Свет в ночи

Если на приходе в Великих Луках всем заправляли бабушки и тетушки, то в родовском храме главными были мужчины. Так получилось, что безбожную власть они встретили, будучи уже взрослыми людьми, когда свои убеждения менять сложно. Поэтому они сохранили веру отцов не просто внешне, как обряд, а по-настоящему глубоко и сильно.

Расскажу о двух рабах Божиих.

Александра в живых я не застал, он был псаломщиком до меня. Все вспоминали его необыкновенную доброжелательность и кротость. Он никогда не возвышал голос, никогда не говорил о людях плохо. Иногда собеседники приводили ему множество фактов о человеке, который, по их мнению, совершил дурные поступки.

Александр возражал:

«Даже если это так, я все равно не верю. Он – хороший человек!»

История его жизни трагическая. Его двое детей играли без присмотра с ружьем, и старшая дочь случайно застрелила своего шестилетнего брата. После этого она немного тронулась умом и в 16 лет повесилась.

Но Александр не отчаялся, не озлобился, не ушел в запой. В любое время ночи в его окне теплился неяркий свет – это он молился.

Иногда зимой о. Роман приходил в храм часам к пяти, чтобы протопить немного печь к службе, а Александр, крест-накрест закутанный в пуховой платок, уже наматывал круги возле церкви. И судя по тому, что тропинка в снегу была глубокой, ходил он давно, может быть, целую ночь.

Он отправлял батюшку отдыхать дальше, а сам зажигал две лампады у икон Спаса и Богородицы, растапливал печь и сидел так молча до самой литургии.

Как-то ко Дню Победы его как фронтовика попросили прийти в местный клуб, чтобы сфотографироваться для какого-то стенда. Он как человек послушный пришел, но не в парадной, а в обычной своей одежде – в ватнике и сапогах.

«Так не годится! – возмутился местный председатель. – Ты хоть медальки свои одень!»

Когда Александр вернулся, все ахнули: на его пиджаке с двух сторон не было свободного места от орденов и медалей. Никто из здешних жителей этого не знал. Знали, что воевал, но тогда почти все воевали.

А он был настоящий герой.

Умер он тихо, как жил, никого не побеспокоив.

После каждой службы в любую погоду мы с певчими всегда шли на могилку Александра. Просто стояли и молчали. Было очень спокойно и хорошо.

Точно такое же чувство у меня было, когда мы посещали могилу о. Серафима Тяпочкина в Ракитном или когда служили в пещерах с о. Зиноном перед могилами святых печорских старцев. Это чувство невозможно описать, но это точно была не скорбь или что-то в этом роде…

Петр Федорович

Ему тогда было 97 лет, он вел партию баритона в нашем церковном хоре. Согласные звуки произносить не успевал, зато гласные пел точно в тон, никогда не фальшивил.

Давным-давно был он бондарем, бочки мастерил, но уже много лет ничего не делал.

Когда мы приходили в его халупу, он всегда сидел у печи и читал Псалтирь в одном и том же месте.

«Что читаешь?» – спрашивал отец Роман.

«Сто восемнадцатый псалом, батюшка! (его стихословят при отпевании) – и, отдергивая занавеску, показывал потемневший уже гроб, хвастался: – Я сам его сделал лет двадцать пять назад, хороший, дубовый. Только Господь мне смерти не дает!»

Он считал, что это из-за грехов его молодости. Была у него первая жена, некрасивая, но очень добрая, верующая. А после войны его бес попутал, связался он с молодухой-комсомолкой, жену свою бросил. Комсомолка была ярая безбожница, к тому же сильно злоупотребляла алкоголем. Она его била за то, что он церковь посещал. Так что ему приходилось даже на Пасху ходить тайком.

Он мучился, но новую жену не бросил до самой ее смерти.

Петр Федорович знал, что его первая жена живет в соседней деревне, он все порывался пойти к ней, попросить у нее прощения. Тогда, может быть, Господь даст ему столь желанной смерти.

А как он каялся на исповеди! Рыдал так, что, казалось, содрогалась вся церковь. Во всяком случае, даже бабушки-хористки в это время вытирали слезы.

Для него церковь была единственным смыслом жизни. Он старался быть на каждой службе, хотя жил на хуторе довольно далеко от храма. Когда по немощи не мог прийти на всенощную, то просил своего соседа привезти его на тачке для перевозки навоза.

Однажды зимним вечером он пришел на всенощную с совершенно черным лицом. Мы думали, что печь дома растапливал, вымазался сажей. Но после богослужения заметили, как он пытался зажечь кусок резиновой шины, привязанный к его посоху. Видя наше недоумение, он улыбнулся виновато:

«Темно, дороги не вижу, а фонарь сломался. Боюсь, что собьюсь с пути, упаду в сугроб и больше не встану».

Мы с о. Романом вызвались проводить его до дома, но он замахал руками:

«Нет, нет, я сам как-нибудь доберусь!»

Мы помогли разжечь его самодельный факел, и он, благословясь, отправился в путь.

У меня до сих пор перед глазами эта картина: ночь, зима, метель, и маленькая фигура почти столетнего старца с горящим светильником в руке…

Батюшка «Керосин»

Так звали его бабушки на приходе, потому что им трудно было выговаривать имя Кенсорин.

Отец Кенсорин служил в Горбуновой Горе, в соседней от нашего Родового деревне. Он часто заезжал к нам в гости, потому что у него болела спина, а он искренне верил, что наш настоятель о. Роман обладает чудодейственным искусством мануальной терапии. Во время сеанса массажа он кричал от боли во весь голос, зато после этого боль проходила совершенно.

Я спрашивал о. Романа о том, где он научился такому ремеслу, а он только посмеивался:

«Почему ты решил, что я умею это делать? Я просто посильнее разминаю ему спину, а у него почему-то все проходит».

Все-таки странные люди – эти монахи…

Мать о. Кенсорина маленькой девочкой видела живым о. Иоанна Кронштадтского, поэтому сын решил, что должен стать продолжателем дела святого, а именно: он служил литургию каждый Божий день, где бы ни находился. За это его выгнали из Псково-Печерского монастыря, там он был келейником валаамских старцев. Он умудрялся совершать литургию в своей келье на антиминсе, что было, конечно, самочинием и нарушением устава.

В Горбуновой Горе о. Кенсорин продолжил свой подвиг, а помогала ему в этом старая монахиня – и пела, и читала, и просфоры пекла.

Однажды он приехал к нам, когда о. Романа не было, и начал уговаривать меня перейти к нему псаломщиком:

«О. Роман чтеца всегда найдет, он человек известный, а ты давай ко мне, будешь служить через день, потому что помощница моя совсем немощная, каждый день быть при службе не может».

Я отказался, меня тогда все устраивало в Родовом.

А на праздник Успения я совершил паломничество в Горбунову Гору пешком, а это девять верст, что для человека с полутора ногами очень немало.

Мне хорошо запомнилась сверхэмоциональная проповедь о. Кенсорина, в конце которой он высоким тенором вскричал:

«Вот Гагарин в космос летал и говорит, что Бога не видел. И где теперь этот Гагарин? – там, в земле! А где наш Господь? – там, на небесах – всегда, ныне и присно и во веки веков!»

В домовом храме о. Кенсорина хранилась чудотворная Валаамская икона Божией Матери – удивительный образ, сопровождавший валаамских старцев в их нелегких странствиях, а рядом с престолом находился стол, где были собраны ковчеги с мощами из двадцати разрушенных в 60-е годы храмов на Псковщине. Как известно, когда освящают храм, то под престолом оставляют ковчег с мощами. О. Кенсорин знал это, и во время хрущевских гонений он тайно, ночью пробирался в алтари закрывавшихся храмов, спасал от осквернения мощевики из-под престолов и сохранял их у себя. Это был смелый поступок, потому что за это можно было вполне лишиться свободы.