Тихий свет

Они ушли один за другим, оставив после себя тихий свет.

Владыка Василий до последнего часа вносил поправки в наш фильм, собирался с утра идти получать американское гражданство. Был, как всегда, бодр и весел. Вечером он наклонился, чтобы достать раскладушку, на которой спал, и упал, чтобы никогда больше не подняться.

А через два года скончался от инсульта академик Раушенбах.

Они легко перешли от этой жизни к жизни иной, потому что все время пребывания в этом мире, от первого дня и до последнего, сердцем искали истинный свет и стремились туда.

Они научили меня, что свет – это не просто отвлеченное понятие или красивый образ, а то, что можно реально почувствовать и вкусить так же, как мы пьем чистую воду или едим хлеб. Без этого небесного хлеба внутренний наш человек болеет смертельно и умирает, хотя глаза его по-прежнему видят деревья и облака, а руки поражены зудом жадности и стяжательства.

Они открыли мне страшную тайну: не все, кто ходит по этой земле, живы; и не все, кто покинул этот мир, мертвы. Глаза тех, кто убил в себе все светлые помыслы и устремления, пусты в своей непроницаемой черноте; а взгляд победивших в себе зло и грех пронизает насквозь тонкую грань между мирами.

Я вижу их пронзительные взгляды, слышу их негромкие голоса, вникаю в глубинную простоту их мыслей; я чувствую тепло, которое исходит от них, и это помогает мне выжить после страшной жертвы, открывшей мне небо над головой, но убившей всякую житейскую радость и утешение.

* * *

«Человек, вступивший на путь к небу, неизбежно должен пройти через горнило скорбей, – говорил мне как-то владыка Василий, – потому что крест и страдания – это ключ, открывающий нам двери в потерянный рай. Это трудно понимается обычным земным умом, потому что житейская мудрость ищет удовольствия, славы, покоя, уюта; и все, что мешает этому, – ад. Для настоящего христианина – все наоборот. Похвала – это огонь, который сжигает внутренний воск, то есть гибкость и мягкость сердца. Удовольствие для него – яд, который делает душу бесчувственной к чужой беде и боли; а пристрастие к богатству – жернов, который тянет на дно и не дает возможности возвести глаза к небу».

«Жизнь здешняя – это только подготовка к жизни будущей, а земля – это место, где шлифуются души, – любил повторять Борис Викторович Раушенбах слова немецкого ученого Оберта. – Шлифовка – болезненное занятие для всякой вещи, а уж тем более для сверхчувствительной человеческой души. Надо терпеть».

Они словно предвидели все, что случится со мной; они предупреждали меня и к чему-то готовили.

Но разве может понять такие пророчества счастливый молодой отец, чье чадо весело топает своими ножками по тропинкам жизни, у которого все впереди?..

«Предатель»

Это не утверждение, это название повести Редлиха Романа Николаевича – русского философа, ученика Ивана Ильина, одного из основателей Народно-Трудового Союза и издательства «Посев», о нем мы снимали кино в конце 90-х.

Как и все наши герои, он человек очень непростой судьбы.

Его дед был известный химик в дореволюционной России, который разбогател на том, что стал производить минеральную воду из самой обыкновенной, добавляя нужные химические элементы.

Роман Николаевич родился в Москве, на улице Солянка, в доме деда. Сразу после революции у них начались неприятности: отняли все дома, лаборатории, фабрики и т.д. Дедушка-то успел уехать в Эстонию, а вот отца посадили в лагерь где-то в Карелии. Семнадцатилетний Роман иногда навещал своего родителя, и ему веселый начальник лагеря говорил:

«Подрастай скорее, щенок, а то нам работников не хватает».

И сел бы, конечно, если бы после окончания срока отца их не выкупил богатый дед. Тогда это можно было сделать, ведь советское правительство остро нуждалось в деньгах. Я даже сумму помню, за которую советский гражданин мог оказаться за границей, – 500 дойчмарок за человека.

Случилось это в 1931 году. В том же году Роман Николаевич поступил в Берлинский университет на факультет философии, где его учителем был И. Ильин.

В дни войны он был чиновником в правительстве Гитлера, в министерстве по оккупированным территориям, несколько раз посещал Псков, Смоленск, пытаясь наладить там общественную жизнь. Активно участвовал во власовском движении.

Во время съемок фильма мы задали ему прямой вопрос: а не являлось ли это предательством родины?

Отвечать ему было очень трудно. Он курил одну сигарету за другой, крутил головой направо и налево, как маятник, в объектив прямо не смотрел:

«Большевики пытались создать безбожное, безнравственное государство. Мы были против этого. Гитлер хотел сделать из России колонию. Мы тоже были против этого. Используя Гитлера, мы хотели свергнуть власть большевиков, а со временем освободиться и от Гитлера. Нам нужна была другая Россия…»

«А какая Россия вам была нужна?»

На этот вопрос наш собеседник ответил так:

«Свободная, христианская, сильная, независимая, цивилизованная…» – ну и все в таком духе.

Конечно, это были общие слова. Но кто из нас, глядя на безрадостную действительность вокруг, не скажет: «Нам нужна другая Россия…»

Как ее сделать другой? – вот в чем вопрос.

Redlich – значит, «честный»

Я не могу осуждать его, у меня язык не поворачивается назвать его врагом. Он – маленький участник огромной русской трагедии ХХ века. Волею судьбы он оказался на противоположной стороне, но на его месте мог оказаться любой, и неизвестно, как бы он себя повел. Пора перестать раскрашивать мир на черное и белое, а русских людей делить на своих и чужих, на красных и белых. Мир многоцветен. Война закончилась, господа, давайте протянем друг другу руки и начнем общими усилиями обустраивать нашу многострадальную страну. Только так мы поднимемся.

А если говорить о Редлихе, то это был человек, который опровергал все законы здорового образа жизни. Он очень много курил, причем самые дешевые сигареты типа «Дымок». Он увозил к себе домой в Германию целые блоки этого мерзкого «Дымка», потому что «на Западе нет таких хороших сигарет».

В Москве он останавливался у знакомых в обычной хрущобе с маленькой кухней. При первой нашей встрече я ему сказал:

«На таких кухнях в СССР решалась судьба страны, а если еще открывалась пол-литра беленькой, то, пожалуй, судьбы всего мироздания».

Роман Николаевич оживился чрезвычайно, тут же предложил:

«А что, я могу сбегать, тут недалеко, за углом. У меня и пельмешки в морозилке припасены для закуски…»

Позже я пожалел, что отказался от предложения нашего героя. Кто знает, возможно, тогда бы он стал более откровенным и искренним.

* * *

Или такой случай: он рассказывал нам, что в детстве любил купаться в прудах на Ярославке (кажется, Виноградовские пруды). Мы поехали туда, надеясь, что Роман Николаевич вспомнит нам какие-то подробности из времен НЭПа. А он спокойно разделся и на глазах изумленной публики вошел в грязную воду. Кроме него никто не решался это сделать. Так же спокойно, разгребая перед собой пластиковые бутылки и прочий мусор, он сделал круг и вышел на берег. Тогда он ничего нам не рассказал, зато очень интересно рассуждал о смысле жизни, о Боге, о России в Ботаническом саду, где мы его снимали.

В другой раз мы повезли его в парк скульптуры за ЦДХ, где собраны изваяния Ленина, Сталина, Брежнева и прочих комдеятелей. Надеялись, что будет хороший фон для рассказа о его борьбе с коммунизмом. И тут мы сильно промахнулись: Роман Николаевич очень напрягся, каждое слово приходилось вытягивать из него клещами, а в конце беседы он с нескрываемым раздражением сказал:

«Зачем вы меня сюда привезли? Мне плохо, тяжело…»

К сожалению, кино о нем по большому счету не получилось. Трудно было монтировать: он то с сигаретой, то без нее. Не уводить же весь его монолог за кадр. Тогда получится не кино, а радиопередача с картинками…