V. Голый рыцарь

Я на несколько дюймов высвобождаю из ножен меч, предчувствуя, что он может вот-вот понадобиться. Есть риск, что стальная грань клинка поймает свет от фонаря, тогда блик на лезвии выдаст мое присутствие. Но не вечно же мне красться узким переулком, все равно придется выйти на середину площади – так что осторожничать смысла уже нет. Я направляюсь к выключенному фонтану, всматриваясь в сумрак под навесами летних кафе и в очертания черепичных крыш – не шевельнется ли где хищная тень? До фонтана остается несколько шагов, сердце глухо стучит, отзываясь щекотной пульсацией в ладонях.

На каменном борту фонтана лежат ноги: мне видны босые ступни и голени с задравшейся до колен мокрой юбкой. Пятки сбиты в кровь, на лодыжках ссадины – женщина молотила ногами, пока ее голову держали под водой. Поодаль валяется пара туфель, на одной сломан каблук.

Наконец подхожу достаточно близко, чтобы заглянуть в чашу фонтана. В воде мягко колышутся длинные черные волосы, то и дело заслоняя прекрасное мертвое лицо утопленницы. Глаза ее широко открыты. Девушка почти живая, ее черты даже сохранили какую-то эмоцию – не ужас, а нечто среднее между удивлением и гневом; и из-за колебаний водной поверхности кажется, что ее губы слабо шевелятся. Но что она теперь поведает? Имя, привычки – все отобрала вода, осталось ничейное тяжелое тело. На шее у девушки чья-то хватка оставила сине-лиловые полосы – горло сжимали так сильно, что она, похоже, задохнулась под водой, а не захлебнулась.

Я опоздал совсем немного. От фонтана ведут мокрые следы. Когда убийца уходил, с него лилась вода. Много воды.

В лужах, которые оставил малефик, горят перевернутые фонари и луна. Я снова оказываюсь в переулке. Вода, скопившаяся между камнями мостовой, делается мутной, окрашивается темной примесью. Воздух пропитан сладковатым запахом, от которого меняется вкус слюны во рту. Слишком знакомый рыцарям запах парной крови. Я достаю меч и ускоряю шаг.

Снова опаздываю. На перекрестке спиной кверху лежит тело мужчины. Количество рубленых ран говорит о том, что лишить его жизни было непросто. И раз он продержался так долго, то, скорее всего, его противнику тоже досталось. Рука мертвеца сжимает стилет с обломанным лезвием. Лицо залито кровью, ею пропитаны волосы и борода. Кровь повсюду, словно слякоть.

Мне не остается ничего другого, как дальше идти по кровавому следу. Только на этот раз след не один. С места резни сразу в нескольких направлениях расходится зловещая дорожная разметка: смазанные отпечатки подошв вперемежку с кляксами крови. Почему-то я не верю, что убийц было несколько. Или что убийца оставил лишь один след, а остальные принадлежат кому-то еще. Пусть это начисто лишено логики, я чувствую, что разными дорогами это место покинул один и тот же человек. Хотя выходит, человеком-то его и не назовешь. С таким колдовством я еще не сталкивался.

На раздумья нет времени. Если я прав, то не важно, по какому следу бросаться в погоню – любой из них приведет меня к убийце. Он, должно быть, ранен, а значит, не мог уйти далеко.

Прячу меч. Бегу, стараясь экономно расходовать дыхание. Под ногами скользко от крови. Я и сам уже порядком выпачкался. След сворачивает во двор двухэтажного особняка. Отпечатки ног на крыльце. Не заперто. В доме горит свет. Лестница, ведущая наверх, вся в темно-красных пятнах. Значит, попался. Со второго этажа ему бежать некуда.

Я поднимаюсь по скрипучим ступеням, проклиная доносительство старых досок. Ничего, пускай этот дьявол набрасывается на меня – он напорется на изготовленный к бою клинок. Плохо, что с лезвия стерлись все до одного защитные руны. Сверху доносится приглушенный стон. Надо спешить.

След уводит за приоткрытую дверь. Рукоятка вымазана красным. Я толкаю дверь ногой и врываюсь в комнату. Никого. Только на полу в середине комнаты лежит надкушенное яблоко. Глянцевый символ греха, роковой в своем венозном цвете. Но где же убийца? Он ведь должен быть в этой комнате.

Я поднимаю перед собой Аргумент, готовясь приблизиться к занавешенной постели, и застываю в замешательстве. Откуда на лезвии кровь? Подношу клинок к глазам, и из недоумения меня отбрасывает в неверие, в тупое отрицание. По всей длине сталь запятнана подсыхающими брызгами и потеками, а на острие появились свежие зазубрины. Меч явно был в деле, но, думаю, я бы запомнил, если бы пускал его недавно в ход…

Я растерянно оглядываюсь и делаю еще одно скверное открытие. К тому месту, где я стою, подводит лишь одна вереница следов. Моих. Но ведь раньше меня здесь должен был натоптать убийца. С набухшим комком в горле выглядываю в коридор, откуда только что пришел, но нахожу там лишь те же отпечатки, что привели меня в комнату с яблоком. Ясный оттиск левой ноги. И непрерывный штрих волочащейся правой. А куда же подевались мои следы? Ведь я продолжаю оставлять их за собой, а значит, должен был оставить и на пути сюда? Разве что… Любой следопыт указал бы на очевидное: никто здесь не был, кроме меня! И красный мазок на дверной рукоятке оставлен моей рукой. Ладонь вся липкая оттого, что я прижимал ее к ране на бедре – там, в средоточии ослепительной боли, скрежещет о кость осколок ножа. Если попытаюсь сделать хотя бы еще один шаг, то потеряю сознание.

В этот момент с лестницы доносится скрип – такой же, какой я слышал, карабкаясь по ступеням. Это подоспел мой преследователь. Ну что, стало быть, здесь и примем бой. Я неосторожно переношу часть своего веса на раненую ногу, и болевая молния прошивает меня, вырывается сдавленным криком…

Все головы повернуты ко мне. На лицах девушек брезгливая тревога. Ухмылки мужчин – у кого-то сочувственные, но все больше презрительные. Трактирщик неодобрительно качает головой из-за барной стойки.

– Приятель, ты бы шел домой, если еще можешь. Похоже, твои друзья тебя бросили.

Я обвожу взглядом соседние столики. Кто-то вернулся к своим разговорам над сдвинутыми кружками. Но большинство все еще смотрит на меня. Подмигивают, посмеиваются.

– Да этот малый набубенился вдрызг.

– Так на то и вечер пятницы.

Пятницы? Я растираю пальцами лоб, надеясь хоть немного разогнать вязкую муть в голове. Последнее, что помню, – это спуск в подземную лабораторию кастигантов. Разговоры о предназначении. Мокрый шум живого сердца, доносившийся из работоспособной машины Теркантура. Это было в среду. Получается, что из памяти начисто выпал четверг и бо2льшая часть пятницы. Что со мной произошло за это время? И как оно связано с жутким сновидением, от которого я только что очнулся с позорным воплем?

Во всяком случае, я уже не в Лаврелионе. Провожу тяжелым взглядом по стенам из желтого кирпича; по изумрудным вставкам в закопченных окнах; по барельефу над барной стойкой, на котором изображены яблочные кущи и жители холмов, передающие монахам секрет изготовления сидра. Да ведь это пивная «Пить здесь»! Именно тут мой товарищ со времен Академии Огден Виц, прозванный Неупиваемым, опасно близко подошел к тому, чтобы лишиться своего прозвища. А не останови мы вовремя тот спор, то мог бы и с жизнью распрощаться.

Снаружи забили башенные часы – те самые, похожие в темноте на вторую луну, вмонтированную в фасад Почтамта. Они служили мне основным городским ориентиром в ту пору, когда я только переехал в столицу. Почтамт отсюда через каких-то две улицы. А оттуда пройти пару остановок – и будет мой дом. Очень предусмотрительно со стороны кастигантов оставить меня так близко от моего жилища. Видимо, я был в беспамятстве, когда они притащили меня сюда, притворяясь моими собутыльниками; потом какое-то время они тут пили и закусывали как бы в продолжение начатой где-то еще вечеринки. Потом сгинули в сумерках, бросив мое тело сторожить початые бутылки и сохнущие кружки. Передо мной наполовину пустой бокал. Под бокалом – липкий картонный кружок, на котором карандаш официанта оставил пять грифельных отметин. Будто бы это моя пятая пинта. Ну что ж, блестящий спектакль. Все учтено для того, чтобы вернуть меня миру, не вызывая у общества подозрений. Как будто и не было моего путешествия в Лаврелион и тамошних неприятностей на почве преобразования человеческого духа. А может, и в самом деле не было? Мало ли что примерещится после пяти-то кружек эля, особенно если их предварить той или иной бормотухой?

Нет, конечно, не примерещилось. Эктор Целлос и его дочь Хага. Паралич после попытки бегства. Опыты с философским камнем. Придумать такое – надо быть романистом, а не рыцарем. Меня хотели подвергнуть трансмутации, засунуть в машину Теркантура… Но что из этого вышло, я не помню. Похоже, дело в ягодном коктейле, который Хага дала мне в среду после того, как я пришел в себя. Они что-то подмешали в него… Я ощупываю туловище и руки, надеясь не найти новых ссадин или шрамов. Вроде бы все без изменений. Но когда пальцы касаются лица, понимаю, что изменения все-таки есть. Не могла щетина так отрасти за два дня!

– А какое сегодня число?

Естественно, мой вопрос никого не оставил равнодушным. Раскат всеобщего одобрения заглушил звук моего голоса, надтреснутого, будто бы голосовые связки мне пересадили от мертвого донора.

– Чтоб я так пил!

– А кто сейчас король?

– А приходил ли вновь Христос?

– Счастливые часов не наблюдают!

– С вашего позволения, сударь, седьмое октября, – улыбается мне официантка, принимаясь расчищать мой столик от посуды. – Если хотите, я вам закажу такси.

Я откидываюсь на деревянную спинку, завороженно наблюдая проворную работу веснушчатых рук девушки. Вот оно что. Значит, в Лаврелионе я провел не пару дней, а больше недели. Больше недели во власти этих малахольных. Как это меняет дело? Неизвестно как – вот что самое паршивое. Был ли опыт по созданию совершенного человека самоцелью? Или же вслед за одним предполагалось в случае успеха создать целую армию, способную подменить с собой нынешнее дефектное человечество и восстановить на земле золотой век? Долго же им придется разгребать весь наш кромешный содом – взять хотя бы эту харчевню: по переполненному залу плывет сизый сигаретный туман; жадные лапы комкают женские ягодицы под тугими юбками; бороды мокнут от вскипающей браги. За мое почти десятидневное отсутствие мир, кажется, только прибавил в мерзости. А может, я просто давненько не выбирался в такие места.

Я отмахиваюсь от услуг официантки. Узнав, что «мои друзья» все оплатили, пожимаю плечами и направляюсь к выходу.

– Куда прешь, конь бледный! – окрик в дверях, но вроде бы я сам виноват: задел какого-то молодчика плечом. Меня кренит на разные бока по образцу корабля, застигнутого бурей.

Выйдя на воздух, прислоняюсь к стене. Подставляю лицо прохладному ветру, который гонит по улице мелкий мусор и жирные запахи еды и выхлопных газов. В голове немного проясняется, и даже тело, постепенно замерзая и отзываясь на это маленькой уютной болью в пальцах, коленях, ушах, как бы заново становится моим. Будто в классе провели перекличку, и все оказались на местах.

Думаю, неосмотрительно стоять слишком долго на этом сквозистом ветру. Но и жаль так быстро отказывать себе в простых и знакомых ощущениях, говорящих о том, что я по-прежнему жив, что очертания бытия в целом не изменились. Кругом заурядные ароматы улицы. В закрытые веки бьется вульгарный свет фонарей, желтое месиво, в котором растворяются, исчезая, лучи далеких звезд, и без того ослабевшие после преодоления космической толщи. Вдалеке гудит проезжая часть, и где-то нетрезво бубнит пятничная дискотека. Убедительная твердость стены за спиной – знак надежности будничного мира. Этот мир не соприкасается с зыбким пространством мутаций и искажений, порождающих мои сны. Он может позволить себе не замечать отдельные усилия горстки фанатиков по преодолению греховности человека.

Но всему приходит конец. Городской воздух, который я с наслаждением пропускал через свои легкие, подсылает ко мне густое облако выхлопной вони. Это завелся, заурчав мотором, фургон, припаркованный рядом и занявший половину ширины переулка. Надпись на задних дверях фургона извещает, что его владельцы работают на «Сладкую Абигейл» и «доставят домашние сладости и выпечку к вашему порогу». Я рассеянно киваю водителю, явившемуся затем, чтобы открыть двери.

Думаю, можно отправляться домой. Принять душ для начала…

– Вы ведь Джуд Леннокс, верно?

Я оборачиваюсь к водителю. Вообще-то на улицах меня узнают не так уж редко. Это потому что новости о рыцарских орденах публикуют в разделе светской хроники. А на днях все газеты только и писали про мой полет на безголовом драконе. Так что ничего удивительного. Но и ничего хорошего. Про Авеластр стыдно вспомнить, да и в не том я сейчас состоянии, чтобы раздавать автографы.

Меж тем из пивной выходит плечистый парень, с которым я столкнулся в проходе, и перегораживает собой дверь. Кажется, и он теперь признал меня. Намечается уже целая очередь поклонников. Одновременно из сумрака подворотни появляется еще одна фигура. Третий мой почитатель держит в руке длинное древко с закругленной рогаткой на конце. Это боевой ухват, каким в сражении сволакивают всадника с седла. Значит, убивать пока не планируют – только покалечить или обездвижить.

Одна рука водителя, как удавка, обхватывает мне шею, а другая заламывает локоть. Кадык утоплен, грубая ткань рукава дерет подбородок. Здоровяк из харчевни сгребает мои ноги, оторвавшиеся от земли. Ребята крепкие, а у меня, как назло, все тело будто из суфле. Соревноваться в силе мышц бесполезно. Меня втаскивают в грузовой отсек фургона – после тесного багажника Аленова седана это почти роскошь. Куда поедем на этот раз? «Мы доставим домашние сладости и выпечку к вашему порогу». Черта с два.

Руки выпускают меня. Я получаю несколько беглых ударов в голову и в бок. Но это ничего. Главное – помешать им захлопнуть двери. Я вскакиваю и успеваю увидеть, как раздвоенный наконечник ухвата летит мне в корпус. Хорошо. Став боком, устраняюсь, перехватываю разящее древко и рывком провожаю его мимо себя, дальше. Противник, не выпустивший орудия, теряет равновесие и заваливается вперед. Пригнув ухват к полу, я встаю на древко ногами, мой оппонент орет, пытаясь выдернуть прищемленные пальцы. Это ему удается, но не без моей помощи: я пинаю его в лицо, отчего тот отлетает на асфальт. Его напарник тут же получает в висок тупым концом освободившегося древка.

Водитель фургона в растерянности трясет головой, не в силах признать, что расклад существенно поменялся за последние пару секунд. Он пятится, впечатленный участью своих поверженных друзей, и вероятно, с ним уже даже можно разговаривать. Но пружинистый адреналиновый демон, вселившийся в меня, слишком разогнался, чтобы я остановился вот так сразу. Спрыгиваю на землю, разворачиваю ухват рогаткой к обидчику и подсекаю его ближайшую ногу. Ну вот, теперь, когда он тоже лежит, можно и пообщаться. Хотя нет, сперва бью его что есть силы по ребрам. Все-таки меня здорово разозлили.

– Вы кто, на хрен, такие?!

– А-а-а, не убивай, мужик! Мир! Мир! Нам заплатили, чтобы мы тебя кое-куда доставили.

– Куда? И кто вам заплатил?

– Они не представились. Просто велели оставить фургон у портовых складов.

– Просто? Да вы, дебилы, хоть знаете, кто я такой? Неужели вы думали, что это действительно будет просто? Сколько вам заплатили?

Несчастный вытаскивает из-за пазухи пачку купюр, перетянутых резинкой.

– Да забирай все, только не бей больше.

Почему бы и нет? Думаю, у меня есть право на эти деньги. Прячу пухлую пачку в карман. Сзади щелкает выкидное лезвие. Я оборачиваюсь и вижу ощеренный кровавый рот, из которого мой ботинок только что выбил передние зубы. Снова пускаю в дело ухват. Свист рассекаемого воздуха. Хруст сломанных пальцев. Нож звякает об асфальт.

– Э, вы чего? – Из трактира вываливает народ, неровно строясь вокруг нас.

Понизив голос, обращаюсь к водителю фургона – из всей троицы он один выказал хоть какую-то способность к переговорам:

– Передай своим нанимателям: пусть не ищут со мной встречи, если хотят жить.

Бросив орудие несостоявшихся похитителей среди распластанных тел, я скрываюсь в подворотне, в которой прятался один из нападавших. Участие подвыпившей толпы в нашей приятельской потасовке мне совсем ни к чему. Тем более что я со всем уже блестяще разобрался сам.

Ухожу соседним переулком прочь от нарастающего шума. Вывески над заведениями тут ярче, компании – многолюднее и дружнее. Встречные прохожие при виде меня сворачивает к краям дороги – кто-то в испуге прижимается к стене, кто-то слегка отклоняется от прямой линии, закладывая лишнюю пару футов между мной и собой. Люди пришли сюда сбросить напряжение будней, а вид парня, только что побывавшего в драке, сулит немного не те развлечения, к которым они привыкли. Я перехожу на спокойный шаг, принуждаю себя дышать ровнее, жду, пока в висках перестанет шуметь от натиска крови. У одной из витрин останавливаюсь, чтобы осмотреть свое отражение в стекле, подставляя лицо свету фонаря то одним небритым боком, то другим. Привожу в порядок одежду, волосы, отираю со скулы подсыхающий кровоподтек. Ну вот, почти благонадежный член общества. В таком виде можно появиться и на бульваре Святого Павла.

Я присоединяюсь к потоку людей и начинаю пробираться в сторону Почтамта. Может, это и странно, но стычка возле пивной пошла на пользу моему самочувствию. Места ударов саднят и будто наливаются горячим воском, зато мысль работает упруго и четко, по мускулам расходятся благотворные волны недавнего возбуждения.

Нападавшие должны были отвезти меня в порт. Не то чтобы я совсем не верил в совпадения, но так уж вышло, что склады в порту принадлежат Гидемару Кьератэре, отцу Гаэтано Кьератэры, который погиб, сунувшись в замок Авеластр вместо меня. Помнится, со слов магистра, родня Гаэтано обвинила в его смерти меня. Похоже, за время моего отсутствия они не только не отказались от жажды мести, но и учредили что-то вроде фонда, средства из которого должны оплатить мою поимку. Ах да, они ведь настаивали на моем изгнании, но, видимо, лорд-мэр отказал, и теперь Кьератэра, что называется, взяли правосудие в свои руки. Интересно, чего добивается старик Гидемар? Хочет придушить меня трясущимися руками? Или просто посмотреть мне в глаза в надежде, что это приведет меня к раскаянию? Ладно, если не отступятся от своей затеи в ближайшее время, то узнают, что бывает от удара молнии в старый дуб. Надеюсь, газетчики используют именно этот образ. Старый дуб – это, естественно, патриарх дома Кьератэра, а молния – это отсылка к моему першандельскому прозвищу. Мощная метафора, как по мне.

За полчаса я добираюсь до своего дома.

Вынимаю содержимое почтового ящика. Пока меня не было, накопился целый ворох. Так снегом заносит крыльцо в отсутствие хозяина. Поднимаясь по лестнице, перебираю квитанции и брошюры, пока не натыкаюсь на конверт без единой марки или подписи. Просто белый прямоугольник из плотной бумаги с вложенным внутрь листком письма и чем-то еще, плоским, маленьким и твердым. Отправитель не указан, но я ни мгновения не сомневаюсь, от кого послание. Сердце чеканит удары, изнывая от равновозможности беды или счастья, которой чреваты невскрытые конверты. Моя превосходная взвинченность оставляет меня, пока я надрываю край бумажной оболочки. Мне в ладонь падает ключ. Ключ от моей квартиры, который я отдал Джудит на взлете нашего с ней романа. «Ключ от моего сердца», – заявил я тогда. И вот она возвращает его.

Что ж, теперь нетрудно предсказать, о чем будет письмо. И все же я пройду до конца страстной путь, проложенный в завитках ее почерка.

Джуд! – писала как будто и не она. Соблюдена в общем виде ее бойкая круглая манера, но недоразвиты, скрадены эти ее щедрые хвосты и всякие петли, принадлежащие некоторым буквам и далеко заходящие на соседние строки. И все же, пожалуй, это ее рука, ее – увереннее, знакомее по мере движения к концу: похоже на орнамент, относящийся к какой-то пропавшей культуре, верной идее круга и связи всего со всем.

Что же ты наделала, скворчонок? Я медленно складываю прямоугольник бумаги, который еще хранит тепло твоих ладоней, твой отраженный запах. В нем чудятся и табак, растертый в горсти, и сломанная плитка шоколада, и полынная горечь полей, приносимая на закате августовским ветерком, на котором я частенько простывал в детстве.

Провожу пальцами по тисненому следу, оставленному на бумаге шариковой ручкой. Какие-то непривычные мышцы лица искривляют нижнюю губу. Ты подписалась «Твоя Джуд», сократив свое имя так, чтобы наши имена стали неразличимы. Что ты имела в виду? Какое-то духовное единство, в котором мы слиты друг с другом по сей день и ты по-прежнему – моя? Я что, должен черпать в этом утешение? Увы, моя метафизическая подготовка крайне слаба. Нет, я всегда считал тебя родственной душой, но все же, боюсь, я слишком дорожил и другой, более досягаемой близостью. Может быть, любовь моя, это и не было любовью, но это было чертовски настоящим чувством.

Я и сам не заметил, что сижу на ступенях. До моей квартиры еще два этажа.

По крайней мере, судя по тону письма, Ален Лурия не совершил над женой хладнокровной расправы, на которую, как она полагала, он вполне способен. Наверное, это должно меня успокаивать. С другой стороны, о, если бы она была в опасности, я бы, не медля ни секунды, бросился ее спасать. Я ведь рыцарь. Рыцари спасают принцесс от драконов. Но, похоже, в этот раз принцесса сама предпочла дракона рыцарю. В сказках про такое не услышишь.

Поворачиваю ключ в замке, запираю за собой дверь. Остаюсь наедине со знакомым запахом жилища. Скидываю куртку в прихожей и направляюсь в ванную, по пути продолжая разоблачаться. Забираюсь в ванну и почти до упора открываю оба крана.

Вода прибывает, обжигая и жаля мои ссадины. Я гляжу на свое тело, на синеву вен под кожей, на все эти родинки и волоски, и понимаю, что давно не был настолько гол. Не в смысле отсутствия одежды, а в смысле той предельной наготы, в которой мы приходим в этот мир и в которой его покидаем. Орденская жизнь в прошлом. Рыцарь без герба и девиза уже и не рыцарь. Что ж я теперь такое? В чем мое предназначение? Ах да, предназначения у меня тоже больше нет. Его уже исполнили кастиганты, пустив мою доблесть на создание идеального человека будущего. Очередной мой подвиг, в котором я почти не участвовал. А еще… А еще у меня больше нет женщины. Не сложу ей теперь на колени мою неприкаянную голову. Хоть бы ненависть мне оставили. В утешение. Но нет, Ален Лурия и этого меня лишил.

Я был бы рад видеть в нем дальновидное чудовище, подчинившее своей цели заблудших охотников до чудес, которые в наивности своей подготавливают почву для триумфа Алена Лурии над всеми людьми. Я бы хотел, чтобы он оказался импотентом, у которого на свою жену поднимается только рука. Но правда в том, что он, похоже, ни то ни другое. Помогая кастигантам, он помогает миру. На свой лад, конечно. И в ситуации с Джудит он проявил добродетельность, которой даже она от него не ждала. Ну да, он поступил необходительно, когда угрожал мне пистолетом и запер в багажнике автомобиля. Но думаю, что сгоряча можно было и похуже дров наломать.

Давно я не был так гол. Все с себя скинул, дальше только кожа. В общем-то можно не вылезать из ванны. А что? Наглотаться капсул антифобиума и дать теплой воде убаюкать себя. Никто и не заметит. Это даже не будет самоубийством, потому что от Джуда Леннокса и так уже ничего не осталось.

Останавливает меня только одно: нежелание облегчать жизнь Гидемару Кьератэре и его наемникам. Хотят моей смерти? Пусть попотеют.

Спускаю воду, вытираюсь полотенцем, сбриваю перед запотевшим зеркалом всю брутальную фактуру, отросшую на лице, иду на кухню.

В холодильнике слабый запах распада и тлена. Переправляю испорченную снедь в мусорное ведро. В итоге остаюсь при пустом холодильнике, если не считать кетчупа и каких-то заледенелых кусков в морозилке. Да еще есть пара бутылок пива, которые принесла Джудит. Открываю одну, бросаю замороженное мясо в раковину, провожу ревизию на полках. Отыскал вскрытый пакет с хлопьями разных злаков и шоколадку. До утра как-нибудь протяну.

Проверяю автоответчик.

«У вас семь новых сообщений».

«Джуд. Это магистр. Разве мы не договорились, что ты зайдешь ко мне? Я хотел с тобой многое обсудить. Когда обойдешь все окрестные кабаки, сделай милость, проведай старика».

«Алло? Джуд? Это Байярд, привет. Куда ты подевался?»

«Джуд. Это Байярд. Перезвони, как только вернешься. Магистру нездоровится».

«Джуд, это Вера. Мне звонили из твоего ордена. Говорят, что ты пропал куда-то. Тетя с дядей волнуются. И я тоже. Если нужно занять денег, просто скажи. Перезвони мне, ладно?»

«Джуд, здравствуй. Я не знаю, правильно ли я делаю, что звоню тебе. Просто… я заходила перед отъездом, а тебя не было. Меня мучает то, что мы так и не попрощались. В общем, я все сказала в письме. Нет, то есть, конечно, не все. Я имею в виду, что ты заслуживаешь настоящего прощания. Э… Я не в том смысле, что мы должны были переспать напоследок или еще что-то. Просто не хочу, чтобы ты думал, что я думаю, что от тебя можно отделаться письмом. Надеюсь, у тебя все хорошо. Ладно. Пока».

«Джуд. Это Байярд. Слушай, если у тебя проблемы с домом Кьератэра, дай знать. Я бы не хотел портить с ними отношения, но если ты не объявишься на этой неделе, я лично пойду к Гидемару. Ради бога перезвони».

«Джуд, здравствуй, дорогой! Это тетя Изабель. Вера сказала, что ты где-то путешествуешь. Ты приедешь на праздники? Звякни, когда будешь дома».

Звякнуть придется, только не сейчас. Отчитываться перед близкими, когда мне себя-то нечем успокоить, да еще и на голодный желудок, – вот уж увольте. Только разругаюсь со всеми.

Включаю телевизор, лишь бы отвлечься от своих мыслей. Власти столицы ввели ограничение на ввоз яблок из провинции Лэ. Ожидается, что ограничение снимут не раньше, чем завершится следствие по делу о смерти Марии Тэлькасы, найденной в своем доме в минувший четверг. Полтора года назад госпожа Тэлькаса переехала в Лэ из соседней провинции Анерленго, где была известна в благотворительных кругах. По предварительной версии смерть наступила в результате острой аллергической реакции, вызванной яблоком сорта «Рубиновый соблазн». В настоящее время выясняется, подвергались ли яблони этого сорта магической обработке с целью улучшения внешнего вида плодов и их вкусовых качеств. Данный инцидент всколыхнул давнюю дискуссию о безопасности магической модификации продуктов питания и о правомерности магического вмешательства в организм человека.

Пока общество взвешивает угрозы трансмутации, по земле уже ходит магически выведенный идеальный человек. И у него – мои рыцарские добродетели. А может быть, и глаза мои. И вот в голове снова раскручивается проклятая карусель: мелькают, сменяя друг друга, кастиганты, журналисты, Кьератэра, Ален Лурия, Джудит. А что, если он ее тоже модифицировал? Вставил ей в голову мозг, пораженный ленноксофобией, а ласковое теплое сердце заменил на баклажан? Может быть, Ален – именно тиран и импотент, который скорее выжжет чувства жены в машине Теркантура, чем допустит, чтобы Джудит ушла к достойнейшему? Эту версию стоит проверить. А до тех пор я бы и сам не отказался, чтобы над моим сердцем поколдовал алхимик – уменьшить бы хоть на треть это тупое и тесное ощущение в груди, которое оставил уход Джудит. Ощущение, что ничего хорошего уже не будет никогда. Что без нее не будет меня. Смахивает на симптомы драконьего кайфа. Я с наслаждением делаю несколько глотков из холодной бутылки. К магии прибегать еще рано, полечимся пока горечью жженого солода.

Нажимаю на кнопку, на экране водворяется тьма. Включаю стереопроигрыватель и забрасываю в рот пригоршню хлопьев. Запиваю пивом.

Усаживаюсь на свой верный диван. Устраиваюсь удобнее. Какое счастье, что в холодильнике есть еще одна бутылка.

Когда я просыпаюсь, в квартире тихо и темно. Пластинка докрутилась, и звукосниматель вернулся в пассивное положение – как черно-белый вампир из фильма тридцатых годов, который так же возвращался на рассвете в гроб: только что кусал белокожих прелестниц под музыку из балета, а теперь вот лежит, скрестив на груди руки, безупречно мертвый. Шипение из включенных динамиков сливается с шумом дождя за окном. Пока я спал, пивная горечь во рту превратилась в подобие обойного клея; надо попить воды. Как же я голоден! Пойти в магазин – только который теперь час? – или заказать что-нибудь…

Бешеной сиреной оживает телефон. У тишины – разрыв сердца.

– Джуд? – Знакомый голос в трубке, но спросонья не могу разобрать, чей: это то ли Лантош, то ли Байярд – в общем, кто-то из ордена. Надо же как соскучились!

– Я слушаю.

– А я думал, ты не в городе из-за разборок с кланом Кьератэра.

– Зачем звонишь, если думал, что меня нет?

– Магистр умер.

– …Это ты, Байярд? Когда?… Когда это случилось?

– Еще три часа назад я с ним разговаривал, потом он сказал, что хочет спать. Я сам прилег, потом выпил кофе – и минут пятнадцать назад мы его нашли…

– Я сейчас приеду. Ты у него?

– Нет, мы в больнице. Королевский госпиталь для ветеранов. Приезжать не надо. Завтра поедем все к нему домой, а сейчас они куда-то его переместят… Представляешь, его жена еще не знает… Почти насильно отослал ее домой поспать. К ней поехал Гораций.

– Господи. А что случилось?

– Его положили неделю назад. Дракон, который его искалечил… помнишь? Врачи сказали, что драконий яд все это время разрушал нервную систему…

– В смысле, все эти годы? Сколько это – пятнадцать лет? Двадцать? И это не лечится?

– Вроде бы теперь лечится, но нужно сразу начинать терапию, а тогда еще не умели. А когда научились, то болезнь уже была слишком запущена. Магистр, по-моему, догадывался, что его уже не выпишут; думаю, он был к этому готов. Спрашивал о тебе. Куда ты запропастился?

– Меня похитили.

– Воители? Под кителем? Джуд, слышно не очень хорошо…

– Потом расскажу. Черт, надо же… Ладно – значит, до завтра?

– Да. Пока.

С тихим щелчком кладу трубку на рычаг. Всякая сонливость начисто оставила меня. На кухне, не зажигая свет, отворяю холодильник, беру оставшуюся бутылку пива и, свернув крышку, надолго прикладываюсь к ледяному горлышку. Когда мы прощались в день мероприятия в Авеластре, магистр дал понять, что нам нужно многое обсудить. От этого разговора я и так был не прочь увильнуть. А уж Ален Лурия окончательно отменил эти планы. Ален Лурия и его интересные знакомые. Только теперь получается, что я не выполнил волю покойного. А самое главное – мне уже никогда не выяснить, для чего он приглашал меня к себе. Стал бы он звонить мне и справляться обо мне у Байярда, если б ему просто хотелось меня отчитать? Конечно, старики обидчивы… Тем паршивее то, что мне уже не загладить вину.

За окном глухо пророкотал гром. Мир скорбит о павшем воине, одном из последних, на ком стояла эта эпоха.

Я подхожу к окну. Из темноты ко мне навстречу подступает мое отражение в стекле, мой демон-близнец, живущий по ту сторону отчаяния. С ним-то мы и выпиваем. Не чокаясь, как и положено.

Обряд проходит на хорошем и остром осеннем воздухе; благодаря стынущим в туфлях пальцам ног и полыхающим на ветру ушам все бодрые и сосредоточенные. Кроме племянницы магистра (моего, наверное, возраста, если не чуть старше), никто из пришедших, включая вдову, не плачет: видно, что кроме ордена, магистр относился еще к одному братству – выбеленных сухих стариков, воспитанных в суровости и еще заставших войну, в этот день мнущих в руках свои шляпы и спортивные шапочки с сухим напряженным выражением выцветших глаз. Скоро им все чаще придется видеться на похоронах друг друга; это и их конец, но они не плачут.

Магистр в своих прежних доспехах из кожи и стали – без рунических оберегов, без вставок из аврихальковых волокон. Руки – на эфесе иссеченного меча. Старому воину уже ни к чему технологичная броня или современный заговоренный клинок. На лице магистра спокойное и простое достоинство человека, который готов предстать перед окончательным судом и не нуждается в защите.

Отец Ансальдо произносит речь, но я вникаю в нее только поверхностно. Деяния, упрочняющие бессмертие души… Блюсти заветы и приумножать наследие… Вечное сияние при боге…

Когда тело уносят в фамильный склеп, я понимаю, что ко всему прочему остался без наставника. Эта мысль пришла в виде парадокса. Вот, думаю, магистра больше нет. С кем же мне теперь советоваться? Надо, что ли, спросить у магистра – может, он кого знает?

Словно угадав причину моей растерянности, ко мне подходит отец Ансальдо.

– Мир тебе, сын мой. Извещен, что ныне ты отторгнут от своего ордена. Не забывай, что тебе всегда рады в обители. Приходи исповеди ради и за христианским наставлением, ибо только владыка небесный указует нам истинный путь в этой юдоли страстей.

– Ну, как-нибудь на днях, отец Ансальдо. Спасибо. Вообще-то наставление бы мне не помешало.

– Скажи теперь, пресек ли греховные сношения с известной особой?

– А ничего, что мы об этом здесь говорим? Не то чтобы именно пресек… Если уж на то пошло, то сношения пресекла как раз известная особа. Был сегодня в Янтарном квартале, а дом-то выставлен на продажу. Правда, это все меня чуть ли не сильнее распаляет.

– А грех твой распаляет адские котлы! – вздыхает мой духовник. – Дождешься, что будет тебе не мзда многа на небесех, а плач и скрежет зубовный, и червь твой не умрет, и огонь твой не погаснет. Ежели не печешься о спасении души, так воздержись от блуда, радея хотя бы о том члене, который есть очаг греха и на который нацелена будет кара загробная. Заклинаю тебя памятью твоего учителя, упокой Господи его душу, – воистину усопший чтил таинство брака!

Я поджимаю губы, не смея возразить, что магистр был сильно стеснен в адюльтерных возможностях. Священник, усмотрев в моей гримасе проявление кротости, удостаивает меня мягкой улыбки и крестного знамения.

Простившись с духовником, я задеваю взглядом чьи-то устремленные на меня глаза. Мужчина стоит поодаль от общего собрания, немолодой, высокий, в сером плаще, застегнутом на все пуговицы. Осанка, стрижка и строгий крой одежды выдают в нем не то рыцаря, не то военного. Лицо для меня новое – может быть, кто-то из окружения магистра. Кто-нибудь из Комитета по делам рыцарства, например. Но с тем же успехом незнакомец может работать и на «Arma Domini», и на самого Алена Лурию. Во всяком случае, он не торопится отвести взгляд. Я уже начинаю нервничать, когда меня окликают сзади.

– Джуд!

Байярд трясет мне руку. Мой бывший напарник взъерошен, бледен и немного неуместно воодушевлен.

– Слушай, вчера было не до того, и, боюсь, на поминках мы тоже толком не поговорим. Так что приходи завтра в орден. Часам к двенадцати. К тебе есть деловое предложение. Заодно расскажешь, где пропадал все это время.

Я хлопаю Байярда по плечу. В детали своих лаврелионских каникул я пока никого не посвящал, но с деловым предложением почему бы и не ознакомиться?

– Скажи, а ты не знаешь, кто это такой? – киваю я в сторону просвета между памятниками, где только что видел незнакомца комитетской наружности. Только его больше там нет.

Байярд из солидарности крутит вместе со мной головой, но серого плаща не видно ни на тропинке, ни где-то поблизости.

– Ладно, забудь. Просто увидел незнакомое лицо. Неважно. Завтра приду к двенадцати. И, дружище, если не сложно, ты бы мог кое-что сделать для меня? Я бы и сам покопался в архивах, но без рыцарского жетона меня не допустят. Запроси, пожалуйста, в нашей справочной сведения о секте бичующих дьявола, алхимике Теркантуре и некоем Алене Лурии. Запомнил?

Байярд вслух повторяет мой список и уходит, чтобы с кем-то попрощаться.

На следующий день я со странным чувством поднимаюсь по лестнице с коваными перилами. Непривычно как-то. Как будто и не ходил по ней последние два года.

В дверях меня встречает еще одно новшество, а именно: обворожительная девушка, вооруженная телефонной трубкой и какими-то бумагами. Очки в тонкой оправе, длинные волосы, деловой костюм. Мы с парнями давно настаивали на том, чтобы нанять в секретари какую-нибудь бойкую выпускницу, но магистр, ссылаясь на полуистлевший кодекс, всегда довольно резко отвечал, что женщине в ордене не место. Видно, за прошедшие дни старинный документ окончательно рассыпался или его истребили крысы.

– Господин Леннокс, добрый день. Вас ожидают. Могу я предложить вам кофе?

Девушка указывает мне на дверь кабинета магистра, с которой, впрочем, уже исчезла табличка с именем прежнего обитателя. Мне просто не поспеть за этим изменившимся миром!

– Джуд? – Дверь распахивается, и передо мной предстает Байярд: пиджака и галстука на нем нет, рукава рубашки закатаны, воротник расстегнут. – Альва, принесите нам кофейник и позаботьтесь, чтобы нас не тревожили.

Я захожу в кабинет, в котором бывал столько раз и который теперь едва могу узнать. Будто бы всего коснулся небольшой, но разорительный ураган, центром которого был сам Байярд. Шкафы открыты, толстенные папки и свитки вынуты и разложены по всей комнате. Мебель, хотя и та же самая, что прежде, стоит на других местах. Относительный порядок сохраняется на столе для совещаний, почти свободном от бумаг. За столом сидит вчерашний господин с кладбища, тот самый, комитетский. При виде меня он встает и протягивает руку.

– Джуд, познакомься, – подоспевает с объяснениями Байярд. – Сэр Даник Чиола, глава Отдела расследований супернатуральной активности, РКС.

– РКС?

– Рыцари Круглого Стола, – кивает Сэр Даник, усаживаясь обратно в кресло. – Мы вчера виделись, однако я не имел чести представиться.

Я занимаю кресло напротив, а Байярд, заполучив кофейник из рук секретарши, разливает по чашкам кофе и садится там, где обычно сидел магистр.

– Джуд, ты уже заметил, что в ордене большие изменения.

– Женский парфюм в этих стенах… Истинный дух перемен.

– Давно пора было впустить в наш угрюмый склеп молодую хозяйку. Ну а сейчас идет проверка за проверкой – без пары расторопных рук мне просто не обойтись. Да и профсоюзы наседают. Взять хотя бы Суверенный орден Братьев Южного Дюрестана: они нынче принимают женщин даже в оперативный состав. Какие же они после этого Братья? Но давай по порядку. Новым магистром ордена Мангуста буду я. Дело за согласованием в РКС. Это одна из причин, по которой сэр Даник почтил нас сегодня своим обществом. Но это причина второстепенная, не хочу утомлять тебя бюрократией. Главное же, ради чего мы собрались, состоит в другом. Сэр Даник, почему бы вам не рассказать Джуду, зачем вы здесь?

Я снова встречаю продолжительный взгляд серо-голубых глаз, встревоживший меня на похоронах магистра.

– Прежде всего давайте обойдемся без титулов. Все мы здесь рыцари, все мы равно служим Христу. Брат, вот что тебе необходимо знать. Рыцари Круглого Стола – один из самых старинных орденов страны. И самый авторитетный. Учредил его король Артур, но постановил, что орден не будет подчиняться единому государю. Вместо этого нам вверена задача оберегать весь мир, сдерживать натиск сил, подымаемых на пагубу человечеству. Время сейчас неоднозначное. Публика грешит все охотнее и даже не без самодовольства. Вчера из Контилорна прислали отчет их исповедального комитета, диаграммы по семи грехам показывают стойкую негативную динамику! По их данным за прошлый месяц, из всех, кто преставился в Камелоте, только один человек попал в рай – какой-то сельский дурачок, помогавший при церковном огороде. До девятнадцати лет бегал закаканный вдоль изгороди, а потом поступил в монастырское хозяйство и охранял от черта овощи на грядке. И это самый достойный из нас! Всего один человек сподобился рая – при том, что проходной балл по шкале Иеронима из Эскуладо сейчас низок, как никогда. Может быть, наш мир уже и не заслуживает спасения. Видя, как в церквях устраивают ночные клубы, а в исповедальных кабинках нюхают кокаин, я и сам бываю готов сложить оружие. Но наш капеллан говорит так: «Господу виднее, когда ему судить и карать своих чад, – и, когда он решит, что час пробил, отсрочить это не удастся никому. Но до сих пор этого не произошло. А если бы мы бездействовали, то человечество давно бы уже сгинуло от козней драконов, вампиров, стриг, инкубов, фавнов, ламий, масок, пифонов, фантастикумов, песиголовцев, лемуров и цыган. И потому-то мы не вправе ослабить бдительность и предоставить род людской своей гибельной участи».

Глава Отдела расследований супернатуральной активности отпивает кофе, позволяя нам с Байярдом оценить прочность идейной конструкции, на которую рыцарь Круглого Стола может опереться в смутные времена. Видимо, сэр Даник полагает, что и нашему ордену не помешает немного мировоззренческой закалки. Эх, пора бы уже перестать называть орден своим…

– Перейду к делу. За последние пять дней произошло пятьдесят шесть смертей, которые привлекли внимание РКС. Пятьдесят пять случаев в провинции Анерленго и один в провинции Лэ.

Рыцарь выкладывает на стол пачку фотографий. Портреты. К счастью, прижизненные. На снимках только женщины. Есть роскошные. Есть хорошенькие. Есть классически красивые. Есть чарующие в своей необычности. Не нужно даже перебирать все 56 карточек, чтобы понять: при всей разности возрастов, оттенков кожи, причесок и настроений женщины на снимках – это одни из самых пленительных творений природы. Все до единой. И есть еще, как мне показалось, что-то общее во взгляде каждой из них: нечто вроде вызова. Какой-то блеск, не приставший взгляду благовоспитанной барышни.

– Это все актрисы? Или модели?

Сэр Даник вынимает из общего расклада один снимок.

– Вот эта – актриса. Вероника Далена. А среди остальных вы найдете кого угодно: юристов, врачей, домохозяек, художников. Ну и моделей, да. В характере занятий ничего общего. Да и причина смерти у всех разная. Вероника Далена скончалась от инфаркта. Еще у нас тут есть кровоизлияние в мозг, инсульты, травмы головы в результате потери сознания и даже отравление яблоком. Без криминала тоже не обошлось. В пяти случаях доказано убийство, хотя истории там такие… Не банальные… Одну несчастную зарезал любовник, но он клянется, что она сама его довела. Вторую застрелил охранник, когда она пробралась на режимную территорию – только что она там делала, одному Богу известно. Третью убил совершенно посторонний человек в приступе ярости, каких за ним никогда не водилось. Убийцы четвертой и пятой жертв тоже ссылаются на внезапное помутнение: одному будто бы представилось, что он видит перед собой чудовище, а вторым повелевали голоса в голове. А вот эту девушку сбил грузовик. Водитель утверждает, что она сама бросилась под колеса. И это может быть правдой, потому что не меньше половины этих красавиц покончили с собой. Таблетки, петля, прыжок с крыши, удушение выхлопными газами. Ты что-то имеешь сказать, брат мой?

– Занимательно. Но получается, что никакой связи, никакого серийного элемента между этими случаями нет. По крайней мере, пока я его не вижу. В столичном округе умирает больше ста человек в день. А самоубийство происходит чуть ли не каждые четыре часа. Положим, в Анерленго статистика и другая, сути это не меняет. За пятеро суток смерть прибрала полтысячи жителей провинции. Из них около тридцати сами наложили на себя руки. Разве так уж странно, что небольшая часть от общего числа – это именно такие красавицы?

– Готов согласиться, что само по себе, наверное, не странно. Но и ты признай: тут не просто эффектная внешность. Это не какие-нибудь смазливые барышни вроде… – Сэр Даник оглядывается на дверь, из-за которой слышен Альвин голосок. – Когда я смотрю на эти фотографии, то вижу красоту почти нестерпимую, нездешнюю, не от мира сего. В воскресной школе я примерно так представлял себе ангелов. Сколько ангелов должно умереть, прежде чем статистика позволит забить тревогу? Что ни говори, а серийный элемент тут, можно сказать, налицо. Но ты прав: дело не в их внешности. А вернее, не только в ней. Все началось с убийства Нины-Эрики Мормэйн. Ей раскроил череп мужчина – во всех отношениях респектабельный и благонадежный. По его показаниям, он принял госпожу Мормэйн за некое чудовище, угрожавшее его жизни. Теперь-то бедняге, и правда, светит петля – если его признают вменяемым. Так вот, следователь, которому поручили это дело, стал опрашивать знакомых госпожи Мормэйн. И что он обнаружил? Что двое из интересовавших его лиц сами скончались в тот же день. Это были Кэти Винора и Кальпиора Ишетри. Вот их фотографии. Обе покончили с собой. Госпожа Винора приходилась госпоже Мормэйн деловым партнером, а с госпожой Ишетри убиенная имела двусмысленные отношения романтического толка. В свою очередь расследование этих двух самоубийств вывело полицию на других женщин, как-либо связанных с госпожами Винорой и Ишетри и тоже погибших на протяжении последних пяти дней. Думаю, суть ты уловил. Мы продолжаем находить тела и все новые связи между жертвами. Пятьдесят шесть трупов – это пятьдесят шесть жизней, которые пересекались и переплетались друг с другом, а потом почти одновременно оборвались. И так уж вышло, что все эти женщины были хороши собой. Статистикой или совпадением это уже не объяснишь, верно?

Я переглядываюсь с Байярдом. Его спокойное лицо говорит о том, что мой бывший напарник осведомлен, к чему ведет сэр Даник. Мне остается лишь выслушать его до конца.

– Есть и другие серийные элементы, впрочем, косвенные… Например, личная жизнь у большинства наших красавиц не задалась. У кого-то ни одного замужества, а у кого-то – целая череда и все неудачные. Также видим во всех случаях тенденцию скрывать от налоговой свои доходы. Жили барышни в основном в роскоши, а на какие средства – неизвестно. Неизвестно и самое главное. То есть что вообще происходит? Как будто какая-то сила, не совместимая с жизнью отдельных женщин, поселилась в провинции Анерленго. Не хотелось бы гадать и впадать в суесловие, но все это напоминает могущественное проклятие.

– Ты сказал, что одно тело обнаружили в провинции Лэ. Это начинается теперь и там?

Рыцарь Круглого Стола разводит руками.

– Не обязательно. Погибшая из Лэ, Мария Тэлькаса, всю жизнь прожила в Анерленго. Если это проклятие, то оно могло настигнуть ее где угодно. Вскрытие показало, что женщина отравилась яблоком. Видимо, аллергия. Во всяком случае, как только дело коснулось двух провинций, расследование перешло от местной полиции к РКС. К сожалению, мой отдел подключили не сразу. Сработал принцип, известный как «бритва Мерлина». Если нечто можно объяснить естественными причинами, не следует искать этому магическое объяснение. Но до сих пор все естественные гипотезы потерпели крах. А значит, основной подозреваемый отныне – это колдовство. Я пришел, чтобы просить твоей помощи, Джуд.

Не то чтобы слова рыцаря сильно удивили меня, и все же я их не ожидал.

– Чем я обязан этой чести?

– Мой отдел существует всего пару лет. Законы магии понимаются до сих пор крайне поверхностно. Мы очень нуждаемся в людях, у которых есть опыт взаимодействия с супернатуральными силами. Таких, в принципе, немало, но нас интересуют лишь те, кто в результате не потерял рассудок и вообще остался в живых. А это ощутимо сужает круг поисков. Я близко знал вашего магистра и всегда дорожил его мнением. Когда РКС формировали супернатуральный отдел, он сразу порекомендовал тебя. Джуд Леннокс, сказал он, рыцарь, который сочувствует малефикам. Но бюджет у нас тоже распределяется по принципу «бритвы Мерлина»: сначала средства идут в другие отделы, а потом уж нам, если останется… Мы долгое время не могли себе позволить привлекать новых рыцарей. К счастью, теперь ситуация изменилась.

Я снова перевожу взгляд на Байярда. Тот по-прежнему невозмутим. Выходит, магистр уже давно решил, что мне не место в ордене. И Байярд, судя по всему, был в курсе. Что же, они все это время подыскивали, куда бы меня пристроить? А я-то, неблагодарный, еще пенял на них за свое увольнение! А должен был, наверное, руки целовать за великодушие ко мне непутевому, многогрешному, некомандному.

– Вижу, брат мой, ты колеблешься. Но если с одним орденом не сложилось, это не значит, что не сложится и с другим! Нам не нужна Молния Першанделя, не нужен твой клинок. Опытных истребителей нечисти у нас и так хватает. Чего у нас нет, так это знаний о том, как работает магия. О том, как разнообразные дьяволы и малефики думают. О том, что ими движет.

– В таком случае вам нужен кто-то другой. В Академии нас учили, что слово magia пришло в латынь из забытого бесписьменного языка, в котором оно означало «непредсказуемый», «неопределенный». Мы ведь говорим о сверхъестественном – оно по определению находится вне сферы действия естественных законов, а значит, и вне нашего понимания. Ищете того, кто понимает дьяволов? Искать нужно среди самих дьяволов. Человек здесь не поможет.

– И все-таки именно ты раскрыл дело о девах и уникорнах. Именно ты обнаружил связь между изнасилованиями девственниц и сокращением поголовья единорогов. Ты доказал, что браконьеры используют невинных девушек для того, чтобы приманивать волшебных зверей. А главное, ты понял, что насильником движет не похоть, а желание защитить популяцию этих редких животных. Запрет на промысел единорогов – это твоя заслуга, как и то, что нападения на девиц прекратились.

Я отхлебываю свой кофе, размышляя, что бы на это ответить. Дело было давнишнее. Мой первый год работы в ордене. Из пригорода пришла весть о сборищах в бульварных кафе, где местные рабочие затевали расправу над каким-то аристократом, который якобы портил девок в окрестных селах. История была с классовым душком. Тот факт, что аристократу было за восемьдесят, народных мстителей не смущал. В итоге жизнь опальному дворянину я кое-как спас, хотя чуть сам не получил вилами под ребра. А вот удара рогом уникорна мне избежать не удалось. Но оно того стоило: удар сопровождался чем-то вроде прозрения, которое и позволило раскрыть дело. Правда, насильника мы не поймали. Но было довольно уже того, что нападения сошли на нет.

Я делаю глубокий вдох.

Передо мной неразгаданный пасьянс из 56 фотографий. Безмолвные, застывшие, глянцевые лица. Слишком разные в запечатленных ракурсах, ужимках, временах года, дня и ночи. Женщины на снимках как будто сговорились быть во всем непохожими друг на друга, чтобы ничем не выдать общую тайну. И все же… Если заставить окружающий мир померкнуть, отодвинуться… Если остаться по-настоящему наедине не с фотографиями, а с проблесками чужих жизней, все еще длящихся и пронзающих смертную тень, хотя сами звезды погасли… В этот миг ты чувствуешь нечто вроде слабого дуновения – словно волосы легонько взъерошил похолодевший бриз. И ты оборачиваешься в верном направлении, даже не видя моря за чередой домов, но зная: это почти нежное касание – лишь первая весточка, дальний отголосок молодой бури, еще только набирающей силу, закипающей у черты горизонта. Пусть никто из сидящих в прибрежных кафе не торопится уходить, разве что, поежившись, попросят у официанта шерстяной плед, – тебе-то уже ясно, что бегством все равно не спастись, что рябь на верхушках деревьев скоро сменится ледяным шквалом, что тучи, закручивающиеся над головой, вот-вот обрушат на землю последний ливень. Почему ты так в этом уверен? Потому что это твой шторм. Только тебе под силу немедленно выйти в море и остановить грозовой вал, пока он не достиг берега. Как ты этого добьешься? Покаянием? Жертвой? Заклятием? Шторм сам тебя научит, когда вы встретитесь.

– Джуд, скажи уже что-нибудь!

Я поднимаю глаза на озадаченное лицо Байярда. Должно быть, вслед за покойным магистром он тоже рекомендовал сэру Данику мои таланты и теперь нервничает, что я отказываюсь соответствовать.

– Значит, Отдел расследований супернатуральной активности предлагает мне стать рыцарем Круглого Стола?

Сэр Даник сцепляет перед собой пальцы и поджимает губы.

– Пойми меня правильно. Есть формальности. Каждое назначение утверждается инквизицией. Орден Мангуста входит в антифобиумный список. Надеюсь, не нужно объяснять, что это значит?

Я киваю. Инквизиция давно ратует за полный запрет антифобиума. Все дело в определенной дозировке препарата, которая сопровождается опытом богооставленности. В свое время всех нас вызывали на собеседование по этому вопросу («Ну, рассказывайте, товарищ Леннокс. От кого вы узнали о богопротивном антифобиуме? Кто еще вместе с вами предавал Господа нашего Иисуса Христа?»). Лет двадцать назад люди возвращались с подобного собеседования, лишившись пары ногтей, поэтому даже уборщицы в инквизицию набирались из числа бывших военных медсестер.

– Мы дадим тебе все полномочия рыцаря Круглого Стола. И если ты раскроешь это дело, мы поговорим о том, чтобы посвятить тебя.

Я хмыкаю. Встаю.

Мои собеседники напряженно переглядываются.

И выдыхают с облегчением, когда я протягиваю ладонь для рукопожатия.

Потом сэр Даник пишет на листке какие-то цифры, коэффициенты, и надо бы слушать внимательнее, потому что это касается моего жалованья. Потом речь заходит об усовершенствованных эвелинах четвертой манеры, которые есть только у РКС. Но и это уже несущественно. Важно другое. Я думал, что лишился всего: ордена, учителя, подруги и даже смысла жизни, который потерял еще на Першанделе и фантом которого до сих пор мучил меня.

Я ошибался.

Оказывается, можно быть рыцарем, не будучи рыцарем. Без клинка. Без герба. И даже, пожалуй, без доспехов. Рыцарь – это тот, кто внутри. Это то, что внутри. Нет, я не знаю, что движет малефиками и как они думают. Но я не боюсь узнать. Я уже бывал по ту сторону магии. И смог вернуться.

Прощаюсь с сэром Даником. Байярд вызывается меня проводить.

– Старик, ты сегодня принял правильное решение. Магистр этого хотел. Давай отметим, что ли, в каком-нибудь кабаке. В «Хромой цапле»? Думаю, что через пару часов я освобожусь.

Я киваю и начинаю спускаться по лестнице.

– Да, Джуд, насчет твоей просьбы… Удалось узнать вот что. Секты бичующих дьявола давно не существует. Как и алхимика Теркантура… В архиве мне сказали, что все опыты по трансмутации были прекращены, а материалы по ним уничтожены. И материалы, и непосредственные участники. Тайный приказ Министерства науки.

– Понятно. Ну, на нет и суда нет. А что Ален Лурия? Он-то, по крайней мере, существует?

– Хотелось бы знать, зачем он тебе. Да, про него нашлось кое-что. Но чтение скучное. История сплошных наград и повышений. Это явно версия подретушированная. Сам увидишь – я снял копии, принесу их в «Цаплю». Думаю, у рыцарей Круглого Стола может быть более полное досье. Поспрашивай.

– Спасибо, Байярд.

– Погоди еще. Ты ведь так и не сказал мне, где ты пропадал?

– То-то и оно, дружище. Не уверен, что полностью оттуда выбрался. По крайней мере пока. Дай мне время во всем разобраться, и можешь рассчитывать на подробнейший отчет.

– Джуд, не обижайся, но с тобой вечно происходит какая-то запредельная муть. Ты не думал, что тебе пора жениться?

Обдумывая неожиданный ракурс, предложенный Байярдом, спускаюсь по лестнице медленнее, чем обычно.