Остров

Мы идем с другом по тонкому льду Псковского озера в сторону острова, чтобы повидать живущего там старца Николая, посоветоваться с ним о дальнейшей нашей жизни, а также передать поклон от старой монахини Марии, сестры знаменитого хормейстера Свешникова.

Мартовское солнце уже припекает вовсю, в воздухе чувствуется свежесть подтаявшего снега, в небе хрустальными колокольцами звенят синицы, а по обе стороны дороги неподвижно застыли любители подледного лова.

Мы молоды и наивны; мы вспоминаем истории из жизни древних святых и, конечно, ожидаем увидеть от старца какого-то чуда.

* * *

Что мы знаем о нем? То, что много лет провел в лагерях за свою веру, потом был духовником Рижской женской пустыни, после чего переехал сюда, на остров, и жил здесь отшельником, только изредка отлучаясь в город на прием к архиерею.

Мать Мария рассказала нам историю про его любимого кота Липуню.

Во время переезда отца Николая из Риги на остров кот потерялся где-то в Пскове. Все, кто знал про эту пропажу, пытались отыскать беглеца. Но как это сделать в большом городе, где великое множество бездомных кошек?

И все же матушка Мария нашла его. Шла по улице, случайно увидела в какой-то подворотне крупного кота, у которого «выражение лица было особенное, а глаза умные, почти человеческие». Она позвала его по имени, Липуня сразу откликнулся и сам заскочил к ней на руки.

На следующий день она села на кораблик и поплыла на остров, чтобы вернуть беглеца хозяину. До берега было еще довольно далеко, а Липуня уже сильно забеспокоился. Он увидел маленькую фигурку старца на пристани, замяукал еще громче и был готов броситься в воду. Корабль едва коснулся причала, как Липуня кинулся к отцу Николаю, «обнял его всеми четырьмя лапами».

Впрочем, старец любил не только котов. Большинство жителей планеты, например, безуспешно борется с грызунами, а он… прикармливал их. В его доме под печку уходила труба с заслонкой, куда он во время чаепития бросал сухарики. На другом конце трубы тотчас же раздавался хруст: это мыши радовались его подарку.

Зимой, когда отец Николай выходил во двор, к нему слетались все птицы острова: голуби, синицы, воробьи, снегири, сойки. Они садились ему на голову, на распростертые крестом руки.

К любви и свету тянутся не только люди.

Да и сейчас на его могиле всегда много птиц…

* * *

Мы с приятелем входим в храм. Старец стоит перед открытыми царскими вратами и поминает усопших (была первая суббота Великого поста). Перед ним на столе – целая гора помянников. Два часа подряд он читает одни только имена, тысячи имен, и у нас возникает чувство, что он общается с этими людьми как с живыми. Он их видит так же, как нас. Будто разорвалось полотно материи, и открылась дверь в иной мир, где нет смерти, потери, болезни, времени.

Два часа пролетели словно одно мгновение. Нас накрыла светлая и теплая волна, от которой не хотелось никуда уходить.

Так душа прикасается к вечности. И уже никакие мудрецы века сего не могут тебя убедить в том, что мир – это всего лишь материя, простое коловращение живого и мертвого вещества.

«Мир ангелов, мир духовный, значительно ближе, чем расстояние вытянутой руки, – скажет мне позже удивительный человек и гениальный ученый Б.В. Раушенбах. И добавит: – Это я как математик вам говорю…»

* * *

Мы не увидели на острове никаких особых чудес.

Когда мы стали передавать поклон от матери Марии, старец прервал нас:

«Знаю, знаю. Это сестра московского хормейстера».

И слово в слово пересказал ее историю про кота Липуню.

Когда мы заговорили о том, что желаем бросить кино, потому что в нем много тщеславия и соблазнов, он воскликнул:

«Ни в коем случае! Обычные рабочие тоже тщеславятся и соблазняются. И шоферы спиваются… А кино – искусство, оно должно служить красоте!»

Он взял нас за руки, как детей, подвел к настенной росписи, где был изображен Вход Господень в Иерусалим:

«Если бы не было искусства, как бы мы увидели все это?.. Правда, я смотрю и, грешным делом, думаю не о величии события, не о том, что Царь Небесный входит в Иерусалим, а о том, что ослик-то молодой, на нем никто никогда не ездил, и сразу такое бремя на себя взял – Создателя мира!.. Мне ослика очень жалко».

Потом, месяца через два, приятель скажет мне:

«Молодые ослы – это мы!»

А я-то думаю, что ослы – это все наше поколение последних христиан. Мы берем на свои плечи великое бремя христианства и гордимся тем, что мы не такие, как все. Мы с некоторым презрением поглядываем на тех, кто не верит или верит несколько иначе. Мы считаем, что вера – это только приятные и легкие ощущения, но забываем о том, что она – пожигающий все огонь совести, что это непосильный труд над собой, когда приходится отслеживать и очищать каждую мысль, каждое движение сердца.

А кто может сказать, что его чувства и мысли чисты и светлы?

* * *

…Ты посеял покой, а пожал бурю. Ты жаждал радости, а пил горечь. Ты надеялся, что душа твоя достигнет райской пристани, а она погрузилась в пучины ада.

И ум и сердце твои оказались в пылающем огне, и не было от него избавления.

Тогда ты спросил старца:

«Отчего на земле правит несправедливость – грешники превозносятся и благоденствуют, а праведники пребывают в поругании и нищете? Почему влюбленные не находят ответа и чистые сердцем живут в боли и страдании? Почему в доме крадущих всегда благополучие и праздник, а у порога честного труженика сидит нужда? И отчего огонь внутри, шум и вихрь сомнений, вместо того чтобы наступил долгожданный покой?»

Был мне ответ такой:

«Умей радоваться, когда тебя преследуют житейские неудачи; искренне лобызай свои скорби и сердечную боль; радуйся, когда тебя весь мир отвергает; радуйся всему тому, от чего другие плачут – от утраты, бедности, одиночества. Потеряв здесь, ты во сто крат приобретешь там.

Ты должен переплавиться, совершенно перемениться»…

* * *

На крыльях мы возвращались с острова на большую землю и еще много дней провели в молчании, чтобы не погасить огонь, который горел в наших сердцах.

Мир окрасился в яркие тона, любовь захватывала дух и распространяла свои объятия на всех без исключения, вера была живой и несомненной, а молитва белой птицей взмывала ввысь, питаясь сладчайшими плодами из райского сада.

Ах, если бы сохранить тот огонь на всю оставшуюся жизнь!

Но где он теперь?..