Заключение

Самая последняя история этой книги

Я открыла калитку и вошла во двор старого домика на улице 60 лет Октября. Пес загремел цепью и негромко залаял. Через сугроб к двери вела расчищенная дорожка. Я обмела веником снег с сапог, потопала ногами и через чистенькие сени попала в дом. Старенькая, но по-прежнему сияющая Нина Сергеевна бодро (несмотря на ходунки) вышла мне навстречу, зорко оглядела с ног до головы и крепко обняла.

Школа закончилась давно, но благодаря ей я всегда знала, что в меня кто-то верит.

Она верила всегда: и когда в школе я забила на учебу, съехала на дохлые тройки по всем предметам, кроме литературы, английского и истории, и когда я попала на учет в детскую комнату милиции за вечеринку с выпивкой; она не сомневалась, что я поступлю в универ (и я поступила); она была уверена, что ребенок в 19 лет не помешает учебе; она не сомневалась, что решение о разводе с первым мужем было верным; что уйти с надежной работы и начать все заново — это правильно.

Причем верила Нина Сергеевна не только в меня. Дозвониться до нее в День учителя и день рождения было почти невозможно — ученики звонили ей со всего света. Нина Сергеевна по распределению приехала в нашу сибирскую школу из Москвы еще в пятидесятые — и так и проработала в ней всю жизнь.

Кроме звонков были и встречи. К сожалению, редкие: я навещала Нину Сергеевну раз в год, когда приезжала к родителям в деревню в Омской области. Так было и в тот зимний вечер.

Николай Павлович, муж Нины Сергеевны, с которым они уже 57 лет были вместе, сидел в кресле и, улыбаясь, кивал мне. Он казался очень бледным, каждое движение как будто давалось ему с усилием. «У Николая Павловича был удар, он долго был в больнице, но в итоге мы уговорили отпустить его домой, ведь его уже не лечат, а только наблюдают».

Я поняла, что его отпустили домой умирать. Наверное, нужно что-то сказать? Что-то ободряющее? А если ничего не сказать, повиснет тягостное молчание?

Но нет, Нина Сергеевна, как обычно, выглянула из кухни и скомандовала накрывать к чаю. При этом одной рукой она держалась за ходунки, другой протягивала вазочку с конфетами. Потом мы пили чай, я рассказывала все-все про свою жизнь.

Собираться домой стала только через пару часов.

Поднимаясь с дивана, я уронила на пол какую-то книжку. Я наклонилась за ней. Оказалось, это азбука.

— Ученики приходят на занятия? — спросила я.

— А, это… — сказала Нина Сергеевна. — Это мы с Николай Палычем буквы учим. Он разучился читать после удара, а для него это беда. Как он без книг? — И она кивнула на огромные книжные стеллажи во всю стену. — Вот и учимся читать и даже писать.

Я посмотрела на Николая Павловича, прямо сидевшего в своем кресле, на его безупречную рубашку и вязаный жилет, на школьную тетрадку на подлокотнике и поняла, что этому человеку не стоит бодро улыбаться и говорить, что все будет хорошо и что мы непременно увидимся в мой следующий приезд. Стоит просто попрощаться, как обычно. Я пожала ему руку, обняла Нину Сергеевну и вышла, миновав сени, дорожку меж сугробами и внимательно глядевшего на меня пса. Я закрыла калитку и пошла на другой конец деревни домой.

…Николая Павловича не стало через две недели. Он научился читать и даже писать. Он был очень занят этим все оставшиеся дни.

То, что я поняла тогда, в этом маленьком заснеженном домике по улице 60 лет Октября, стало одним из самых важных уроков в моей жизни. В любых обстоятельствах у нас все равно остается выбор: жить или доживать. Поэтому именно этой историей я решила закончить книгу.

Что бы ни происходило, у нас всегда есть эта свобода выбора. Даже когда остается две недели и ты это уже знаешь, все равно можно тихо увядать, а можно учить буквы. Потому что выбор есть выбор. Он не про надежду. Не про знание, что все будет хорошо. Не про гарантии — тем более. Он про то, что ты просто продолжаешь делать то, что считаешь правильным для себя.

Отправить