Часть 9
Монастырские истории

Святой вратарь

По древней традиции монастырский сторож на воротах называется «вра́тарь». Послушание тяжелое – нужно каждый день вставать раньше всех, открывать святые ворота к ранней службе, целый день иметь дело с народом, который проходит мимо, выслушивать всякие глупости, а иногда иметь дело с людьми душевнобольными или пьяными. Вратарями обычно назначали людей крепких, высоких, чтобы в случае чего могли силу применить и дать отпор хулиганам.

Но встречались среди них люди абсолютно святые.

Так, в Псково-Печерской обители был вратарь – монах Филарет. Он 40 лет (!) ежедневно стоял на воротах. В храме был всего один раз в неделю и то по несколько минут – во время помазания освященным елеем. Причащался только один раз в год – в Великий четверг, а потом опять спешил на место послушания.

Нужно помнить, что время-то было советское и народ в Печерскую обитель приходил разный. Сколько насмешек довелось выдержать о. Филарету, сколько глумления и злобы! Но он всегда был в добром расположении духа, всегда встречал людей улыбкой: кого-то утешал, кого-то вразумлял, с кем-то шутил.

Так прошел он свое монашеское поприще, и к концу жизни братия стала замечать в нем некий дар прозорливости. К нему обращались за духовным советом не только богомольцы, но и священники.

Поэтому не важно, к какому послушанию (в монастыре или в жизни) ты призван. Важно проходить его так, как будто доверил тебе его Сам Господь Бог.

Коля-валенок

Те, кто бывал на богомолье в Печорах Псковских в 80-е годы прошлого века, наверняка помнят его.

Сначала несколько лет он ходил с молитвой вокруг монастырских стен – днем и ночью, зимой и летом, в зной и холод. Когда уставал, падал в канаву и коротко спал на земле. Волосы он никогда не стриг и не мыл, отчего с одной стороны они свалялись в настоящий валенок. Его так и звали все – Коля-валенок. Питался тем, что подавали, а чаще всего грыз черствую просфорку и запивал водой у колодца. Одни говорили, что он в прелести, другие – что он сумасшедший. Так же считали советские власти, время от времени помещая его в психушку. Тогда валенок на его голове исчезал вместе с волосами.

А потом он снова ходил вокруг монастыря. День и ночь.

По одним легендам он так замаливал свои грехи, по другим – он был священник и так жил по благословению духовника, по третьим – так ему велела Сама Богородица.

Как было на самом деле, никто не знал, потому что он никогда никому о себе не рассказывал. Стоял себе тихонько в храме, молился, глядя своими бездонными глазами куда-то в иной мир.

Иногда что-то случалось. Я помню, шла великопостная служба в Михайловском соборе, мы пели на верхнем клиросе. Неожиданно донеслись сильнейшие удары, как будто паникадило с цепи сорвалось. Но это бил земные поклоны Коля, ударяясь что есть силы лбом о пол. При этом лицо его было совершенно бесстрастно и на лбу не возникло никаких шишек или ссадин.

Нам, честно говоря, стало не по себе.

Кто он был? – сказать трудно. Одно знаю точно, что не сумасшедшим.

В начале 90-х годов я случайно встретил его на одном из проспектов в Питере. Был одет он в священническую рясу, скуфью и черный длинный плащ. Следом за ним шли несколько человек – мужчины и женщины, видимо, его духовные дети. Они остановились на переходе на красный свет. Коля говорил им что-то внятно и спокойно. И только его слегка затуманенный взгляд говорил, что он – где-то не здесь…

Горшок олифы

Был у отца Зинона келейник Юра Ф. – парень очень добрый, исполнительный, но изрядно бестолковый.

Как-то задумали мы в мастерской варить янтарную олифу. Авва Зинон сказал, что в магазинах продают всякую дрянь (время-то было смутное, перестроечное), которой иконы покрывать категорически нельзя, так что будем варить олифу сами, как это делали древние мастера.

Сказано – сделано. Натолкли мелко янтаря плошку, «распустили» его на углях, залили кипящим льняным маслом, добавили сурика железного и поставили в чугунке в русскую печь, чтобы олифа «дошла». А выдерживать ее в горячей печи нужно не меньше недели.

Вонь от этой выдержки была такая, что весь монастырь в прямом смысле задыхался от нее. Но о. Зинон был человеком очень целеустремленным.

«Пусть терпят», – сказал он сурово – и точка.

Сложность заключалась в том, что сосуд с олифой нужно было каждый день вынимать из печки, чтобы протопить ее заново, а вечером опять загружать. Делал все это Юра по долгу своего послушания. Пять дней он справлялся со своей задачей отлично, а на шестой, когда до готовности олифы оставалось всего-то ничего-то, рука его с ухватом дрогнула.

Захожу я после обеда в мастерскую, а картина такая: стоит, уперши руки в бока, совершенно разъяренный о. Зинон, а Юра ползает перед ним на коленях, янтарную жидкость тряпкой собирает и в чугунок ее выжимает.

Долго бранил келейника мастер, но делать нечего: слава Богу, что удалось собрать маленький горшочек, хоть его до дела довести, чтобы как-то оправдать свои старания и страдания братии.

«Только смотри у меня, горшок не опрокинь!» – строго-настрого заповедал о. Зинон, а Юра даже исполнил что-то вроде танца, показывая, что все будет в порядке.

Прошло еще два дня, маленький горшок готовой уже олифы просто нужно было вынуть и затопить печь (дело-то было зимой).

Мы прогуливались с о. Зиноном по Святой горке, когда из трубы нашей мастерской повалил подозрительно черный дым – это Юра растопил печь.

О. Зинон отчего-то вдруг забеспокоился, поспешил в дом.

«Надеюсь, олифу ты вынул?.. – начал было он, и вдруг глаза его округлились, рука сама вытянулась в направлении пламени. – Это что?!!»

В золотистом веселом пламени отчетливо виднелись черные очертания пресловутого горшочка, а языки пламени заворачивались аж в трубу… Олифа горела отлично!

«Ой!» – сказал Юра и на всякий случай выскочил в сени.

Гнев аввы Зинона был велик, но прошел довольно скоро. Остались мы до лета без янтарной олифы, потом все-таки сварили ее, но за всем процессом очень внимательно наблюдал сам о. Зинон.

Чтобы опять чего не случилось…