Успенский дождь

Моя первая попытка задержаться в Псково-Печерской обители была неудачной.

Дело в том, что я пришел в монастырь «по архиерейскому блату». Когда увольнялся из собора, я выразил желание попасть в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, чтобы осуществить свою давнюю мечту – поучиться иконописи у отца Зинона.

Архиерей ответил: нет проблем, пиши заявление и автобиографию, на ближайшем соборе старцев рассмотрим. А через неделю я получил личное письмо от владыки, где он сообщал, что мое прошение удовлетворено и я принят послушником в братию монастыря.

У меня, конечно, сразу выросли за спиной белые и пушистые крылья. Мне не терпелось поскорее растирать краски, золотить фон, писать иконы.

Но не тут-то было!

Помощник благочинного, который устраивал меня в общей келье, где обитало более тридцати человек, очень внимательно выслушал мою речь об иконописании и едва не рассмеялся в лицо: какие иконы? на клумбы, за розами ухаживать!

И пошел я еще с одним послушником на клумбы.

Послушание на первый взгляд нетрудное – целый день в цветнике розы окучивать, поливать и подрезать.

Но, во-первых, у меня открылась жуткая аллергия на запах роз, и слезы текли по щекам с утра до вечера. Во-вторых, занятие это было, мягко говоря, публичное.

Тогда одновременно приезжало в монастырь несколько десятков автобусов туристов, и все они после пещер и храмов скучивались вокруг нашей клумбы. Мы были для них как обезьяны в зоопарке, они задавали пошлые и глупые вопросы, открыто издевались и глумились над нами. Психологически это было тяжело.

Отец Зинон недовольно спрашивал: где же обещанный помощник? – а я только руками разводил: не мог же я самовольно оставить свой пост.

Так продолжалось до Успения Пресвятой Богородицы.

На самый праздник с утра до ночи шел проливной и холодный дождь. А вся многочасовая служба успенская в Печорах по традиции совершается под открытым небом. Она начинается у пещерного храма, потом духовенство, монахи и народ с чудотворной иконой на руках и пением перемещаются наверх, к Михайловскому собору.

Мне было велено контролировать движение толпы у одной из лестниц.

Через час я промок до нитки, попытался взять на складе плащ или зонт, но старый монах, начальник склада, на меня накричал: кто ты такой? У нас братии зонтов не хватает!..

Так что я простоял под ледяным успенским дождичком часов 12, не меньше, после чего, естественно, заболел воспалением легких.

Я лежал в келье никому не нужный, в постоянном и сильном жару.

Мать Васса – монастырская фельдшерица, моя землячка, как могла помогала мне, но все же советовала, если есть возможность, поехать в Москву или Питер.

«Чтобы не сдохнуть», – заботливо и грубовато говорила она.

Тут старый приятель приехал с киногруппой из Питера снимать что-то в Старом Изборске и Печорах, он-то и забрал меня с собой.

Я уезжал, не особо надеясь вернуться…

Попытка №2

В Печорах мне категорически не понравилось. К тому времени я был уже тертый калач, прошел свою «школу смирения» и имел на сей счет определенное мнение.

Все просто: смирению может научить только смиренный человек, а кротости – только кроткий. Все эти опыты молодых и неопытных духовников по части смирения строптивых послушников к добру не приводят. Они, скорее, ломают волю человека и навсегда уводят его от настоящей веры.

В общем, в монастырь я больше не собирался. Хватит, попробовал.

Но тут опять вмешался псковский архиерей. Он написал письмо, в котором просил у меня прощения. Те, кто определили меня на клумбы, не имели права это делать, поскольку на соборе старцев принимали меня в монастырь исключительно для иконописной мастерской, и никак иначе. Владыка просил меня вернуться, обещал, что подобное безобразие больше не повторится.

Разве мог я отказать такой просьбе архиерея?

Забегая вперед, скажу, что и дальше владыка внимательно следил за моей жизнью в монастыре. В каждый свой приезд в Печоры он обязательно спрашивал: не обижают ли меня, не нуждаюсь ли в чем-то?

Наверное, это было неправильно. Нужно было приходить в монастырь как все – через общую келью, через общие послушания. Но из-за своей покалеченной ноги, к сожалению, я был никудышный работник, а здесь, за монастырской стеной, требовались (по словам о. Гавриила) именно работники, а не молитвенники.

Бо́льшая часть братии относилась ко мне плохо. Один инок прямо во время службы на клиросе прошипел в ухо:

«Как же я тебя ненавижу!»

Потом, конечно, все попривыкли, у меня осталось там немало друзей. Но вначале было все очень непросто.

Впрочем, это было не так важно. Важно было то, что я получил возможность заниматься любимым делом.

Месяца два я увлеченно растирал краски. Потом работал в столярке, где делали иконные доски. Потом еще какое-то время трудился в башне в ювелирной мастерской: набивал басму, стачивал золотые царские червонцы для амальгамы. Все это было потрясающе интересно.

Отец Зинон справедливо считал, что иконописец должен сам все уметь делать, а также прикоснуться и к разным церковным ремеслам. Я очень за это благодарен ему.

И только через несколько месяцев он дал мне небольшой кусок залевкашенного холста, сказал:

«Изобрази что-нибудь…»

Кто бы знал – как я старался!

При этом учитель мой за время работы ни разу ко мне не подошел. Только в самом конце бросил беглый взгляд на «произведение», промолвил мимоходом:

«Ничего, неплохо для начала».

И тут же дал задание написать две иконы в иконостас куда-то в Закарпатье…