Размышления беглеца

Можно улыбаться, когда на сердце тяжело.

Можно шутить весело и легко, когда внутренность скована железными путами и когда не хочется видеть белый свет.

Можно прослыть учителем и мудрецом, играя словами и заповедями, не утруждая себя исполнением этих заповедей.

Можно много.

Только нельзя изобразить любовь, когда ее в помине нет. Глаза выдадут, и голос, и поступки.

Нельзя обмануть себя, потому что все чувства и мысли у тебя на ладони.

Мы сами никогда не в силах исправить свое сердце и свой ум. Слишком много в них мусора и мешанины, а воля наша отравлена и парализована грехом. Мы можем только просить у Творца: дай мне дух целомудрия, смирения и любви! – просить и ждать, когда капля с Неба упадет на нашу жаждущую душу.

Сколько продлится это наше ожидание – не знает никто. Может быть, день, может, весь остаток жизни…

* * *

Я очень долго плутал по жизни; часто оказывался в различных тупиках, потом с трудом выбирался из них, поднимался узкими горными тропами; едва не сорвался в пропасть; чуть не утонул в стремительном, бурном потоке.

Наконец я отыскал обитель, к которой так долго шел, и был сильно разочарован.

Я думал встретить героев, а увидел неопрятных и угрюмых на вид стариков. Они разбрелись по своим темным углам, беспрестанно стонали и плакали, бия себя в грудь.

На все мои вопросы они отвечали однообразно:

«Я – пыль и грязь, что могу тебе сказать? Иди к другому…»

Я долго ходил по кругу, потом разуверился и развернулся, чтобы идти назад.

Тогда один из них поднял свой взгляд и сказал:

«Зачем ты пришел сюда, брат? Если ты хотел увидеть чудеса, то это – удел маловеров.

Если ты желал узнать волю Божию о себе, то обо всем давно написано в священных книгах. Читай внимательно и ты все уразумеешь. Я не могу добавить к этому своим косным языком ни единого слова. И никто из нас, здесь обитающих, не может этого сделать…

Если тебя привело сюда человеческое любопытство, то поспеши назад. Господь скрывает ответ от глаз любопытных.

Тайна Божия открывается только тем, кто отрекся от себя, от своей воли, своих мыслей и от всего того, что нажил в предыдущей жизни.

А кто созерцает божественную красоту, тот не может не видеть собственного несовершенства и безобразия.

Он видит бездну между Небом и собой, которую никогда и никому не преодолеть, а потому и плачет день и ночь. Это – единственное послушание и делание, которое исполняется в обители.

Если ты пришел за чем-то другим, то иди своей дорогой дальше, и ангела тебе в попутчики…»

Я пришел, наверное, за другим, потому что не был еще готов.

Бог не открыл мне пока источника слез и дара видеть свои согрешения.

Потерянный парус

Нам только кажется, что мы твердо стоим на ногах. На самом деле души наши мечутся по бескрайним зыбким просторам. Просто одни путешествуют комфортно, в каюте на белом паруснике, другие гребут на дырявых ладьях, а третьим, бедолагам, и вовсе приходится добираться вплавь. При этом все без исключения с надеждой вглядываются в линию горизонта, стараясь узреть тонкую и спасительную полоску земли. Все смертельно устали от бурь и качки, от акул и прочих морских чудовищ, которые хищно выныривают из глубины, стараясь поглотить легкомысленных и беспечных.

* * *

Мне много раз приходилось начинать жизнь свою заново, но в тот раз, после монастыря, было особенно трудно.

Представьте себе человека, который два года жил у Бога за пазухой, не задумываясь о том, во что ему одеться, что пить или что есть. Для жизни вполне было достаточно подрясника, пояса, скуфьи да пары сапог. А в полуденный час, всегда в одно и то же время в течение шести веков, небольшой колокол созывал братию в трапезную, где главным была не еда, но то, что читалось во время обеда: жития подвижников или поучения святых отцов.

Я был совершенно избавлен от житейских попечений, мог думать только о возвышенном или о своем любимом деле. И пусть на сон иногда отводилось не более трех-четырех часов, пусть богослужение часто длилось по восемь часов без перерыва, а днем не было никакой возможности распрямить ноги для отдыха, – все эти два года я чувствовал себя великолепно, если не считать мелких болячек.

Но больше всего согревала сердце та доброжелательность, которая царила в обители, хотя здесь встречались люди с покалеченной судьбой и психикой – бывшие бродяги, наркоманы и алкоголики. Были даже настоящие убийцы, отсидевшие в тюрьме немалый срок. Однако все они, и старые и молодые, независимо от происхождения и судьбы, терпеливо и упрямо боролись с нечистью внутри себя. Они тянулись к свету, словно желтые и хилые побеги, проросшие в сумерках подземелья, а теперь оказавшиеся на солнечной поляне под покровительством святых старцев, уже победивших в себе грех и тьму.

Не всем дано было стать художниками духа. Многие из собратьев, подобно мне, вернулись в мирское коловращение, но я уверен: они никогда не стали сынами века сего – равнодушными, жестокими, алчными и циничными.

Искра Божия, однажды вспыхнувшая в человеческом сердце, уже никогда не сможет угаснуть, иначе ее вовсе не было. Она всегда будет освещать самые темные закоулки души и сознания, пробуждая совесть и напоминая, откуда она родом.

Мудрость фараона

Фараон был человеком мудрым. Он знал, как из строптивых пришельцев сделать себе послушных рабов. Он не стал сечь их кнутом или заключать в оковы. Это могло бы вызвать бунт. Он поступил иначе – дал им столько работы, чтобы у них не оставалось возможности и времени обращать свои лица к небу, а за это вдоволь кормил их сытной едой. И все. Ради котлов со свининой люди забыли свое отечество, откуда пришли, и имя Бога, Который спасал их от многих бед, и ради одного праведника обещал им новую землю, источающую молоко и мед. Они смирялись даже с тем, что слуги фараоновы убивали их сыновей-младенцев, чтобы предотвратить возможный мятеж.

Еда и работа – вот предел мечтаний всякого раба, но не богоподобного человека. Раб упорно пробивает киркой путь в подземелье за плошку жидкого пойла и куска хлеба. Но раб и тот, кто сидит на мешках с золотом, наслаждается изысканными яствами, гордо оглядывает свои хоромы, которые он построил своим горбом, покрикивает на слуг и думает, что он уже купил себе свободу и вечное блаженство. Но отнимите у него благополучие, работу или здоровье, и жизнь его рухнет, как сгнивший дом.

* * *

Я вернулся из монашеской обители на городскую площадь и не узнал ее. Это был совсем другой мир, другая страна, другой город.

Но отчего-то я совсем не встречал в то время на улицах счастливых людей. На их лицах была печать отчаяния, нужды, озлобленности, даже безумия, но никак не радости, любви и покоя. И свободы…

Тогда мне казалось, что я из райского сада попал на самое дно ада.