За год до ухода Дебра увлеклась новыми диетами, ее приверженность всему здоровому отличалась особенным рвением, которое обычно свойственно последователям какого-нибудь культа. Она обмакивала морковь в хумус и готовила смузи из странных ингредиентов, а яблоки ела не с арахисовым, а с миндальным маслом.

– А что плохого в арахисе? – спросил Ланс, но она не ответила, ее голова была уже занята чем-то новым.

Она вечно двигалась, как будто здоровая пища давала ей избыток энергии, и ей необходимо было перемещаться, чтобы сжечь излишки. Она избегала всего, что делалось с мукой или сахаром, и разглагольствовала о том, что во фруктах есть весь натуральный сахар, какой вообще может понадобиться. Она готовила и поглощала огромные салаты, грызла орехи и семена, отказалась от говядины в пользу курицы или морепродуктов. Она редко разговаривала с мужем, только проповедовала пользу для здоровья продуктов, которые она ела и, следовательно, навязывала всей семье. В доме никогда не было ничего вкусного. Он ворчал и жаловался, даже когда она сбросила вес и снова стала похожа на девушку, на которой он когда-то женился. Беда в том, что она вела себя совсем не так, как та девушка.

Она занялась бегом. Она бегала в любую погоду, даже когда шел дождь.

– Может, тебе стоит пойти в спортзал? – озабоченно спросил он как-то раз, когда она собралась бежать в такой дождь и холод, что он был уверен: она простудится до смерти. – Бегать ведь можно и на тренажере. Разве нет? Разве так не… не безопаснее?

Дебра не ответила. Она просто убежала.

Она вечно бежала – этот феномен он наблюдал однажды ночью, когда она лежала, распластавшись в их постели, провалившись в сон посреди фразы. Ее рот все еще был открыт, невысказанные слова улетучились в воздух. Он наблюдал за ней, жалея, что у него не хватает смелости разбудить ее и рассказать все, о чем он думает. У меня такое чувство, что я тебя теряю. Я боюсь, что мы отдаляемся друг от друга. И все же впервые с тех пор, как родились дети, ты кажешься такой счастливой, такой целеустремленной, что мне страшно все испортить. Он смотрел, как она спит, и думал обо всем, чего он не мог сказать жене. Наблюдая за ней, он заметил, как она подергивается под простыней, и ему потребовалась пара минут, чтобы сообразить: она бежит даже во сне. Ее ноги двигались так, словно она ритмично ударяла ими об асфальт. Спустя какое-то время ему думалось, что она убегала от него даже во сне.

Ланс смотрел, как Дженси и ее девочки подъезжают на огромном внедорожнике, с которым она так легко управлялась. Он всегда был немного шокирован, когда видел, как крошечная женщина вылезает из-за руля такого внушительного транспортного средства. Он даже сомневался, что сам захотел бы водить настолько большую машину, очутиться настолько высоко в оживленном потоке машин или на узких улочках предместья. Однако он видел, как многие мамочки, не задумываясь, въезжают на такой махине задом на стоянку.

Он занял себя разгрузкой посудомоечной машины – обычно он поручал это детям (Дебра никогда не просила их ничего делать по дому, что, на его взгляд, только добавляло ей стресса и несчастности), но ему нужно было отвлечься, чтобы перестать расхаживать перед окнами на улицу, высматривая Дженси, которая, должно быть, решила, как светская женщина, сильно опоздать. Он надеялся, что она не забыла об их свидании.

Он ругал себя за то, что даже в мыслях произносит это слово. Никакое это не свидание. И все же он с нетерпением ждал встречи и большую часть дня провел с предвкушающей улыбкой на пол-лица. Даже Лайла это заметила.

– Перестань улыбаться, папа, – проворчала она. – У тебя жутковатый вид.

Он сделал все возможное, чтобы выполнить ее просьбу, растянув губы в прямую линию. Но через несколько мгновений снова улыбнулся. Лайла покачала головой и ушла из дома выяснять, что Зелл и Кейли затеяли на заднем дворе Бойеттов. В последние дни дети подолгу болтались на улице, страшно занятые невесть чем. Он подумал: надо бы проявить добрососедские чувства и поинтересоваться, но был занят мыслями о Дженси, которые тянули за собой все новые воспоминания о Дебре и ощущение, будто все кончено. Он знал, что начинает отпускать жену. Но отпустить ее – значит, найти и сделать разрыв официальным, и эта идея с каждым днем выкристаллизовывалась все четче и четче, почти независимо от его сознательной жизни. Его подсознание решило за него: пришло время двигаться дальше, объявить о кончине своего брака и снова начать жить, по-настоящему жить.

Он увидел, как внедорожник свернул на его подъездную дорожку, и постарался не придавать символичности тому, что он появился именно в этот момент. И все же, когда Дженси вылезла из огромной машины, он почувствовал, как его сердце екнуло, и понадеялся, а вдруг, когда она увидит, что он ждет ее в дверях, у нее тоже сердце екнет. Он приветственно поднял руку, и она улыбнулась ему той самой улыбкой, которую он хотел увидеть, той, которая заставила его думать о будущем без Дебры, – а ведь он считал, что такое вообще невозможно.