Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Был у меня в Пскове друг священник Владимир Р. Был он человек не в меру ревностный и горячий, за восемь лет священства поменял двадцать пять приходов и четыре епархии. Мы познакомились с ним в храме села Родового, когда он временно замещал о. Романа. Впрочем, отслужил он у нас всего одну службу, потому что в тот день отказался отпевать человека, который в церковь никогда не ходил. Староста и члены двадцатки возмутились до глубины души, все-таки почивший приходился кому-то из них родственником, и на следующей службе о. Владимира уже не было.
Однако мы успели подружиться, поскольку и у него, и у меня был один духовный отец в Питере – блаженной памяти о. Александр Козлов.
Я всегда ночевал у о. Владимира, когда оставался в Пскове, а он посещал меня в тех местах, где я псаломничал.
Довольно часто заходил он к нам в кафедральный собор.
Послушание у меня от архиерея было нетрудное – кадило раздувать, чтобы не погасло, и подавать его вовремя. Однажды я получил серьезный выговор от владыки – кадило погасло на середине храма во время архиерейского каждения. Хор вдруг замолк, наступила неприятная пауза в службе, и тут на весь храм раздался поставленный баритон архиепископа:
«Господа пономари! Если еще раз погаснет во время службы кадило, то я высыплю угли на ваши головы!»
Послание это, конечно, было адресовано исключительно мне…
Но я не ограничивался разжиганием кадила, еще читал и пел на клиросе, помогал другим алтарникам выносить ковры на улицу на просушку, наводить порядок в алтаре. В общем, много разных дел по храму было.
Приходит как-то о. Владимир и говорит:
«Чего это ты так плохо, братец, выглядишь? Поехали лучше ко мне, в баньке попаримся!»
Я начинаю перечислять, что мне нужно еще сегодня сделать, а он меня прерывает:
«Слушай, какое послушание дал тебе владыка, когда принимал на службу в собор?»
«Быть кадиловозжигателем».
«Вот и разжигай свое кадило, а ковры пусть трясут те, кому это положено. Запомни, брат, церковь – это не комсомольская стройка, и энтузиазм здесь неуместен».
Я много чего забыл из бывшего в жизни, но эти слова почему-то хорошо запомнил…
В моей церковной эпопее было много историй не очень приятных, но вполне поучительных.
Как-то раз в псковском соборе ко мне в колокольню, где я обитал, постучала женщина со свечного ящика.
«Там пришел молодой человек, предлагает крест и Евангелие. Может, ты купишь?»
Пошел я в собор. У свечного ящика крутился юноша со странной прической.
«Пятьсот рублей, – сразу выпалил он, – и не рубля меньше!»
Как будто я собирался с ним торговаться.
Евангелие и крест были явно храмовыми, с такими священник выходит на молебен или на исповедь. Исторической ценности они не представляли, были произведены в Софринских мастерских, но все же – это были святыни.
Я спросил, откуда они.
«От дедушки! – отчего-то нервничал продавец. – Если не хотите, я в другой храм отнесу».
«Неси», – равнодушно ответил я и повернулся, чтобы идти прочь.
«Сколько вы можете дать?» – бросился вслед за мной юноша.
«Рублей сто, не больше».
«Хорошо, я согласен…» – как-то слишком легко согласился он.
Я занял деньги на свечном ящике, потому что продавец не хотел ждать, пока я схожу за ними к себе в келью.
Он взял купюры и тотчас исчез.
Внутри меня осталось неприятное чувство, но я подавил его и пошел в колокольню за деньгами.
А когда вернулся, то застал у ящика и старосту, и казначея, и прочих соборных начальствующих. Все они были в сильной панике.
Оказывается, за время моего отсутствия позвонили из епархии, сказали, что среди бела дня ограблен храм в Завеличье и что украдены… напрестольные крест и Евангелие. Пока священник служил панихиду, кто-то пробрался в алтарь и прямо с престола стащил святыни.
На следующий день приехал владыка со всем псковским духовенством. Он сказал речь о том, что надо быть бдительными, а потом пересказал историю похищения и «обретения» креста и Евангелия.
«Вот, епархия! – не выдержал и засмеялся он в конце своей речи. – В одном храме воруют, а в другом – скупают краденое!..»
И… выписал мне премию в сто рублей. За бдительность, так сказать.
Года через два меня вызывали в славный город Томск свидетелем на суд по делу церковных воров. Оказывается, они действовали по всей России и обокрали немало храмов. Поймали их как раз в этом сибирском городе.
На суд я, разумеется, не поехал, потому как был в то время в монастыре. Но осквернители храмов, я надеюсь, получили свое по заслугам.
Вот еще одна история, связанная с псковским собором, которая хорошо сохранилась в моей памяти.
Мы, современные христиане, все немножко фарисеи. Для нас очень важно, как выглядит человек, как он одет, в каком социальном статусе пребывает. И рассуждаем мы примерно так: вот этот настоящий верующий – не пьет, не курит, с дурными компаниями не связывается.
Я, например, прервал всяческие отношения с одним священником, который рассуждал так:
«Есть люди, а есть шавки. Люди – это те, кто ходит в церковь, причащаются, молятся. А все остальные – шавки».
«Тогда все мои родственники – шавки, – ответил я ему, – потому что они не ходят в церковь и не причащаются. Просто у нас в Сибири один храм на тысячу верст».
И после сего с этим славным представителем духовного сословия я не общаюсь.
Володя внешне выглядел человеком, далеким от всякого благочестия: и лицо опухшее, и одежда помята. И только глаза, которые потемнели от боли, выдавали в нем человека живого, страдающего.
Он подошел ко мне после вечерней службы, спросил, дыша сильным перегаром: можно ли ему где-нибудь переждать до утреннего корабля?
Вход посторонним в колокольню был категорически запрещен, но разве я мог отказать такому же скитальцу, как и сам? Мы поднялись в общую келью, которая служила нам, проживающим здесь, трапезной. Пили чай и говорили до самого утра.
Володя оказался не случайным прохожим, а сыном очень уважаемого в Москве священника о. Петра, которого я хорошо знал. И так получилось, что двое его детей – Володя и его сестра стали наркоманами. Володя не мог мне объяснить, как это произошло. Да, они с сестрой как поповские дети были в советской школе настоящими изгоями, над ними глумились и учителя, и одноклассники. А им хотелось быть как все. Так они попробовали сначала табак, потом алкоголь, потом травку, потом еще что-то покрепче.
Теперь они стали совершенно больными людьми. Сестра почти постоянно находится в психбольнице, а он, выйдя оттуда, не колется, но очень сильно пьет.
Для родителей – это настоящая трагедия, у о. Петра даже случился инфаркт на почве переживаний за детей.
Но главное все-таки – это муки совести.
«Я верю во Христа, понимаешь, искренне верую с самого рождения, но я ничего поделать с собой не могу. Сколько раз завязывал, столько же раз срывался. Я гибну, понимаешь, гибну! А как мне жаль моих бедных родителей!.. А сколько раз я стоял перед петлей? Только любовь к Богу и к родителям останавливала меня. Но это – ад, настоящий ад. Я боюсь, что когда-нибудь не выдержу и сделаю последний шаг…»
Я никогда не слышал такой сильной и беспощадной исповеди.
Теперь Володя отправлялся на остров Залита к о. Николаю Гурьянову. Он верил, что только старец сможет ему помочь…
На рассвете я проводил его до пристани, благо, до нее от собора недалеко.
Он сел на небольшой кораблик и стоял у борта, съежившись от утренней свежести, пока не скрылся в тумане.
С тех пор я не знаю о нем ничего, но я очень верю, что Господь помог ему и что все у него хорошо…
Войти с помощью соц. сетей: