Долгая дорога к истине

Раушенбах – это звучащий ручей. Так он сам переводил свою фамилию. Я не большой знаток немецкого языка, но могу сказать, что этот перевод очень точно отражает его суть. Прохладный и прозрачный источник, который бьет откуда-то из глубины, а потом тихо и спокойно перекатывается по горным камням, даруя чистую воду истинных знаний тем, кто устал от житейской суеты и пустых речей.

После общения с ним я понял, что настоящее величие не может превозноситься над кем-либо или гордиться своими достижениями. Человеку гениальному не остается времени восхвалять себя любимого, потому что он всецело захвачен своими идеями, мыслями, делами. Он горит в пламени своего вдохновения; он раб и заложник своего таланта.

* * *

Во время войны молодого ученого Раушенбаха посадили в лагерь только за то, что он был немец.

Незадолго до ареста в научном институте ему дали задание произвести математические расчеты для очень важного проекта. Он был настолько увлечен этой работой, что занимался ею в камере предварительного заключения, во время суда, во время этапа, когда их везли на Урал в холодных телячьих вагонах. Даже в промозглом бараке, после рытья канав и лесоповала, он не спал ночью, а упорно записывал формулы на каких-то обрывках бумаги или выцарапывал на кусках бересты. Потом переправил законченный труд своему начальству.

«Мне дали задание, я должен выполнить его несмотря ни на что. Я так воспитан».

Благодаря этим расчетам, между прочим, в кратчайший срок была создана легендарная «катюша», переломившая ход войны последних лет.

А сам автор в это время продолжал находиться в лагере, убеждая своих сокамерников и соплеменников в том, что посадили их правильно.

«Идет война с Германией. Что делать с советскими немцами? Сажать всех без разбору! Я патриот своей родины, ты патриот своей родины, но кто-то третий возьмет и предаст ее. Теоретически это возможно. А наши правители тогдашние – люди дубовые, у всех четыре класса образования, у них все должно быть понятно: рыжих – в один загон; лысых – в другой загон, а нас, немцев, – в третий».

Так оригинально рассуждал он о страшных репрессиях…

* * *

Он любил культуру и философию своего народа. Гуляя по Абрамцевскому парку, мог свободно читать на немецком языке стихи Рильке, но при этом единственной родиной считал Россию, потому что Отечество не там, откуда вышли предки, а там, где ты впервые увидел небо и услышал пение соловья в кустах цветущей сирени.

«Есть три вещи, которые нельзя поменять: родина, жена и вера», – он так считал, так и жил.

Более шестидесяти лет он прожил в любви и согласии со своей женой.

В годы всероссийской катастрофы, когда все рухнуло в бездну, ему много раз предлагали в Германии сказочные условия для жизни и занятий наукой, но он не уехал, а остался здесь, дома…

Он называл себя последним русским гугенотом, потому что в детстве был крещен в кальвинистской церкви. Позже он изучил доктрину Кальвина, относился к ней весьма критически, но веру не менял из принципа.

При этом очень любил и хорошо знал мир Православия; даже в отпуск ездил не на южный морской берег, а в псковские и новгородские болота, где в лесу отыскивал полуразрушенные церкви, фотографировал их, зарисовывал, искал сведения о них в местных архивах.

В конце восьмидесятых годов он стал главным апологетом Православия в нашей безбожной стране, и, может быть, во многом благодаря ему советская власть ослабила свою железную хватку на горле Церкви.

* * *

Он принял наш греко-восточный обряд незадолго до смерти, когда серьезно заболел и врачи сказали, что он может не перенести тяжелейшую операцию. Перед ним встал важнейший вопрос: в какой церкви его будут отпевать? Он не хотел покидать этот мир только под надрывные звуки духового оркестра и казенные речи гражданской панихиды, а кальвинистской кирхи, где его могли бы отпеть по их обряду, в Москве не было.

Он верил в Бога всегда. Когда космический корабль с Гагариным на борту вышел на околоземную орбиту и все, бывшие в центре управления полетами, закричали как сумасшедшие от радости, он только перекрестился.

Он дружил с нашими архиереями и богословами, любил беседовать с ними на разные темы; был частым гостем в Троице-Сергиевой лавре и, между прочим, знал многие православные песнопения и молитвы наизусть.

Он давно уже созрел, чтобы навсегда войти в Святую Церковь своей Руси…

Он крестился уже в больнице и через несколько дней во время операции пережил клиническую смерть.

Справа от себя он ясно увидел изумрудно-зеленый луг с неземными цветами и дивным пением птиц.

Но это была смерть.

А слева был темный и длинный коридор, словно подземный переход через Садовое кольцо, с черными тенями людей и заплеванным грязным полом.

Но это была жизнь.

Он выбрал жизнь, пошел налево и еще несколько лет жил на своей даче в Абрамцево. Он, наверное, остался, чтобы свидетельствовать о том, что между наукой и искренней верой нет противоречия; что наука без нравственного стержня – убийственна и разрушительна; что все великие озарения и открытия приходят не только от усилий личности ученого, но и свыше, или, если угодно, из глубины человеческого духа.

* * *

Я верю: он вернулся на свой дивный зеленый луг.

Вот идут они по мягкой траве с владыкой Василием и ведут бесконечную беседу о жизни, о любви, о мироздании.

И где-то здесь недалеко – белоголовый отрок, мой сын. Он слушает очень внимательно этих удивительных старцев, ведь он всегда хотел много знать о мирах и о звездах.

Он там в хороших и добрых руках…