Что Кристофер расплакался из-за фейерверка, обернулось (сколь неловко ей ни было в тот момент) скрытым благословением. Когда она добралась домой, ее ждало голосовое сообщение. Если бы Ивретт вернулся с ней, он мог бы спросить, кто звонил или, что еще хуже, сам прослушал бы сообщение, не из подозрительности, а просто из любопытства. Незнакомый номер с кодом чужого города может вызвать вопросы. А она не была готова на них отвечать.

Она дважды прослушала его сообщение на голосовой почте – чисто профессиональный ответ на ее сообщение. Да, конечно, он ее помнит. Да, он все еще хотел бы поговорить с ней. Да, у него были некоторые мысли относительно вариантов. Она может звонить в любое время, и он желает ей хорошего празднования Четвертого июля.

У нее был хороший праздник Четвертого июля? Она прокрутила в голове весь день, кульминацией которого стало бегство из бассейна с кричащим мальчиком на руках, когда люди смотрели на нее, а не на фейерверк. Сам день, пришла к выводу она, не был ни плохим, ни хорошим. Такой же, как любой другой, еще одна бусинка на очень длинной нитке. Работа внесет в ее жизнь разнообразие, бросит ей вызов, расширит ее кругозор за пределы собственного двора. Она была хороша в том, что делала. У нее имелись друзья, с которыми можно было поболтать, уважение коллег. Оставалось только не обращать внимание на укол боли, который она испытывала при мысли о том, что весь день проведет вдали от сына.

Она решила уложить Кристофера спать без купания, уклонившись при этом от чувства вины. Он же побывал сегодня в воде – он уже достаточно чистый. Истерика совсем вымотала Кристофера, ему обязательно надо в кровать, пока он еще из-за чего-нибудь не сорвался. Она двигалась медленно и мягко, не зажигала яркий свет, не повышала голос, пока успокаивала и утихомиривала его. Временами он был такой взвинченный, совсем ей незнакомый, да и Ивретту тоже. Но все же она научилась находить к нему подход, быть его матерью. У нее это хорошо получалось. В основном.

Ей удалось заманить его в кровать без всякой истории: он так устал, что даже не попросил об этом. Она расправила на нем одеяло, напевая без слов ту же колыбельную, которую пела ему с той первой ночи в больнице, когда впервые осталась с ним наедине. Колыбельная сработала и тогда, и сейчас. Он закрыл глаза и блаженно задремал, пока она пела, оставив борьбу до следующего дня. Каждый раз, когда это случалось, Брайт испытывала облегчение.

Пройдя на кухню, она налила себе бокал вина. Потом, прихватив с собой радионяню, устроилась на задней веранде. В это время года деревья стояли, одетые листвой, которая закрывала ей вид на соседские дома. Зимой она могла заглянуть прямо на кухню к соседям. Потягивая вино, Брайт задумчиво прислушивалась к ночным звукам вокруг: цикады, лягушки и другие летние существа пели друг другу, создавая свою собственную музыку, симфонию природы.

Она допила один бокал, затем налила другой, заметив при этом, что фейерверк уже давно должен был закончиться. Интересно, что задержало Ивретта? Сердце у нее забилось быстрее при мысли о том, что Дженси была у бассейна. Дженси вернулась, и Ивретт хотел еще одного ребенка, а она думала о том, чтобы вернуться на работу, и позвонила Тренту Миллеру (она действительно сделала это!), и он перезвонил ей, да к тому же в выходной день. А теперь она сидела на улице и пила в одиночестве, гадая, где же ее муж. В животе у нее заурчало, но она не знала, то ли от нервов, то ли от картофельного салата матери Дженси, но теперь она была уверена, что просидела на жаре слишком долго. Она подумала, сколько же еды положила себе на тарелку – барбекю, арбуз и картофельный салат, – и пожалела об этом.

По дороге домой из бассейна она проехала мимо родительского дома, несмотря на поздний час, в окне ее старой спальни горел свет. Ей было интересно, чем занимается ее мать. После того как они с Ивреттом купили свой собственный дом по соседству, мать решила превратить ее старую спальню в мастерскую и позвала ее, чтобы забрать оттуда то, что ей бы захотелось оставить. Тогда Брайт была на позднем сроке беременности, но послушно приковыляла, неловко осела на пол, задаваясь вопросом, сможет ли вообще когда-нибудь снова встать. Ребенок должен был родиться через каких-то несколько недель, и любое занятие было хорошим способом отвлечься от бешеных мыслей, все больше мельтешащих у нее в голове по мере того, как приближались роды.

Оставшись одна, она достала из старого шкафа коробки с поздравительными открытками и письмами, которыми обменивались они с Дженси, перелистала ежегодники на полке, перечитывая то, что написал ей муж на странице, которую она зарезервировала только для него. Она смеялась над тем, насколько банальной была его записка, размышляла о том, как по уши была влюблена, а он решительно ничего не замечал. Она положила ежедневники на место и вытащила единственный блокнот на спирали, лежавший на полке рядом с ежегодниками – на самом видном месте, словно только и ждал, когда его обнаружат. Она посмотрела на обложку и понадеялась, что мать никогда ее не открывала. Там жирным черным шрифтом были написаны слова Ивретт Майкл Льюис и больше ничего.

– Такая дурь, – сказала она вслух, затем перевернула обложку.

Это был блокнот, в который она собирала и в котором хранила с неловкой преданностью все об Ивретте. Она записывала любую информацию, которую удавалось о нем найти: его хобби и любимые команды, имена домашних животных его детства и какое мороженое он больше всего любит. Она записала размер одежды, которую он носил и какую именно и в какие дни. Она записала его распорядок дня, его мечты и стремления. Ни в одной мечте, ни в одном устремлении она сама не фигурировала.

Она была одновременно удивлена и испугана, обнаружив этот документ, это доказательство того, как сильно она тосковала по нему и как долго это продолжалось. Было ясно, что она сделала бы все, чтобы заполучить Ивретта, а, заполучив, удержать. Смутившись, она быстро сунула блокнот в мусорный мешок и выбежала из комнаты. Спустившись вниз, она обнаружила мать на кухне, та хмурилась на корзину со спутанной пряжей.

– Нашла что-нибудь, что хотела бы сохранить? – спросила ее мать, не отрываясь от пряжи.

Брайт покачала головой и улыбнулась, все еще ощущая во рту привкус рвоты.

– Там только старый хлам, – сказала она.

– Так ты хочешь, чтобы я все выбросила? – спросила ее мама, оторвавшись от корзины, и на ее лице появилось удивленное выражение.

– Сама же знаешь, как говорят, – съязвила Брайт и погладила свой живот. – Старое – долой, место нужно новому.

Тогда она сама себе не поверила, да и сейчас тоже. Особенно этим летом.

Она уже собиралась встать и позвонить Ивретту, когда увидела свет фар – на подъездную дорожку сворачивала машина. Она выдохнула, не осознавая, что сдерживала дыхание, и почувствовала, как ее желудок успокоился. Она сделала еще один глоток вина, и вместо того, чтобы окликнуть Ивретта, ждала, пока он сам найдет ее. Она ждала в темноте, пока он входил в дом и искал ее, чувствуя себя ребенком, игравшим в прятки. Наконец он ее нашел – практически в панике выбежав на террасу.

– Что ты вытворяешь? – спросил он с ноткой обвинения в голосе. – Ты меня напугала.

Она хотела сказать ему, что он тоже напугал ее, что она представляла себе, как Дженси отправляет своих девочек домой с матерью, чтобы они с Ивреттом могли пойти в их старое убежище в лесу у озера. Но она не могла произнести эти слова вслух, пусть даже они ясно сформировались в ее голове, на ум ей непрошено пришли признания Дженси поздно вечером, когда они были еще девочками. Она знала все: как Ивретт и Дженси оттащили в лес надувной матрас, как они лежали там и смотрели на звезды ночью, разговаривая и мечтая.

Брайт сомневалась, что после стольких лет матрас все еще там. Она решила рискнуть туда сходить. Просто посмотреть.

– Мне захотелось посидеть снаружи, – сказала она.

Ивретт огляделся по сторонам.

– Приятный вечер. Попрохладнее стало, как солнце зашло. – Он указал на вино. – Мне налить себе в бокал и присоединиться к тебе?

Она улыбнулась ему, чувствуя, как ее затопляет облегчение. Конечно, он не стал бы этого делать, если бы у них с Дженси что-то произошло. Она заставила себя не спрашивать и не портить момент.

– Конечно, – сказала она вслух. – Было бы неплохо.

Ивретт снова нырнул в дом, а она посмотрела на звезды, ожидая его. Он быстро вернулся и сел напротив нее за маленький столик. С мгновение оба молчали, потягивая вино. Она чувствовала, как от третьего бокала мысли начинают чуть расплываться, как она, собственно, и надеялась.

– Жаль, что ты пропустила конец фейерверка, – сказал Ивретт.

Брайт снова подумала о голосовом сообщении.

– Все в порядке. Кристоферу давно уже было пора ложиться. Он отрубился, как только мы добрались домой.

– Интересно, сколько Джеймс потратил на эти фейерверки, – сказал Ивретт. Он болтал о пустяках, и Брайт была благодарна ему за это. – Они все взрывались и взрывались.

Она кивнула.

– Наверное. Я даже удивилась, как долго тебя нет.

Учитывая обстоятельства, она не имела права его допрашивать, но она также хотела это знать. Ее слова повисли в воздухе, и она увидела, как он заерзал на стуле, затем отпил глоток вина. Сердце у нее бешено колотилось, она сделала глоток. Очень большой глоток.

– Ну, я поговорил кое с кем, пока собирал вещи и загружал машину. Знаешь, по-соседски. В духе моей жены. – Он усмехнулся и подтолкнул ее локтем.

– А с Дженси ты говорил? – спросила она.

Она старалась говорить непринужденным тоном, произнести это имя так, как будто называла любого другого обитателя Сикамор-Глен. Но по тому, как он едва заметно поморщился, догадалась, что голос ее выдал. Это нелепо. Они женаты. У них есть ребенок. У них хорошие отношения, они в глубине души – добрые друзья. Ее необъяснимая тревога из-за Дженси вызвана либо женской интуицией, либо полной паранойей. Либо остатками их прошлого, прокрадывающегося внутрь, никогда полностью не побежденного, независимо от того, что все они двигались дальше.

Он поставил бокал на стол.

– Нам нужно о ней поговорить? – спросил он, повернувшись к ней лицом.

Брайт рефлекторно покачала головой. Это был неправильный ответ, им, вероятно, действительно нужно было поговорить о Дженси, но она не была готова и, вероятно, никогда не будет. Весь период ухаживаний и даже супружеской жизни они успешно избегали темы Дженси.

– Ты уверена? – настаивал Ивретт. – Потому что я с ней разговаривал. Если тебя это беспокоит, то нам нужно поговорить о причинах беспокойства.

Усилием воли она раздвинула губы в улыбке.

– Она сказала, что влюблена в тебя и не может без тебя жить? – Она надеялась, что фраза прозвучит как поддразнивание. – Потому что если дело обстоит так, то нам, возможно, действительно нужно поговорить о Дженси.

Его смех в ответ был таким же натужным, как и ее легкомысленный тон.

– Нет.

Потянувшись, он накрыл ладонью ее руку, его размер и вес были ей так знакомы.

– Но она рассказала, почему вернулась.

Брайт почувствовала, что сердце у нее забилось быстрее. Она не чувствовала себя достаточно комфортно, чтобы спросить Дженси что-то настолько личное, но Дженси рассказала Ивретту. Она не знала, что испытывать: угрозу, что они настолько честны друг с другом, или ревность, что Дженси доверилась не ей, а Ивретту.

– Вот как, – заставила она себя подать голос. – И почему же?

Она выпростала руку из-под его и потянулась за бокалом. Вино в нем почти закончилось. Она не могла припомнить, когда в последний раз выпивала три бокала вина за один вечер, но, возможно, именно в эту ночь это и произойдет.

Ивретт поднял брови.

– Все довольно скверно. Ее муж в тюрьме. Они разводятся. По сути, она осталась ни с чем, и у нее не было выбора, кроме как вернуться сюда и жить с родителями.

– Но она носит обручальное кольцо, – возразила Брайт, как будто это что-то меняло. Тут до Брайт вдруг дошло, что Дженси приехала сюда не только на лето. Она остается.

– Она сказала, что ей нужно его снять, но… Ну, наверное, ты понимаешь, каким окончательным решением это кажется.

Большим пальцем левой руки она нащупала свое обручальное кольцо, вспоминая тот вечер, когда Ивретт надел ей его на палец в их любимом ресторане, и второе, которое надел в мэрии, дополняя пару. Это был такой счастливый день, еще более счастливый от осознания того, что Дженси там не будет. Мать Дженси сообщила эту новость так, словно большое разочарование, хотя на самом деле это было совсем не так. И пускай она чувствовала, что обязана пригласить свою бывшую лучшую подругу, ее присутствие в день свадьбы было последним, чего хотела Брайт. Тогда Брайт верила, что они, вероятно, никогда больше не увидят Дженси, и это ее устраивало.

– Да. – Ее голос дрогнул, и она откашлялась. – Да, – снова попыталась она. – Я в этом не сомневаюсь. – Встав, она схватила свой бокал, ее голова немного закружилась. – Пожалуй, я схожу еще за вином. Тебе принести?

Не дожидаясь его ответа, она собралась уходить, но он встал и преградил ей путь в дом.

– Пусть это тебя не пугает, Брайт. Приезд Дженси ничего не меняет.

Он посмотрел на нее сверху вниз и ободряюще улыбнулся. Он запустил руки в ее волосы, наклонился и поцеловал ее. Она попыталась расслабиться, сосредоточиться на том, что он здесь, с ней. Все в порядке. У нее нет причин для паники. Он же сказал, что ничего не изменилось. Она поцеловала его в ответ, пытаясь вспомнить, как сильно в юности жаждала именно этого. У нее было все, что она когда-либо хотела, у них было все, чего они хотели. Она мечтала раствориться в нем, потеряться в нем – в точности так, как она делала это всегда. Вот только… Вот только Дженси вернулась.

Она позволила ему взять свой бокал, поставить его на стол и увести ее внутрь. Они прошли мимо телефона, который она оставила на столике. Она последовала за мужем наверх, в их комнату, в их постель, зная, что на следующий день перезвонит. Она будет винить в этом Дженси, потому что так проще, чем винить себя.