Исцеление

В течение двух первых месяцев монастырской жизни я думал, что скоро умру. Облучение, полученное в Великих Луках, продолжало свое разрушительное действие и в обители. Я с большим трудом выстаивал четырехчасовые богослужения; потом мне нужно было подняться на Святую горку, в иконописную мастерскую, чтобы растирать краски, грунтовать доски, а это – три пролета лестницы ступеней по двадцать. Каждый шаг – это боль в суставах и бешеное сердцебиение. Через каждый десяток ступенек мне приходилось останавливаться и отдыхать.

Я все чаще спускался в лабиринты пещер, где хоронили братию и защитников псковских рубежей в течение многих веков. В пещерах была удивительная атмосфера: розы, поставленные перед надгробными плитами в праздник Успения в конце августа, сохраняли свою форму и свежесть до Рождества в январе. По сути, это было кладбище, где гробы не засыпали землей, а ставили в гроты, закрывая вход керамидами. И никаких падающих комьев во время погребения, никакого надрыва и плача, никакого тления.

Мне всегда нравилось то спокойствие и та обыденность, с какими погребали своих ушедших братьев монахи. Смерть здесь была не потерей, а приобретением. Терялись земная суета, томление духа, болезни, тоска, а приобретались – вечная радость, нездешний покой и созерцание божественной красоты райских обителей.

Я вчитывался в славянскую вязь на плитах и размышлял о том, что близок час, если повезет, и я буду здесь.

Сколько времени еще осталось: год, десять, двадцать?..

Я устал от скитаний, устал от постоянной боли, суеты, непонимания, от тесных уз земного кокона. Мне хотелось наконец вырваться на свободу, в мир света и любви, где обитают души праведников. Туда, где моя бабушка сидит на солнечной поляне среди ромашек и медуницы, где белоголовый отрок Сережа, мой сосед по больничной койке, бежит по тропинке между кустов жимолости, навсегда забыв про свои покалеченные ноги.

Тот мир был близок, за тонкой и прозрачной перегородкой; он был совершеннее и чище нашей жизни; он манил меня своей бесконечностью и теплотой.

Однако срок еще не настал. Я не допил свою чашу до конца.

Я безропотно терпел свою немощь и все тяготы, выпадавшие на каждый день, и что удивительно: уже через два месяца напряженной монастырской жизни я скакал по тропинкам и лестницам обители, словно молодой горный козел.

То ли целительный воздух Святой горки, то ли благотворный дух молитвы, то ли заступничество старцев совершили маленькое чудо – я чувствовал себя здоровее и крепче, чем когда-либо, со времен больничного своего лежания.

Это случилось так скоро, без помощи всяких лекарств и врачей, что я был потрясен до самых глубин своего теперь уже абсолютно здорового сердца и начал всерьез задумываться: а не остаться ли мне здесь навсегда?..

Свет во тьме

Дверь в келью бесшумно открывается, я вижу в светлом проеме фигуру отца Зинона. Даю ему знак, что проснулся; поднимаюсь легко, с удовольствием, словно спал не четыре коротких часа, а полноценную ночь.

Пора на службу.

Сборы занимают ничтожное время, потому что в монастыре принято спать в полном облачении, в подряснике и поясе, чтобы быть готовым в любой момент встретить второе Пришествие Господне.

Сад на Святой горке еще погружен в предрассветную тишину, так что если прислушаться, можно услышать, как ползет по яблоневому листу гусеница или как роется под землей крот.

Я надеваю старую доху до пят и валенки, хотя на дворе жара и лето. Просто мы служим литургию в пещерном храме, а там всегда плюс четыре градуса, зимой и летом, так что в обычном подряснике за три часа службы можно и окоченеть.

Потом беру корзинку с богослужебными книгами и сосудами и спускаюсь под землю. Свечи по пути специально не зажигаю. Я люблю ходить по пещерам в полной темноте, на ощупь. Мне кажется, что я вижу свет, который исходит от гробниц лежащих здесь старцев; или просто ноги уже выучили привычный маршрут: столько-то шагов прямо, потом налево, потом направо, и вот впереди виднеются неугасимые огоньки лампад нашего храма. Здесь нет позолоты или какой-то другой роскоши, а только разноцветные песчаные своды, железная алтарная преграда, которую выковал когда-то старый кузнец, да маленькие престол и жертвенник.

* * *

В обители я уже больше года, мне все здесь по душе. Иногда по четыре месяца не выхожу за ворота, вовсе не слушаю радио, не смотрю телевизор и свое любимое кино, но скуки или пустоты не чувствую совсем. Утром и вечером пою в братском хоре, целыми днями пишу иконы, делаю доски, читаю мудрые книги, общаюсь с потрясающе глубокими людьми.

Где-то за высокими стенами кипят нешуточные страсти. К нам приезжают из Москвы и Питера взъерошенные друзья, рассказывают про какие-то съезды каких-то депутатов, взахлеб повествуют о неслыханных свободах в нашем многострадальном отечестве, как будто бы свобода – это не состояние души, а нечто такое, что может подарить нам Верховный Совет.

Свободен не тот, кто может делать и говорить что угодно, а тот, кто не привязан сердцем к богатству, кто изгнал из себя корысть, зависть, жадность, лукавство. Это достигается не чьими-то декретами, а изнурительным ежедневным трудом над самим собой. И не важно, кто там наверху: князь, президент или генеральный секретарь. Христианин всегда живет по своим законам, его душа неподвластна времени, потому что он пребывает во времени Господнем.

* * *

Когда мы поднимаемся после службы из подземелья на свою горку, солнце уже разбивается на множество мелких осколков, переломившись в каплях росы, а птицы наперебой соревнуются в красоте и неповторимости напевов. Дух захватывает от восторга, хочется, чтобы это мгновение длилось долго-долго, до самой смерти.

Потом мы сидим под цветущими яблонями, пьем чай из самовара с вареньем и сушками и ведем неторопливую беседу о вечном.

Я верю в целительную силу слова. Если человек отвыкнет от дурных слов и наполнит свое сердце высокими, прекрасными глаголами, то он постепенно изменится к лучшему сам и преобразит окружающий его мир.

Пусть круг таких подвижников не широк в масштабах всей планеты, но многие тысячи людей, услышав их живые слова, разнесли свет по всему миру. И если тьма еще не совсем сомкнула свое кольцо, если видны то там, то здесь яркие всполохи, – то это и их заслуга. Удивительных подвижников Псково-Печерских…