Полет червяка

Пожилой и крепкий санитар, больше похожий на мясника с рынка, взял со столика ножницы для резки металла и распорол мой гипсовый кокон. Это было сделать непросто, потому что мои «вериги» за полтора года значительно утяжелели. Я часто падал, ломал свой панцирь, а местный фельдшер (врача в нашей больнице не было) просто заматывал переломы новым гипсовым бинтом. К концу своего гипсоношения я слегка походил на Тутанхамона, лежащего в своем саркофаге.

И вот я свободен!..

* * *

Мотылек прогрыз стены омертвевшей своей темницы и робко выглянул на Божий свет. Он сначала ослеп от солнца; но потом из окружающей его белизны стали смутно проступать очертания предметов.

Мотылек выскользнул из своего жилища и едва не упал. Он смутно осознавал, что уже не является мерзкой стоногой гусеницей, что у него где-то сзади имеются роскошные радужные крылья, что он может свободно и восторженно парить над миром, приземляясь только для отдыха и для того, чтобы подкрепить свои силы чистейшим цветочным нектаром.

Но крылья и лапы не слушались мотылька. Ему еще предстояло научиться быть крылатым существом, забыть состояние твари ползучей и неподвижность куколки.

* * *

Я долго не мог сесть, потому что мой позвоночник забыл, как ему нужно сгибаться. Я не мог пошевелить своей ногой-плетью, а только смотрел на нее с отвращением и думал о том, как же буду дальше двигаться на ней по жизни.

Я начал с мяча. Просто бросал его о стенку и ловил. Тысячи, тысячи раз. Занимался этим с утра до вечера, до полного отупения. Когда мышцы на руках слегка окрепли, я перешел к поклонам. Боль пронизала мой позвоночник сверху донизу как молния, но я упорно кланялся, словно китайский болванчик, пока наконец не достал кончиками пальцев до земли. Это была первая победа.

Еще были отжимания от пола, гантели, бег и прыжки на костылях. Я забыл о чтении, о рисовании; я старался ни о чем не думать. Только движение с утра до вечера, до полной усталости и опустошения.

И пришел час, когда мотылек почувствовал свою силу, взмахнул своими изящными крыльями и взлетел…

* * *

Кто ведает, откуда появляется мысль, и кто видел, как рождается слово?

Человек всю жизнь пытается что-то понять, старается разложить все по полочкам. Он упорно соединяет начала с концами, связывает разорванные нити событий, чтобы в конце пути своего признать: я ничего не познал и ничего не понял.

Человек живет лишь тончайшей пленкой своего существа; принимает только то, что на поверхности, что видит, слышит и осязает, – то, что можно взвесить, измерить и подсчитать.

Но ведь главное рождается не в этой пленке, а в той темной бездне, которая пульсирует глубоко внутри нас.

Как можно измерить вдохновение и взвесить любовь; потрогать совесть и увидеть цвет измены?

Человек – не гусеница, а мотылек; он чувствует землю не рецепторами брюха и всех своих ста ног, а озирает ее одним взглядом в полете.

Человек до конца своей жизни не есть что-то законченное. Все законченное уже мертво: стол никогда не пустит корней и не зазеленеет свежим ростком.

Жизнь человеческая – это история зерна, которое питается соками откуда-то из глубины, от света наливается золотистой восковой зрелостью, чтобы потом, упав в землю, прорасти до самых небес. Если, конечно, не сгниет в сырой и мрачной темнице зла.

Сотворение мира. Опыты

Я взял стамеску, чтобы освободить из дерева заключенное в нем лицо. Я изрезал в кровь свои пальцы, перевел десятки полен, пока не увидел наконец нечто похожее на человеческое.

Я напрасно извел кипу бумаги и море акварели, чтобы изобразить один хрупкий цветок подснежника.

Я перебрал огромное количество слов, чтобы составить первую живую фразу.

Но и теперь, по прошествии многих лет, я не могу сказать уверенно, что умею ваять, рисовать или владею словом…

Я рано понял, что красками и словами невозможно изобразить этот мир. Да и не нужно.

Окружающая жизнь довольно скучна, она оплетена серой паутиной мелких забот и ничего не значащих дел, удобрена пеплом низменных страстей и склок. В этой жизни много непонятного и бессмысленного, но мало интересного.

Например, меня всегда удивляли рыбаки, которые часами мокнут под дождем на перекате, пытаясь поймать пару мелких рыбешек, чтобы потом, вернувшись в тепло дома, зажарить их и съесть, запив изрядным количеством спиртного.

Для чего?..

Тогда зачем во мне рождается непреодолимое желание рассказывать о том, что я вижу, думаю, чувствую? Почему мои руки непроизвольно тянутся к бумаге, к палитре или бесформенному куску глины? Отчего я добиваюсь похожести, когда пишу портрет сидящего передо мною человека, и стараюсь словами воскресить те события, которые случились так давно, что иногда мне кажется, что их вообще не было?

Нет, человек не пытается передать на холсте или бумаге то, что видит. Он каждый миг создает свой мир, которого никогда не было на свете, но который реально существует в его душе. Просто в мире одного человека всего лишь пара деревьев, дом и маленький колодец, из которого он пьет. Этого достаточно для его жизни, и нет надобности кому-то что-то рассказывать. А мир другого человека переполнен людьми, мыслями, событиями, так что в какой-то момент ему становится тесно в самом себе и он пытается поделиться этим со всеми людьми. Словами, красками или звуками…

Так рождается в человеке художник.

* * *

Я любил мир, который шумел вокруг, но мир не принял меня. Ему нужны были крепкие лесорубы, отважные охотники и рыболовы. Тех, кто слаб, в поход не берут, – таков суровый закон тайги.

Я подчинился этому закону и остался один.

Жизнь внешняя бурлила где-то в стороне, на том берегу. Оттуда доносились мужские голоса и женский смех. Люди влюблялись, производили себе подобных, пили, ели, расставались. Они жили как во сне, особо не задумываясь: для чего рождается человек? Каждое утро они спешили в тайгу или на пилораму. Они валили деревья, распиливали их на доски, расщепляли доски на спички, чтобы потом одним движением руки зажечь их, прикурить или затопить печь и выбросить вон ненужный огарок.

Люди утратили смысл и цель своей жизни. Они упорно пробиваются через таежный бурелом, в тучах гнуса и комарья, прорубая себе дорогу. Они спят на мху, терпят холод и зной, питаются попутными корнями и скудными дарами тайги. И все для того, чтобы в последний час, перед тем как навсегда закрыть глаза, сказать своим потомкам:

«Я прожил жизнь не зря».

Но они не могут объяснить: зачем они шли и куда, ради чего терпели все лишения и невзгоды?

* * *

Меня не взяли с собой в поход, но я не сильно переживал по этому поводу. Меня, по правде говоря, не очень устраивала та жизнь, которой жили мои земляки. Моя душа желала чего-то иного…

И я с головой погрузился в неземной книжный мир. Читал все подряд, что попадалось под руку, не замечая ни ночи, ни дня.

На моем берегу легко уживались Лев Толстой и местный бытописатель Чмыхало. Князь Болконский спокойно общался с кровавым вожаком партизан Щетинкиным. А Наташа Ростова чистила с какой-нибудь Нюрой Телкиной картошку у костра в тайге.

У меня не было наставника, который бы научил меня отличать истинное слово от макулатуры. Я просто поглощал книги без разбора, чтобы утолить сильнейший словесный голод, который почему-то доводил меня до исступления.

И настал день, когда я взял ручку и обычную школьную тетрадь и написал первую фразу…

* * *

Здесь времени нет. Точнее, оно заключено в абсолютно чистый и прозрачный кристалл, через который я могу заглянуть в каждую точку моей прошедшей жизни.

Могу вернуться в свой старый дом, присесть на табурет у печки и снова слушать бесконечные, как сама жизнь, бабушкины сказки и истории.

Могу помериться силой с братом, забыв, что его давно нет в живых; или нырнуть в прохладные воды нашей реки и плыть, плыть, пока руки не коснутся скалы на том берегу.

Могу снова оказаться на сенокосе, пробежаться по просторному лугу или проскакать на лошади, если позволит отец. А потом вместе с косарями разделить простую трапезу, состоящую из краюхи домашнего хлеба, бутылки молока, пары яиц да нескольких перьев зеленого лука.

После чего могу вдоволь валяться в душистой, свежей копне, собирать землянику на косогоре или просто лежать на теплой земле, раскинув руки, и смотреть на бегущие по тверди небесной облака.

Потом вдруг весело ударит гром, и первые крупные капли дождя взорвут дорожную пыль. Взрослые со смехом бросятся под лапки пихт или под ветви стоящей неподалеку березы. А я останусь здесь, посреди моей земли; подставлю лицо прозрачным небесным струям. В один миг я промокну до нитки, но буду кружиться и во весь голос кричать, потому что не будет на свете в этот момент человека, счастливее меня…