вечеринка еще не закончилась, и, разглядев старшего по званию, произнес:

– Разрешите присутствовать, товарищ старший лейтенант?

Нет, явно оздоровительно подействовал свежий ночной воздух на Романа:

– Заходи, сержант, тут у нас, правда, дамы – хозяйки. Глядишь, может, и станцевать удастся…

Чварков возился с пластинками, после танца с Таней он был на седьмом небе от счастья и с замиранием сердца мечтал еще раз ее пригласить; сама же она с интересом оценила нового гостя.

Деревянко рассмеялся, еще ничего не зная.

– Доброго здоровья всем. Разрешите представиться: Кирилл Сидорский, командир башни в гвардейском экипаже лейтенанта Родина!

Татьяна назвала себя, офицеры предпочли не сообщать свои имена.

– Командира срочно вызвали в расположение роты, – продолжил Кирилл. – Тебе, Саня, тоже надо рысью вслед за ним. Быстрым бегом, Саша…

Тут послышался топот копыт, быстро стихший. Деревянко, скиснув на глазах, встал, взял автомат и гармонь.

Скрипнула дверь, вошла Ольга, на ее лице появилось что-то особенное: и полыхнувший румянец, и глаза, в которых, кажется, блеснули слезинки – это маленькое чудо, когда всего лишь от легкого поцелуя девушка становится еще милее, красивее и нежнее.

Сидорский четко повернулся, не щелкнув при этом каблуком (щелчок был для иных ситуаций).

– Я – Кирилл.

– Оля.

Она улыбнулась в ответ, грузный сержант развернулся не без изящества.

– Я прошу прощения, Оля и Таня, что нарушил вашу компанию и вечер, так сказать, отдыха. Но приказ есть приказ…

– «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону», – перебила его Татьяна. – Присаживайтесь к столу, Кирилл. Без чашки чая мы вас все равно не отпустим.

А Деревянко уже через минуту как подменили: взгляд удалой, подмигнул сержанту, мол, браток, давай, не теряйся, используй шанс закадрить черноокую казачку.

– Девчонки, Таня, Оля, нет слов, спасибо огромное. Такой вечер, ну просто здорово…

– И тебе, Саша, спасибо, – сказала Оля. – Просто чудно все было…

– Ну, да, меня еще Татьяна танцевать научила, – сказал Саша уже с порога. – Ну, до свидания. Бегу…

Татьяна неторопливо встала, прошла вслед за ним. Во дворе, когда дверь закрылась, она взяла танкиста за руку:

– Погоди, не убегай, шустрый ты наш. Все равно не догонишь.

Деревянко послушно остановился.

– Таня, обещаю, что слова выучу, мелодию подберу и тогда… грянем хором.

Она усмехнулась, отпустила его руку, откинула распущенные волосы, а в поволоке глаз, не скроешь, – грустинка.

– Смешной ты и хороший. Совсем еще мальчишка…

Она погладила его по щеке. Саня нахмурился, не нравилось ему, когда его, боевого механика-водителя, называли мальчишкой.

– Ну, беги… – сказала она.

– Бегу… Быстрым бегом.

Татьяна проводила его взглядом, пока он не исчез в темноте, и ощутила вдруг, что ей тоже есть кого ждать. И от этой мысли ей стало тепло и уютно на душе, как будто она обрела брата. «У них в деревне с таким грозным и удалым названием, наверное, очень строгие нравы, – подумала Татьяна. – Поцеловал девушку – обязан жениться. А если так, что было бы, если б я первая его поцеловала? Санька – чистый, хороший, сердечный парнишка… А у меня одни поцелуйчики на уме…»

Татьяна засовестилась от таких мыслей, но какой-то бесенок уже подначивал, подбивал веселую, рисковую выдумщицу Танюху пробудить хоть какие-то чувства у неуклюжего в делах сердечных Саньки Деревянко. И не хотела она себе признаться, что приревновала, позавидовала подруге, которая, подобно легкому инею, уже растаяла от своего лейтенанта и стремительно плыла в половодье реки по имени Любовь. Забыты все уговоры и девичьи клятвы чуть ли не «на крови», забыты пересуды о несносных, приставучих мужиках – матушка природа полноправно берет свое.

Вздохнув и усмехнувшись, Таня вернулась в избу, подумав, что у них сегодня, как в театре, разгораются страсти, меняются действующие лица, музыка, и живая, и патефонная. Кто обижен, кто обнадежен, кто весел, а кто грустит. И надо уже заканчивать, пришли к финалу, и кончен бал, и гасят свечи, недосказанные разговоры останутся в мыслях. Прохудейкин заберет свой вещмешок с тыловыми гостинцами, а Чварков подхватит патефон.

Эту ситуацию сразу уловил Сидорский, поняв, что как гаснущую печурку надо поддержать новыми дровишками, так и компанию надо встряхнуть и зажечь заново. С кружкой чая он подошел к патефону и попросил разрешения поставить какую-нибудь пластинку. Чварков согласно кивнул, Кирилл вытащил из стопки наугад «Неудавшееся свидание».

– Я только что, уважаемые хозяюшки, сделал царский подарок: подарил своему командиру белого коня! – произнес значительно Сидорский и с наигранной печалью добавил: – И, увы, сделал не царское дело: отправил музыканта, человека, можно сказать, тонкой натуры, с гармошкой наперевес на передовую.

– А я слышу, топот копыт, – заметил Чварков, – думаю, откуда тут лошади взялись?

– Как сказала моя тетя Проня, «за мой возраст могу сказать, шо таки принца на белом коне уже не жду, но к цокоту копыт еще прислушиваюсь».

Девушки, переглянувшись, рассмеялись. Таня сказала:

– У твоей тети, видно, есть чувство юмора.

– Что есть, то есть… Глянет на тебя так, прищурится, а потом как выдаст… Лето, говорит, Кирюша, прошло, а ты белый, как сметана. И жирный, как сметана. Я вам точно скажу, что у нас, белорусов, самое тонкое чувство юмора. Только не каждый разглядит. Вот что все думают про белорусов? Ты, Оля, что скажешь? Что такие вот замедленные, долго думают. Так?

Оля пожала плечами:

– Никто так не думает!

Татьяна ответила за подругу:

– У нас, товарищ Кирилл, все люди, все народы думают одно – как уничтожить фашистскую гадину.

– Правильно! Да, все народы воюют, – подтвердил Кирилл. – А вы знаете-таки, какие, к примеру, партизаны самые хитрые?

– Неужто белорусские? – не удержался Прохудейкин.

– Угадали, товарищ старший лейтенант! А вы знаете, для чего белорусские партизаны смазывают рельсы солидолом? Не знаете. А чтобы фашистские эшелоны с продовольствием скользили и останавливались только во Владивостоке. Во как!

Тут уже все не удержались от смеха. Девчонки прыснули, Чварков заржал, Прохудейкин хмыкнул.

Сидорский отхлебнул из кружки чаю и как ни в чем не бывало продолжил:

– Только наши самые хитрые партизаны придумали способы, как немцев в болото заманивать. Рассказать? Рассказываю. Вот фрицы наступают, так? А партизаны от них сразу скрываются в лес, он им – как двор родной. Обуви ребятам не хватало, и они плели из лозы лапти, чтобы по болоту идти удобнее. А их подошва на грязи оставляет след, ну, точно как протектор мотоцикла. И вот эти егеря или каратели там, заметили след, где прошли партизаны, обрадовались: «О, фантастиш, здесь русские на мотоциклах проехали!» И давай на своих мотоциклах догонять. Немцы, они же мыслят прямолинейно, хоть там Гегель и придумал у них диалектику. Поперли вперед и заехали в болото. Мотоцикл утонул, едва сами успели выскочить из трясины. А самое неверагоднае (у Кира в момент, когда энергия плескалась через край, иногда проскальзывали белорусские слова) потрясное, когда фрицы увидели впереди уходящий в болотную даль след «русской боевой техники». Это было просто за пределами их соображалки. Они ж, идиоты, не понимают, что наш народ непобедим. Не одно, так другое придумаем и всегда их перехитрим.

– И откуда же ты это знаешь? – спросила Татьяна. – Так складно рассказываешь, уж не сам там в лаптях по болоту ходил?

Прохудейкин усмехнулся, покачал головой.

– Ну, если уже пошли лапотные сказки, пора честь знать.

Сидорский тут же пояснил:

– Истории эти я слышал от одного моего земляка на фронте… А что до лаптей, товарищ старший лейтенант, я их носил в деревне, оченно удобная обувка, скажу вам, гуталином мазать не надо, не скрипят, да и шнурочки есть, как на ботинках фирмы «нариман». Один, правда, недостаток…

– Какой? – спросил Чварков, чтобы поддержать разговор.

– Каблуком не щелкнешь.

– Смешные истории… – улыбнулась Оля. – В качестве приза вам полагается еще одна кружка чая!

Она встала и сама налила ему.

– Премного благодарен, Олечка. Но я смел надеяться на другой приз: пригласить вас на танец.

Татьяна покровительственно кивнула:

– Так в чем же дело, пригласите!

Сидорский посмотрел со значением на Чваркова, тот кивнул, отнюдь не жалко ему было поставить очередную пластинку для сержанта. Вновь послышался вальс «На сопках Маньчжурии».

Кирилл подошел к Татьяне, «зала» позволяла сделать всего четыре шага, но зато какие это были шаги! Степенность героя сражений и мощь боевой машины, ни тени волнений или сомнений, в глазах – огонь зарниц, почтительный поклон.

– Вы дазволице пригласить вас на танец, Татьяна?

(Опять на белорусском, волнуешься, Киря!)

– Позволяю…

И через мгновение они закружились в вальсе.

– Интересный какой язык белорусский, – сказала Таня. – Такой наивный, чистый, как будто детский.

– Как хорошо вы сказали! – просиял Кирилл. – На самом деле такая душа у нашего народа: наивная, чистая и детская. Но обижать нас не надо… За нашу землю биться будем до последнего… фашиста. И до Берлина дойдем!

– Нечего было белорусского медведя в его берлоге тревожить! – подыграла ему Таня.

– Точно! – расплылся в улыбке Киря.

А Таня подумала, что ей сегодня везет, как королеве бала: уже третий кавалер, один краше другого. Но жилистый крепыш Юрка или еще по-юношески не оформившийся Саня, как мелкий «калибр», не шли ни в какое сравнение с богатырским станом и гренадерским ростом сержанта Сидорского.

Она чисто по-женски почувствовала в нем силу и невольно сравнила с медведем: заломать, если что, может с веселой улыбкой. И запах от каждого шел особый: от Юрки – тройным одеколоном (страшный дефицит на фронте), от Сани – соляркой и машинным маслом, перебивающими все другие запахи. А от Кирилла шел крепкий запах мужского, какого-то звериного пота и пороховой гари. И этот запах, в глубине души призналась себе Татьяна, волновал и возбуждал ее больше всего.

– Кирилл, – Таня напустила серьезность, – а как будет по-белорусски «любовь»?

– Так почти и будет: «любоу», а еще «каханне». – Кирилл с интересом глянул на Таню.

– А как будет «люблю»?

– Интересно, зачем вам?

– Не догадаетесь…

– Я цабе кахаю…

– Какие хорошие и теплые слова… – Татьяна тихо повторила: – Я цабе кахаю… Сразу представляешь уютное маленькое село, дивчину с длинными косами и с венком из красивых цветов.

– И парубка в расшитой рубахе, шароварах, надраенных сапогах и с картузом на голове и розочкой, и – чтобы чуб курчавый выбивался. И преклонив колено, он делал дивчине признание, – завершил Кирилл.

– Вы смеетесь…

– Совсем нет, Танюша. У нас, когда свататься в дом идут, обязательно в расшитой рубахе, картуз или даже папаха – непременно, и сапоги – чтоб блестели, свиным салом смазывают. И я вам скажу, Таня, хозяйская собака это сразу чует, и, если сало свежее, считай, расположение ее к жениху уже обеспечено.

– За вами, Кирилл, глаз да глаз нужен: не сразу поймешь, когда у вас шуточки да прибауточки начинаются.

– К сожаленью, сейчас в моей Белоруссии правит бал война и голод…

Они увлеклись разговором, незаметно сбившись с темпа, вальс превратился в обычный танец пары, не озабоченной сложными фигурами и пассажами.

Без слов, одной только улыбкой и томным движением ресниц Татьяна повелела поставить новую пластинку, решив, что она уже точно будет последней в этом вечере. Юра, конечно, тут же исполнил ее пожелание.

Это был волшебный островок мирной жизни в обществе прекрасных девушек, словно остров Эс Ведра с его сладкоголосыми сиренами, мимо которого много веков назад проплыл корабль Одиссея…